Дэн Марлоу - Имя игры - смерть
На одной из внутренних полос газеты я нашел короткую статью под заголовком «Местный врач убит ударом ножа». Дальше шло: «Тело Сантьяго Е. Санфилиппо, возраст 31 год…»
Я прочитал статью трижды, прежде чем отложить газету в сторону. Полиция занимается арестом всех известных наркоманов. Итак, мне удалось заткнуть последнюю дыру в нашем первоначальном плане, который поломал наш водитель своей неосторожностью.
Я не боялся, что Банни будет арестован. У него лучшая защитная окраска в мире. Это была одна из причин, по которым я выбрал его в помощники — разумеется, меня привлекло также его хладнокровие и его безграничная уверенность во мне. Я занимался этой профессией уже немало времени. Два человека, достаточно отчаянных, не слишком задумывающихся о возможных последствиях, имеют примерно три шанса из десяти совершить хорошо спланированное крупное ограбление банка. А если один из них умеет стрелять, как я, а второй обладает силой Банни, шансы резко увеличиваются.
На протяжении первой недели в мотеле «Тропики» я почти все время дрожал от лихорадки. Температура прыгала как сибирский шаман. Разумеется, рука нуждалась в заботе квалифицированного врача, но этого я не мог себе позволить. Я горстями глотал аспирин. Потом рука перестала болеть, но отчаянно чесалась. Через неделю температура стала нормальной, но я настолько ослаб, что ноги подгибались подо мной, как спагетти. Ночами я то и дело просыпался, весь мокрый от пота.
Было очень скучно одному сидеть в этой комнате. Когда я отправляюсь путешествовать, я всегда беру с собой собаку. Я люблю животных и уже давно привык обходиться без людей.
Первые пять дней газетные заголовки сообщали, что меня видели в половине американских городов между Гуантанамо на Кубе и Номе на Аляске. Но постепенно материалы об ограблении с первой страницы переместились на девятую, а потом исчезли с газетных страниц совсем.
Две недели спустя я начал проявлять интерес к ресторанному меню, надоело просто глотать все, что ставили стол. Уже ясно было, что на руке останется основательный шрам, но в остальном все шло хорошо. Пару раз, когда боль становилась особенно свирепой, мне приходила в голову мысль — а не стоит ли съездить в Ногалес, в Мексику, и попытаться найти там врача? Но я решил, что не следует рисковать. Если и за всем миром полиция перестала следить, разыскивая меня, то с мексиканской-то границы они глаз не спускали.
В середине третьей недели я съездил на почту. У меня в кармане была кипа документов, удостоверяющих, я — Эрл Дрейк. В окошечке до востребования меня ждали два конверта. Я предъявил документы и расписался в их получении. Вернувшись в машину, я разрезал — конверты и достал из каждого по тысяче долларов сотенными бумажками. Писем в конвертах не было. Обратный адрес: «Дик Пирс, до востребования, Гудзон, Флорида». Банни отыскал себе надежное убежище.
Через пять дней пришел еще один конверт.
А еще через семь дней вместо конверта мне передали телеграмму. Я быстро отошел от окошечка, вскрыл бланк и прочел: «Крупные неприятности никуда не уезжай ничего не предпринимай жди звонка Дик».
Я посмотрел рассеянным взглядом на плакаты на стене, которые призывали меня вступить в армию. У Банни действительно были крупные неприятности, но неприятности совсем иного рода, чем мне пытались внушить в телеграмме. Когда мы расставались с Банни, то договорились, что телеграммы от меня к нему и от него ко мне будут подписаны «Эйб».
Но даже это было не самое главное. Если бы Банни прожил до ста четырех лет, он все равно не смог бы позвонить мне, как бы важно это ни было. Удар ножа, оставивший широкий белый шрам у него на горле, перерезал ему голосовые связки. Банни стал немым, хотя слышал великолепно.
Кто-то, перехвативший конверт с тысячью долларов, адресованный Эрлу Дрейку, послал телеграмму. Я снова посмотрел на нее. Телеграмма была отправлена из Гудзона, штат Флорида.
Я вернулся в мотель, достал географический атлас и отыскал Гудзон. Это был небольшой город на перекрестке к югу от Перри на шоссе № 19, ведущем к Тампе.
Я собрал вещи, отнес их в машину и рассчитался за три недели своего пребывания в «Тропиках».
Плечо больше не болело. Рука все еще двигалась с трудом, но с этим приходилось мириться. Я решил, что смогу проезжать в день миль триста пятьдесят без чрезмерного напряжения. Через пять дней я приеду в Гудзон.
Я хорошо знал Банни и понимал, что вывести его из игры можно лишь одним способом.
Мне нужно было срочно ехать в Гудзон, штат Флорида.
II
Когда я попал в тюрьму — в первый и последний раз, — тюремный психиатр долго мной занимался и наконец был вынужден отступить.
— Для тебя нет никакой морали, — заявил он. Никакого уважения к власти. Принципы, которыми ты руководствуешься, не являются принципами цивилизованного общества.
Он сделал это заявление после того, как потерпел полную неудачу в своих попытках проникнуть через мой «оборонительный механизм», как он его назвал. Я прочитал его, как книгу, за первые шестьдесят секунд. Психиатра мало интересовало мое психическое состояние; ему хотелось узнать, как я стал таким. Я считал, что это не его дело, и постарался затруднить его попытки как можно больше.
Разумеется, я мог бы облегчить его задачу. Мог бы, например, рассказать ему про котенка. Мне было тогда одиннадцать или двенадцать лет. Я увидел котенка в витрине магазина, торговавшего домашними животными. Это был голубой персидский котенок, хотя в то время я не смог бы отличить его от бесхвостой пятнистой кошки острова Мэн. Я провел пальцем по стеклу, увидел, как его маленький розовый носик и большие бронзовые глаза следят за мной, и тут же понял, что это мой котенок. Я пошел домой и принялся уговаривать родных. Моя семья была достаточно состоятельной. Не исключаю, что цена, которую запросил за котенка хозяин магазина, смутила родителей, но я так редко о чем-либо просил их. Я был самым молодым в семье, единственным мальчиком среди целого выводка сестер и тетушек, и все дружно начали помогать мне купить котенка. И еще одно обстоятельство было в мою пользу. Вот уже несколько лет домашние пытались подружить меня с детьми, живущими по соседству. Я пробовал объяснить, что мне не нравятся соседские дети и я не хочу дружить с ними. Меня не слушали, но я был упрям. Друзей у меня не было.
Я назвал котенка Фатима, с ударением на первом слоге. Мне казалось, что это имя идет ее бронзовым глазам и дымчатой окраске. Я играл с ней часами и даже научил кое-чему. Научить котенка чему бы то ни было невозможно, если он сам этого не захочет, но с Фатимой наши желания, казалось, совпадали. Мы жили с ней очень дружно.
Мои родственники по-прежнему ругали меня за то, что я отказывался дружить и даже просто общаться с детьми моего возраста, но теперь я совсем их не слушал. У меня была Фатима, в других друзьях я не нуждался. Фатима была забавна, как маленький клоун, однако чаще она вела себя с поразительным высокомерием. Я еще никогда не видел, чтобы такое крошечное животное было таким бесстрашным. Если бы ей на пути попался лев, Фатима, не колеблясь, вцепилась бы ему в нос.
Однажды какая-то женская организация — Союз молодых христианок, Женский клуб, Детская лига, не помню точно — организовала в городе выставку домашних животных. Я купил маленький красный поводок для Фатимы и записал ее для участия в выставке.
Фатима со своим красным поводком очаровала всех. Она сидела в центре выставочного ринга и проделывала все трюки, которым я научил ее. Она мгновенно одержала победу в классе кошек и оказалась в числе трех конкурентов на звание «бест-ин-шоу». Ее соперниками было огромный боксер и черный кролик.
Боксер принадлежал парню, который учился в той же школе, что и я. Мы часто встречались с ним в коридорах и в школьном дворе. Парень был на год старше меня, жирный и прыщавый. Когда я увидел боксера, я отвел Фатиму на другую сторону ринга. Она не любила собак. Жирный мальчишка увидел это и, усмехаясь, последовал за нами. Фатима подняла шерсть и громко зашипела на боксера. Мальчишка засмеялся. Я попросил его отвести собаку в сторону. Вместо этого оп ослабил поводок. Боксер подошел, чтобы получше рассмотреть маленькое шипящее чудо, и Фатима мгновенно расцарапала ему нос. Боксер зарычал, схватил ее за спину и встряхнул. Всего один раз.
Фатима осталась лежать на траве, крошечный клубок шерсти с одной-единственной капелькой крови на дымчатой шубке. У нее была сломана шея. Боксер потыкался носом в мертвый клубок голубовато-дымчатого меха, затем взглянул на меня, словно извиняясь. Я ни в чем не винил собаку. Боксер поступил так, как поступил бы любой пес.
Я поднял холодеющее тело Фатимы, прижал его к груди и повернулся к выходу. Мне хотелось одного — поскорее уйти. Жирный мальчишка — сначала он перепугался, потом осмелел — схватил меня за руку и повернул в сторону зрителей.
