Уолтер Саттертуэйт - Эскапада
— Послушай, Марджори, — вмешался лорд Боб. — Господин Гудини — гость. И вовсе не обязан отрабатывать ужин пением.
— О, нет, конечно, нет, Роберт, — проговорила она и снова захлопала ресницами, глядя в его сторону. Затем снова повернулась к Великому человеку. — Но, может, господин Гудини все-таки покажет хотя бы самый малюсенький фокус?
Гудини театрально пожал плечами.
— Увы, мадам, — сказал он. — Если не ошибаюсь, я уже опоздал. Взгляните…
Он наклонился и левой рукой открыл крышку серебряного чайника на кофейном столике. И опустил в чайник указательный и средний пальцы правой руки. А когда вытащил, между ними была зажата хрустящая пятифунтовая купюра, сложенная в четыре раза. Шикарным жестом он протянул купюру госпоже Аллардайс.
Лорд Боб рассмеялся.
— Чудесно! — воскликнул он.
Госпожа Аллардайс сначала довольно хмыкнула, хлопнула в ладоши, а потом наклонилась и схватила банкноту. Великий человек не стал противиться. Вздумай он возразить, она, наверное, вырвала бы у него банкноту вместе с рукой.
Она развернула банкноту и тщательно изучила ее. Денежка была величиной с дорожную карту.
— Настоящая, — восхитилась она, поднимая глаза на Гудини. — Самая что ни на есть настоящая. Чья же она?
— Ну, мадам, — сказал Гарри, — раз она оказалась в вашем чайнике, то чьей же ей еще быть, ясно — вашей.
Пяти фунтов хватило бы с лихвой, чтобы повеселиться недельку в Париже.
— Да, разумеется, — сказала госпожа Аллардайс и снова хмыкнула, складывая банкноту. — Ну конечно, чьей же еще. — Она взяла кожаную сумочку, лежавшую рядом на диване. Открыла, аккуратно положила туда деньги, снова закрыла и прижала сумочку к груди. — Все мое, — сказала она и затряслась с нарочитой жадностью. Но мне показалось, что притворство только прикрывает настоящее чувство.
Я взглянул на мисс Тернер. Она следила за госпожой Аллардайс, и уголки ее губ все еще были неодобрительно опущены. Наверное, она почувствовала мой взгляд, потому что неожиданно повернулась и ослепила меня из-под очков блеском своих синих глаз. Затем моргнула и опустила глаза. Уголки губ опустились еще ниже.
— Чудесно! — снова воскликнул лорд Боб. Он хлопнул Великого человека по плечу. Великий человек сиял. Аплодисменты всегда приводили к тому, что лицо его раскрывалось, как цветок на солнце.
Госпожа Аллардайс, вероятно, решила, что упрочила свое положение, потребовав представления и получив его. Одного ей было не понять: для Великого человека она всего лишь часть публики. Как и все мы.
Дама улыбнулась Великому человеку.
— Вы интересуетесь призраками, господин Гудини? Перед вашим приходом Роберт как раз рассказывал потрясающую историю про лорда Реджинальда, призрака Мейплуайта.
Великий человек улыбнулся.
— Призраки не очень меня интересуют, — сказал он. — Мне кажется…
— Вы в них не верите? — подняла она брови.
— Существуют они или нет, совершенно не важно для моего…
— Но не станете же вы огульно отрицать их существование?
— По-моему…
— Должна признаться, обожаю хорошие рассказы про призраков, — сказала она. — Злые духи, душераздирающие крики в ночи и все такое. Такие истории, если их хорошо рассказывают, то есть со вкусом, как вы понимаете, вызывают приятную дрожь, верно?
— Верно, — согласился Великий человек, — конечно. Но видите ли…
— А лорд Реджинальд, призрак Роберта, такой жуткий. Он заходит в спальню к кому-нибудь, когда совсем-совсем темно, в длинной белой ночной рубашке. Правда, Роберт?
Лорд Боб, стиснув зубы, кивнул.
— Так говорят.
— Настоящий призрак, — проговорила она и, положив руку на грудь, вздрогнула. — Я бы точно умерла со страху. — Она повернулась к лорду Бобу. — А что он вытворяет, когда приходит?
— Ничего, Марджори. Разве он может, а? Ведь он умер, так?
— Ох, Роберт, — укорила она его. — Ну почему ты такой циник? Лорд Боб улыбнулся.
— Я реалист, Марджори, — сказал он. — Диалектический материалист. — Он повернулся к Великому человеку и ко мне. — Идемте. Прихватим что-нибудь выпить и познакомимся с остальными.
Мы попрощались с обеими дамами. Госпожа Аллардайс радостно улыбалась, мисс Тернер почему-то все еще немного хмурилась.
Вечерняя почта
Мейплуайт, Девон
16 августа
Дорогая Евангелина!
Спешу черкнуть тебе несколько строк прямо в поезде, по пути в Эксетер.
Как обычно, Аллардайс за завтраком налегала на плюшки, булки и блины, с которых масло так и капало, и не успел поезд тронуться, как она впала в благословенную (хотя и не совсем беззвучную) кому. Вот она — сидит напротив меня, челюсть отвисла, ручищи сложены на животе, жирное тело расплылось в кресле, ну вылитый Будда, только пьяный. В купе запахло мятными конфетами — она их обожает и лопает постоянно, когда уезжает из дома. Так что я тут, в сущности, одна.
Когда отъезжали от Паддингтона, моросил дождь, такой мягкий и томный, будто задумчивый. Сквозь проносящиеся мимо клочья тумана проглядывает пейзаж — на удивление романтичный, как на полотнах моего знаменитого однофамильца. Я сижу и разглядываю открывающиеся мне картинки: городки, деревни, поля, луга — все такое туманное, приглушенное и спокойное под серым шелковистым небом.
Иногда я немного мечтаю. Не приходилось ли тебе, сидя в поезде, выбрать какой-нибудь кусочек пейзажа — одинокое дерево на склоне холма, маленький домик с соломенной крышей вдалеке, спрятавшийся под кучкой вязов или дубов, и (так сказать) мысленно перенестись туда? И стоять в своем воображении под этим деревом или около домика, наблюдая, как вдалеке маленький поезд мчится к какой-то таинственной станции?
Нет, разумеется, не приходилось. Ты у нас слишком благоразумная.
Я еще немного почитала твою госпожу Стоупс. Должна признаться, что, невзирая на самые лучшие намерения, она, несомненно, заставила меня почувствовать себя обездоленной и распущенной. Если верить ей, «средняя нормальная, здоровая женщина» испытывает сексуальное влечение только раз в две недели, причем это желание исчезает так же быстро, как возникает, подобно электрику, проверяющему показания электрических счетчиков, только по более напряженному графику. Интересно, что бы обо мне подумала госпожа Стоупс? Мой собственный электрик-счетовод садится мне на плечи прямо утром, когда я только продираю глаза, и сидит до самого вечера, когда я забираюсь в свою пустую постель.
Я думала, что нелепое сексуальное влечение исчезает вместе с переходным возрастом, подобно чулкам на резинках. Но у меня с годами это влечение становится все сильнее и нелепее. Иногда, без всякой причины, я краснею, а колени превращаются в нечто, сделанное из сливового джема. Я брожу совершенно потерянная в теплой, влажной пелене, неуклюжая и глупая, и то и дело наталкиваюсь на стены. Слишком часто, чтобы жить нормально, мне приходится прибегать к тому отвратительному способу, которому ты обучила меня много лет назад, когда была еще шкодливой девчонкой. Из-за тебя меня точно поджарят в аду, как молочного поросенка.
Вот мы и в Мейплуайте. Ева, какая прелесть! Здесь так изумительно, что красота пронзает сердце, как острая колючка. Ты не замечала, что, как только юность остается позади, каждый миг радости непременно отдается в душе болью? Недавно я обнаружила, что музыка Моцарта до такой степени наполнена такой сердечной болью, что теперь я едва могу ее слушать.
Но здесь и в самом деле прелестно — холмы, поросшие густым лесом, и аккуратные зеленые поля, уходящие в серую мглу, крошечные овечки, мирно пасущиеся на лугах, игрушечные деревни со стройными церковными шпилями над темными тисами. Есть ли место на всем земном шаре прекраснее, чем Англия?
Мейплуайт сам по себе тоже восхитителен. Даже в дождь здесь невероятно красиво. Куда ни глянь, всюду бесконечные луга, наподобие русской степи. Вдали сквозь туман еле проглядывают древние дубы и сосны. Есть там и большой сад, довольно причудливый, огромный, таинственный: в сером тумане он выглядит величественно, как спящие руины, оставленные древним могущественным народом, канувшим в лету. А сам особняк! Огромный, старинный, с высоко громоздящимися стенами серого гранита и двумя большими угрюмыми башнями.
А внутри — ты и представить себе не можешь, сколько там всяких сокровищ! Когда я вошла в большой холл, у меня аж дух перехватило. На одной стене — сплошь старинное оружие: ножи и все такое, а на других стенах развешены прекрасные фамильные портреты — всех Фицуильямов начиная со средних веков. Думаю, два или три из них точно кисти Гейнсборо. А по мраморному полу, точно дешевые половики, стелются восемь самых больших и прекрасных персидских ковров, какие мне только приходилось видеть. Представляешь, целых восемь штук!
