Татьяна Рябинина - Иудино племя
Как-то вечером, недели через три после свадьбы – они только что вернулись из Франции – раздался телефонный звонок. «Ко мне сейчас зайдут мои старые приятельницы, - обрадовал ее Дима. – Будь добра, веди себя прилично».
Через полчаса три приятельницы действительно появились. Что называется, в полсвиста. Из разговора выяснилось, что они где-то что-то праздновали, но недопраздновали и, по старой памяти, завернули к Диме, не зная, что в его жизни произошли некоторые перемены.
- Так вам что, девушки, водки надо? – взорвалась Вероника.
Девицы не смутились. Наоборот, глумливо заулыбались. Одна из них, мелкая и рыжая, сказала, выпустив дым сигареты Веронике в лицо:
- Водка нужна алкоголикам. А мы в гости пришли. К старому знакомому. А вот тебе, девушка, поскромнее надо быть. Уж если вышла замуж за бабки, так сиди себе и молчи в тряпочку.
Вероника от такой наглости просто опешила. А Дима, вместо того, чтобы защитить ее, стоял и ухмылялся в бороду. Опомнившись, Вероника схватила рыжую за блузку, но та больно ударила ее по руке и повернулась к Диме:
- Вот что, Димуля, нам здесь не рады. Лучше уж ты к нам приходи. Накормим, напоим и спать уложим.
- Как раньше, - с явным намеком добавила другая, высокая плотная блондинка.
Когда они ушли, Вероника попыталась было закатить скандал, но Дима схватил ее за длинные распущенные волосы и пригнул головой к столу.
- Наташа права, - спокойно сказал он. – Тебе действительно надо быть поскромнее. Попробуй только рот открыть. Поганой метлой да под жопу. Позабочусь, чтобы ты в подворотне жила и сухою корочкой питалась.
Даже Иннокентий посмотрел на нее с неодобрением. «За что боролась», - говорил его взгляд.
И Вероника смирилась. Ссориться с этой мелкой вонючкой, в друзьях у которого ходила целая свора опасного народу, от ментов до бандосов, она больше не рисковала. Ну, по крупному ссориться. Она брала у него деньги и безропотно укладывалась в постель, терпела всех его богемных приятелей и приятельниц, но тайно мстила. Единственно возможным способом. Дима о ее бесчисленных изменах ничего не знал. А может, и знал, но делал вид, что не догадывается. Потому что и сам ей не уступал. Как бы там ни было, каждый раз с новым любовником Вероника злорадно думала: «Вот тебе! Вот тебе!» Она победно прошлась по Диминым друзьям и деловым партнерам, не обошла вниманием и мужскую половину его многочисленной родни.
И все бы хорошо, но вдруг Вероника влюбилась. Впервые в жизни, если не считать первого школьного увлечения в седьмом классе. Влюбилась глупо и бесперспективно. Но… В него нельзя было не влюбиться. И вот пожалуйста, результат. Она злилась на него, на себя, на мужа, но от этого ничего не менялось.
- Ника, ты мои шорты положила?
- Да!!!
- Серые или зеленые?
- Серые, - наугад ответила Вероника, лишь бы отвязаться.
- А надо зеленые.
В комнату вошел ненавистный супруг, одетый по случаю жары в спортивные трусы с лампасами и распахнутую гавайскую рубаху.
- Я сам положу, - он повернулся в сторону шкафа и увидел лежащую на полу пустую сумку. – Ты что, еще и не начинала собираться? Какого черта врешь-то?
- Меня тошнит, - захныкала Вероника. – Не хочу я никуда ехать.
- Ничего, потерпишь, - отрезал Дима, доставая из шкафа какие-то вещи. – Гулять надо на свежем воздухе, а не торчать целый день в духоте. Собаку и то вывести не можешь. Собирайся, я сказал! – рявкнул он так, что она подскочила от неожиданности и нехотя встала.
Черт бы побрал его бабку вместе с ее юбилеем! Она вспомнила, как на их с Димой свадьбе эта противная старуха в голубом бархате, глядя на нее снизу вверх, ляпнула: «Да, внучек, выбрал ты себе женушку. Оплеуху отвесить – так на табуретку придется забираться». Подарила им картину. Димка, разумеется, был счастлив, а ей-то что? Вот приедут на дачу – и начнется. Тетки его ненормальные будут кудахтать, вспоминать все свои беременности, давать советы, имена младенцу придумывать.
Конечно, она могла бы сделать вид, что ей так плохо, дальше ехать некуда. Но тогда Димка повезет ее к этому мерзкому Павлу Степановичу, гинекологу. А ей надо поговорить с ним. Еще раз поговорить. Поэтому хочешь не хочешь, а ехать придется.
Она-то ему быстро надоела. Побаловались и будя, так он сказал. Вероника тогда сутки проревела в подушку, благо Дима уехал куда-то в область, картину смотреть. А на следующий день купила тест и узнала, что беременна.
«Ну и что?» - пожав плечами, сказал он. «Как что, это ведь твой ребенок», - удивилась она. «Ну и что? – повторил он. – И потом, с чего ты взяла, что мой? Почему не Димкин?»
Тогда она проревела еще сутки. Но не смирилась. Надо просто с ним еще раз поговорить. Серьезно. Он же не понимает, что для нее это все не просто так, думает, мимолетная блажь, интрижка. А она за ним – хоть на край света, голая и босая.
Впрочем, зачем же голая и босая? Ведь если хорошо подумать и сделать по умному, все Димкино будет у нее. У них… Вот если бы он это понял. Родственные чувства? Только не в этой гадючьей семейке. Сколько она от Димки всяких гадостей наслушалась о его родственничках. В том числе и о бабуле, между прочим.
* * *
- Кирилла Федорыча заберем? – спросил Никита, закидывая сумку в багажник.
- Нет, он с тетей Зоей поедет – Света подняла голову от косметички, в которой что-то искала, да так и не нашла.
Вместо этого она вытащила зеркальце и принялась разглядывать себя, то поправляя прядь коротких каштановых волос, то исследуя воображаемый прыщ на вздернутом носу. Пряча улыбку, Никита искоса поглядывал на жену. Разумеется, когда обстановка на дороге позволяла это сделать.
Наконец город остался позади. Невозможно яркое солнце мелькало за деревьями, слепя глаза. Несмотря на открытые окна и сквозняк, в машине было душно. Хотелось поскорее доехать и спрятаться куда-нибудь в тень.
- Я все хотел тебя спросить, да как-то неловко было, - Никита выжидательно замолчал.
- Что? – Света пришла ему на помощь.
Она сидела, откинув голову на подголовник, полуприкрыв глаза, и посматривала в его сторону. Ей нравилось смотреть, как он ведет машину – ловко, уверенно. Никита постукивал пальцами по рулю в такт музыке и улыбался каким-то своим мыслям. Ей вообще нравилось на него смотреть.
- Твоя бабушка совсем не похожа на еврейку. Глаза голубые, нос курносый. Наверно, ее мать была русская?
- Она не еврейка, - лениво усмехнулась Света.
- Эсфирь Ароновна? – не поверил Никита.
- Да никакая она не Эсфирь Ароновна.
- А кто?
- На самом-то деле она Глафира Константиновна. И не Зильберштейн, а Захарьина. Древнющий боярский род. Любимая жена Ивана Грозного была из Захарьиных-Юрьевых, от них, кстати, и Романовы произошли. А наш прадед Константин был из Захарьиных-Кошкиных, другой ветви.
- Так, значит, вы царские родственники? – усмехнулся Никита. – Здорово. А мы все больше из крепостных.
- Ну очень дальние. Просто предок был общий. Боярин Андрей Кобыла. Да и какое это имеет значение?
- Ну, для кого-то, наверно, имеет. Кстати, у меня был один знакомый, Натан Моисеевич его звали, так он представлялся обычно Анатолием Михайловичем. Но вот чтобы наоборот – такого не припоминаю. Или это антибольшевистская маскировка?
- Долгая история, - Света зевнула, прикрыв рот рукой. – Я сама недавно только узнала. Тетя Женя рассказала. А ей – дедушка Изя.
- А дедушку Изю как на самом деле зовут?
- Дедушку Изю зовут Израиль Аронович Зильберштейн. На самом деле. Так рассказывать или нет?
- Я весь внимание.
И Света начала рассказывать, забавно морща нос с едва заметными веснушками и щуря голубые глаза.
* * *
Константин Сергеевич Захарьин родился в Петербурге в 1895 году. Его отец был потомственным дворянином, военным, получившим блестящее образование. Мать, Софья Львовна, умерла в родах. Когда отец погиб в результате несчастного случая на маневрах, Костя остался круглым сиротой. Дальние родственники, особы весьма влиятельные, решили, что мальчик непременно должен пойти по стопам отца, и определили в кадетский корпус. Окончив его, он хотел продолжить военное образование, но тут началась Первая мировая война. Константин мечтал о подвигах и славе, однако в первом же бою был тяжело ранен. О возвращении на фронт не было и речи. Подлечившись, он получил необременительный пост при Главном штабе.
Должность эта была настолько скромной, что после революции он никого своей особой не заинтересовал – ни белых, ни красных. Жил себе спокойно, работая каким-то мелким почтовым чиновником. Казалось, о его контрреволюционном происхождении напрочь забыли. Вот только квартирой пришлось поделиться. Оставшиеся от отца пятикомнатные хоромы на Невском превратились в коммуналку. Константину оставили всего одну комнату, правда, угловую.
