Анна Литвинова - Миллион на три не делится
Кажется, она задремала – потому что очнулась от противного скрипа стекла. Она вскинула к окну сонные, испуганные глаза – и снова увидала его. Белый человек. Человек без лица. Мертвая маска без глаз, безо рта, без носа!.. И по стеклу отстукивает тревожный ритм костлявая, с длинными ногтями, рука.
«Ну, здравствуй, зайчик!» – прошептала Настя. Вскинула ружье. Прицелилась пониже подбородка. И жахнула в окно дуплетом.
***Крик был жалким, совсем не мужским. Будто бы голосила глупая баба.
– Убили! Помогите!
Настя и дядя Петя выскочили во двор. Дядька сдернул с плеч ночного гостя, корчившегося на земле, белый балахон. С лица его сорвал серый дамский чулок.
– Макс? – в ужасе прошептала Настя.
В глазах ее отставленного поклонника застыли жалкие слезы.
– Ты убила меня, сука! – причитал он, хватаясь руками за грудь.
– Никто тебя не убивал, – презрительно буркнул дядька. – Ружье заряжено солью!
А Настя, оправившись от шока, склонилась к Максу:
– Так это ты?! То самое привидение?! И в Москве, и здесь, на кладбище?
Она в ярости схватила его за плечи:
– Чуть до инфаркта не довел, сволочь! А ну говори! Зачем? Какого ляда ты это затеял?
– Помоги мне, Настя, – жалобно заныл Макс, – у меня вся грудь горит!
– Перебьешься. Сначала скажи: зачем?
Макс на мгновение перестал скулить и прошипел:
– Затем! Затем, что меня никто не смеет бросать, ясно? А ты, фря, решила, что теперь кру-та-а-я! Что я тебе больше не нужен!
– И что? Ты думал, если я без денег, без работы и с расшатанными нервами – я к тебе вернусь?
– Ну разумеется! А кому ты еще будешь нужна, – презрительно проговорил он.
– Ты так думаешь? – усмехнулась Настя. – Ладно, проехали. Еще вопросец. Как ты в мой офисный компьютер пролез?
– Делов-то! – фыркнул Макс. – Взломать банк было куда сложнее. Но ты, сука, денежки куда-то перепрятала…
– В Швейцарию, Максик, в Люцерн. А тамошний банк тебе не взломать – кишочка тонка…
– Врача, Настена… Помоги…
– Мы еще не закончили. Долго ты тут, в деревне, ошивался? Где жил? Кто тебе помогал?
– Да никто мне не помогал! В лесу я жил, за кладбищем, в палатке! Тушенку жрал!
– Во дурак-то… – печально вздохнула Настя.
– Сама ты дура! И сучка! – злобно прокричал, почти не владея собой, Макс.
– Но, но! – взял парня за плечо дядя Петя. – Иди давай в дом, Настена!.. А с этим крокодилом я сам разберусь.
– Хорошо, дядь Петь… – пролепетала Настя.
Теперь, когда напряжение последних дней спало, она почувствовала, что силы на нуле и ее всю колотит – то ли от усталости, то ли от пережитого страха.
Она прижалась к дядькиной груди и прошептала:
– За что мне это? За что?
– За то, что ты сильная, Настька, – усмехнулся охотник.
– И… И что же мне теперь делать?
– Да ничего. Иди отдыхай. А с чудиком твоим мы сейчас побеседуем. Он мне бумагу подпишет, какую я ему скажу. Про все свои художества… Покажешь ее в Москве своему шефу. И будешь работать себе дальше.
– А я… а я думала, что у меня… галлюцинации, – вздохнула Настя, с отвращением глядя на унылую фигуру Макса, на валяющийся у его ног белый балахон…
Презрительно пнула босой ногой серый чулок и с усмешкой добавила:
– Тоже мне – человек без лица!
ШТОРМ И ШТИЛЬ
За окном басисто поют теплоходы и шелестят волны. Бухта закована в гранит набережной. Море – соль пополам с соляркой. Море – оно совсем рядом, оно родное – и в штиль, и в шторм.
А дома пахнет свежим хлебом, и вялеными ставридками, и немного нафталином.
Дед, по старой морской привычке, вставал с рассветом – «посмотреть, какой дует ветер». Он кипятил полный чайник воды, подметал в коридоре и ходил в булочную. Потом просыпалась Таня. Прямо в пижамке выбиралась на кухню – к теплым булкам и горячему чаю. Слушала уютный перестук ходиков и привычное ворчание деда: «Опять вчера в полночь явилась… Не выспалась. Зеленушка…»
Зеленушками назывались рыбешки, что водились в бухте рядом со стоком канализации. Их не ели даже кошки.
Таня отставляла свой чай и бросалась к зеркалу: неужели она и вправду зеленая? Убеждалась, что привычный «морской» румянец на месте, гневно взглядывала на деда, а тот снисходительно хмыкал, спрашивал:
– Все мужа ищешь… юнга?
Дед назвал внучку юнгой, когда она только родилась. Сейчас Таня выросла, но он упорно не хотел повышать ее в морском звании. Говорил, что даже до матроса не доросла.
– На работе задержали, – неуверенно отвечала деду Таня.
– Свисти-свисти, – фыркал дед. – А то мне с балкона не видно, чем вы там на лавочке занимаетесь…
На лавочке во дворе ничего особенного не происходило. Ну, обнимались, целовались, конечно.
Бабушка Таню за кавалеров не ругала. А вот дед сердился, цитировал Лермонтова: «И жить торопится, и чувствовать спешит…»
Бабушка выходила к завтраку позже всех. Зато всегда в свежем халатике, причесанная, губы чуть тронуты помадой. Тане всякий раз становилось стыдно за свою пижаму и лохматые со сна волосы. Дед улыбался жене, говорил ей: «Доброе утро!» Таня была готова отдать все на свете, чтобы кто-то посмотрел на нее так же влюбленно и так же нежно поздоровался с ней когда-нибудь утром…
…Дед с Таниными кавалерами был строг. Когда они заявлялись к ним домой, демонстративно закрывался в комнате. Или вообще уходил на прогулку. Говорил: «Юнгам кавалеров не положено!» А бабушка с внучкиными ухажерами охотно общалась. Она открывала с неожиданной стороны даже самых безнадежных. Курсант военно-морского училища вдруг признавался бабуле, что любит сентиментального Ремарка, и свободно цитировал «Трех товарищей». А твердокаменный десантник галантно подливал бабушке чай и целовал ее худенькую ручку с изящным маникюром.
– Бабуль, ты колдунья! – восхищалась Таня. – Пиковая дама!
– Нет, я не пиковая. Я червовая, – возражала бабушка.
Она ласково смотрела на Таню и – сквозь нее. Бабушкин взгляд скользил по фотографиям, которыми были увешаны все стены. Бабушка – молодая: счастливая, с зонтиком, с пуделем… Старые черно-белые снимки из давно прошедшей жизни.
– О чем ты думаешь? – требовала Таня.
Бабушка молчала, не признавалась. Потом говорила со вздохом:
– Этот десантник… он неплохой парень. Но ты не спеши, Танечка.
– Вот вы с дедом заладили! – сердилась внучка. – Все не спеши да не спеши! Что же мне – в старых девах сидеть?
Бабушка обещала:
– Я тебе другого наколдую. Настоящего мужчину. Хорошего.
– Такого, как дед? – ревниво спрашивала Таня.
– Даже лучше! – заверяла бабушка.
А дед притворно сердился:
– Что? Что ты сказала? Лучше меня?
…В Южнороссийске, где они жили, росли пирамидальные тополя и серебрилось на ветру море. У Татьяны все удавалось с работой (она служила переводчицей в пароходстве). А вот с кавалерами дела обстояли неважно. Портовый, вечно спешащий город. Местные молодые люди тоже спешили, торопили Татьяну. Кто звал ее в постель, кто сразу замуж. А она все ждала чего-то. Чего-то такого, как у бабушки с дедом. Чтобы можно было прожить рядом полжизни и в старости сказать, как говорила бабуля: «Вот вижу в окно: идет с работы мой Саша. И на душе тепло-тепло сразу становится…»
– Откуда у вас такая любовь? – допрашивала Таня бабушку.
Старушка только плечами пожимала, трепала внучку по волосам.
Таня знала наизусть семейную историю о встрече бабушки с дедом.
Саня нашел свою любовь на пирсе.
Пирс выдавался далеко в море, на нем сладко пахло засохшими мидиями и йодными водорослями.
Бабушка, как сейчас Таня, все ждала чего-то… Она любила по вечерам стоять на пирсе и смотреть на бухту. Недоброжелатели хмыкали: «Прямо «Алые паруса»! Прынца высматривает!» А друзья предупреждали, что на пирсе опасно – слишком безлюдно, можно напороться на хулигана.
Саня, загорелый, с обожженными солнцем волосами, проходил мимо на моторке. Увидел одинокий стройный силуэт, белое платье на фоне заката, в руках – смешной кружевной зонтик. Решил рассмотреть поближе, лихо пришвартовался и… Бабушка рассказывала Тане: «Просто голову потерял. Завалил меня своей рыбой. Под окнами дежурил. Всех поклонников разогнал!»
Впрочем, сам дед говорил об истории их знакомства по-другому:
– Окрутила она меня. Опоила. Стреножила. Не смог от нее драпака дать…
Они поженились. Дед ходил в море – сначала простым матросом, потом выучился и дорос до старшего помощника капитана. Бабушка служила в детской больнице, брала по две ставки – врачей не хватало, да и деньги в семье нелишние. Они постоянно друг друга ждали – то дед в рейсе, то бабушка на дежурстве. Каждая встреча – праздник, он дарил ей цветы, а она клеила ему из фольги рыбок-«самодуров», приманки, на которые хорошо шла глупая ставрида…
Их сын – то есть Танин папа – воспитывал себя сам, болтался во дворе и иногда прогуливал школу. Как полагается нормальному южнороссийскому парню, ходил на моторке, искал сокровища и ржавые пистолеты, оставшиеся с войны. Но удивил всех – особенно соседку, у которой регулярно трусил жерделевое дерево: поступил в МИФИ, получил красный диплом и оказался талантливым программистом.
