Буало-Нарсежак - Смерть сказала: может быть
— Вы не больны? — спросил Флешель.
— Нет… Не то чтобы больна… У меня нет сил жить — вот и все.
Накрыв микрофон ладонью, Флешель быстро зашептал:
— Если она пускается в объяснения, значит, наша взяла!
Потом он продолжил, прикрыв глаза и словно напрягая все силы, чтобы представить себе эту молодую женщину, перенести ее образ в эту комнату.
— Почему? — спросил он. — Вы утратили желание жить, если я вас правильно понял?
— О-о! Что вы! Мне бы так хотелось жить! Но мне не дают.
— Вам кто-нибудь угрожает?
Из трубки все еще доносилось ускоренное, лихорадочное дыхание, мучительно отзывавшееся у Лоба в душе.
— Нет.
Голос нащупывал ответ, как это бывает после нескончаемых споров с самим собой, когда создается впечатление, что докопаться до истины невозможно. Лобу это было так знакомо!
— Нет… Врагов у меня нет… Виной всему складывающиеся обстоятельства. Жизнь стала для меня невыносимой.
Она присовокупила несколько слов по-немецки, которые Лоб сразу же мысленно себе перевел, но от Флешеля их смысл ускользнул. Сморщив лоб от усилия понять, он выпрямился.
— Что она сказала?
— Что ей не везет.
Флешель покачал головой. Лоб почувствовал, что это выше его понимания. Несомненно, он привык иметь дело с бедными девушками без затей. Но вот стоило обратиться к нему девушке с натурой более тонкой… А на сей раз он столкнулся с существом неординарным. Голос, акцент, тон — все звучало изысканно, свидетельствовало об образованности. Случай явно не для Флешеля. Лоб вытянул руку.
— Позвольте мне продолжить?
Но Флешель, дернув подбородком, велел ему молчать.
— Везенье, — сказал он, — приходит и уходит. Какое-то время на тебя обрушиваются жестокие удары судьбы, а потом, без видимой причины, наступает просвет…
Незнакомка слушала, несомненно разочарованная такими банальностями. Она ожидала иного — Лоб был в этом уверен. Следовало найти более интимный, доверительный тон, сказать о своего рода бегстве от счастья, отравляющем всякую радость, делая любовь смехотворной. Следовало создать атмосферу некоего соучастия в покорности судьбе. Флешель же обращался с ней как с горничной.
— Ваши родители… — начал он.
— У меня нет родителей. «Поделом ему», — подумал Лоб.
— Ваши друзья?
— У меня нет друзей. «Поделом!»
— Ну что ж, тогда я, — взорвался Флешель, — я запрещаю вам делать глупости, слышите? Сироты, одиночки — я знаю множество примеров. Я даже знаю девушку, которая живет в стальном легком, как рыба в аквариуме, что не помешало ей сдать экзамены…
— …и рожать детей, — вдруг в сердцах сказал голос.
Флешель стиснул зубы и переложил трубку в другую руку. Он спросил со всей мягкостью, на какую только был способен:
— Послушайте, мадемуазель, когда вы мне позвонили, у вас была какая-то цель, не правда ли?
— Да…
Пауза. Лоб почувствовал, что она заплакала.
— Алло! — кричал в микрофон Флешель.
Щелчок в аппарате, когда собеседник вешает трубку, прозвучал в их ушах ударом гонга. Флешель, тяжело вздохнув, в сердцах ударил трубкой по руке.
— Как же это глупо получилось! Нет, да неужели…
Он виновато смотрел на Лоба.
— Я впервые вышел из терпения, господин Лоб. Мне не следовало… разумеется… Но эти юные создания с их воображаемыми горестями… Временами так и хочется их отшлепать!
Он снова водрузил телефон на подставку и встал, тыча пальцем в Лоба.
— У меня был сын… Возможно, мадам Нелли вам рассказала… Он покончил с собой в девятнадцать лет… Я находился далеко — служил в Порт-Саиде… И так никогда и не доискался, почему он пустил себе пулю в лоб… Если бы я был с ним построже, если бы я муштровал его, как муштровали меня… — Он нервно сжимал и разжимал кулаки. — Вот почему я оказался здесь. И уже шесть лет выслушиваю их разглагольствования, бредни, колкие замечания. «Невезенье»! — Он усмехнулся. — Что значит «невезенье»?.. Как будто человек заслуживает сплошного везенья.
«А что такое „заслуживает“?» — чуть было не парировал Лоб, но предпочел хранить молчание перед этим старым человеком, который только что проиграл партию и силился сохранить лицо.
Флешель открыл шкаф и достал общую тетрадь в твердой обложке, ручку и чернильницу.
— Мой судовой журнал, — пояснил он. — Я заношу сюда все ночные происшествия. Привычка моряка. Однако это полезно, сами убедитесь!
Он тяжело сел за стол и раскрыл тетрадь, продолжая вполголоса диктовать себе:
— Три часа пятьдесят минут… Вторично звонила девушка, не назвавшись по имени… Возраст: двадцать три года… Круглая сирота… Без средств к существованию …
Лобу хотелось добавить: «Блондинка, хорошенькая». С минуту он шестым чувством воображал себе ее именно такой, и, будь перо в руке у него, он уточнил бы: «Умница, образованная, впавшая в отчаяние по мотивам, достойным уважения».
— Еще не доказано, что она не позвонит в третий раз, — заметил Флешель. — Она еще не все выложила. В конце концов, возможно, я и имел основания говорить с ней резко.
— Сожалею, — сказал Лоб, — я вам мешаю. Я пошел.
— Останьтесь, господин Лоб. Сделайте одолжение. Присаживайтесь и выпейте кофейку. Вам это нужно не меньше, чем мне. А вдруг она снова заговорит по-немецки…
Лоб сел, но так и не притронулся к крышечке с кофе, от которого шел пар. Никакого желания пить из нее после толстяка.
— Мне бы и в голову не пришло, что она немка, — продолжал Флешель.
Он дописал: «Возможно, немка по происхождению».
Следуя ходу своих мыслей, он скрестил руки и заглянул Лобу в глаза.
— Уверен, что она еще объявится… Есть слово, которого она не смогла произнести. Может, ее сковывает стыд… или удерживает желание, в котором она не решается признаться. Понимаете, если бы мы могли в последний момент подарить им… ну, не знаю… скажем, зверька, котенка, канарейку, что-нибудь живое и хрупкое… это могло бы их удержать.
«Он добрый, — думал Лоб. — Великодушный. И я его глубоко обижу, если не выпью предложенный кофе. Ну почему так получается, что я всегда делаю то, чего бы мне не хотелось?» Лоб отпил обжигающую жидкость. Он устал. Внезапно он почувствовал, что с него довольно Флешеля и этой девушки, которая никак себя не убьет. Скорее бы вернуться к себе в отель — горячая ванна, час сна на террасе и ни о чем не думать. Но ему не удавалось отрешиться от воспоминания о голосе. В особенности ему запомнился крик души: «О-о! Я так хотела бы жить!» Неужели можно до такой степени любить жизнь! Это непристойно!
Лоб замаскировал зевок ладонью и заставил себя пройти несколько шагов. За окном в бледном свете утра начали проступать, напоминая зарисовки углем, выдержанные в итальянском стиле фасады домов. Со стороны моря взмыл в небо «боинг» — пронзительный свист, заполнив собой пространство, растаял. Лоб подумал, что еще ни разу в жизни не видел умирающего. Его мать… Он был слишком молод. Отец… Он жил тогда в интернате. А когда приехал, гроб уже закрыли. Он отказался от ночного бдения при покойнике, скомпрометировав себя в глазах слуг. Но он часто силился вообразить себе мертвое лицо. В музеях он мечтательно простаивал перед посмертными масками. Почему? А теперь он ожидал конца — конца спектакля! Еще немного — и он бы прошептал: «Поскорей бы уж!»
Он рассеянно прочитал на прикрепленном к стене листке фамилии коллег Флешеля: «Филипп… Меркюдье… Дотто…»
— Она не заставит себя ждать, — как бы извиняясь, произнес Флешель.
Лоб оглядел комнату. Теперь он мысленно ее переоборудовал, обставлял офисной мебелью — вращающиеся на стержне картотеки, коммутатор, крупный план города… И сказал себе: нет, это помещение все равно никуда не годится. Оно расположено в неподходящем месте; следовало бы подыскать что-нибудь поприличней, попросторней, посолидней, с помещениями для консультаций, службой аттестации. Зачем спасать людей от смерти, если впоследствии не снабжать их средствами к существованию? Возьмем эту девушку. У нее наверняка имелись веские причины расстаться с жизнью, но такие причины возникают из-за неудовлетворенных потребностей! Будь у нее деньги и работа — она не сочинила бы целый роман. Лоб терпеть не мог людей из романов!
Если он, отторгая их от себя, все же сюда пришел, то главным образом из-за предчувствия, что сумеет проникнуть в отталкивающий мир слез, признаний, жалоб и заклинаний. Эта убогая комнатушка идеально подходила для откровенных излияний. Переменить обстановку и изгнать слащавое сюсюканье! Построить благотворительность на прочном фундаменте. В сущности, кто такой кандидат в самоубийцы? Перемещенное лицо. Достаточно подыскать ему новую родину. Компьютер с успехом заменил бы нескольких Флешелей. Во что все это станет?.. Лоб уже перебирал в уме цифры, когда зазвонил телефон. Флешель тут же положил руку на аппарат.
— Что я вам говорил?! — прошептал он. — Алло? Слушаю вас.
Лоб бесшумно завладел второй трубкой.
