Джеймс Чейз - Перемените обстановку

Я был не в настроении торчать в этом убогом номере.

– А если мне подъехать? – спросил я.

– О, да... приезжайте. У вас есть адрес?

Я ответил утвердительно.

– Тогда приезжайте, когда вам будет удобно, хоть сейчас, – и она положила трубку.

Я спустился с третьего этажа по лестнице. Мои нервы попрежнему были в скверном состоянии и я не желал иметь дело со скрипучим лифтом. Я спросил дорогу у боя-негра. Он сказал, что Медокс-стрит находится в пяти минутах ходьбы отсюда, от отеля. Поскольку мне лишь с трудом удалось найти место для машины, я решил идти пешком.

Шагая по главной улице, я заметил, что на меня обращают внимание. Постепенно до меня дошло, что люди глазеют на мой костюм. Когда идешь по главной улице в Парадайз-Сити, встречаешь конкурентов на каждом шагу. Там прямо-таки приходится хорошо одеваться, но здесь, в задыхающемся от смога городе, все казались мне оборванцами.

Я нашел Дженни Бакстер в служившей ей офисом комнате на шестом этаже большого запущенного дома без лифта. Я вскарабкался по лестнице, чувствуя под воротничком шершавую цементную пыль. Перемена обстановки? (Ничего не скажешь, Мелиш подобрал мне чудную обстановку).

Дженни Бакстер было тридцать три года. Высокая, примерно, пять футов девять дюймов, с массой неопрятных черных волос, заколотых на макушке и, казалось, готовых в любой момент рассыпаться, худая. По моим стандартам ее фигуре не хватало женственности. Ее груди были маленькими холмиками, не привлекающими сексуально – совсем не такими как у других женщин, которых я знал в Парадайз-Сити. Она выглядела слегка истощенной. Невзрачное серое платье, надетое на ней, она, должно быть, сшила сама – ничем другим нельзя объяснить его покрой и то, как оно висело на ней. Хорошие черты, нос и губы превоходны, но что заворожило меня, так это глаза – честные, умные и проницательные, как у ее дяди.

Она что-то быстро писала на желтом бланке и, когда я вошел в комнату, подняла голову и посмотрела на меня.

С чувством неуверенности я остановился на пороге, недоумевая, за каким чертом явился сюда.

– Ларри Карр? – У нее был низкий и выразительный голос. – Заходите.

Едва я шагнул в комнату, раздался звонок телефона. Она взмахом руки указала мне на второй из двух находившихся в комнате стульев и сняла трубку. Ее реплики – в основном короткие «да» и «нет» – звучали энергично и сухо. Похоже она владела техникой контроля над собеседником, не дававшей разговору затянуться.

Наконец, она положила трубку на рычаг, провела карандашом по волосам и улыбнулась мне. Улыбка моментально преобразила ее. Это была чудесная, открытая улыбка, теплая и дружеская.

– Извините. Эта штука звонит, не переставая. Значит, вы хотите помогать?

Я сел.

– Если сумею. – Я сам не знал, искренне ли говорю.

– Но только не в таком красивом костюме.

Я выдавил улыбку.

– Конечно, но вина тут не моя. Ваш дядя не предупредил меня.

Она кивнула.

– Дядя – прекрасный человек, но его не интересуют детали. – Она откинулась на спинку стула, разглядывая меня. – Он рассказал мне о вас. Буду откровенна. Я знаю о вашей проблеме и сочувствую, но она меня не интересует, потому что я... У меня сотни своих проблем. Дядя Генри говорил, что вам нужно оправиться, но это ваша проблема и, по-моему, вы сами должны ее решить. – Она положила руки на усеянный пятнами бювар и улыбнулась мне. – Пожалуйста, поймите. В этом страшном городе нужно очень много сделать, очень многим помочь. Мне не хватает помощника и у меня нет времени на сочувствие.

– Я и приехал помогать. – В моем голосе против воли прорвалось раздражение. За кого она меня принимает? Что ей от меня требуется?

– Если бы я только могла поверить, что вы действительно хотите помочь, – произнесла она.

– Я уже сказал. Я приехал помогать. Так что же я должен делать?

Она достала из ящика смятую пачку сигарет и предложила мне.

Я извлек золотой портсигар, недавний подарок Сидни ко дню рождения. Портсигар был не из простых. Он обошелся ему в тысячу пятьсот долларов, и я гордился им. Если угодно, называйте это символом положения. Даже некоторые из клиентов с интересом поглядывали на него.

– Закурите моих? – сказал я.

Она посмотрела на сверкающий портсигар.

– Это настоящее золото?

– Это? – Я повертел портсигар в руке, чтобы она могла разглядеть его во всех подробностях. – О, само собой.

– Но ведь он очень дорогой?

Мне показалось, что цементная пыль сильнее заскребла шею под воротником.

– Мне это подарили... полторы тысячи долларов. – Я протянул портсигар ей. – Не желаете попробовать моих?

– Нет, спасибо. – Она вытащила сигарету из своей мятой пачки и с трудом оторвала взгляд от портсигара. – Будьте с ним поосторожней, – продолжала она. – Могут украсть.

– Так здесь воруют?

Она кивнула и прикурила от золотой зажигалки, подаренной мне одним клиентом.

– Полторы тысячи долларов? За такие деньги я смогла бы месяц кормить десять моих семей.

– У вас десять семей? – Я убрал портсигар обратно в задний карман. – Неужели?

– У меня две тысячи пятьсот двадцать две семьи, – сказала она спокойно. – Выдвинув ящик обшарпанного стола, она достала план улиц Люсвила и разложила его на столе передо мной. План был расчерчен фломастером на пять секций, они были помечены цифрами от 1 до 5. – Вам следует знать, с чем вы столкнетесь, – продолжала она. – Давайте объясню.

И она рассказала, что в городе занимаются социальной опекой пять человек, все профессионалы. За каждым закреплена определенная секция города; ей досталась худшая. Она на секунду подняла на меня глаза и улыбнулась.

– Другие от нее отказывались, вот я и взяла. Я провела здесь уже два года. Моя работа – оказывать помощь там, где в ней по-настоящему нуждаются. Я могу пользоваться фондами, далеко не соответствующими нуждам. Я посещаю людей, составляю сводки. Данные нужно обрабатывать и заносить на карточки. – Она постучала карандашом по секции номер пять на плане. – Мой участок. Здесь, пожалуй, сосредоточено все самое худшее в этом ужасном городе. Почти четыре тысячи человек, включая детей, которые перестают быть детьми, когда им исполняется семь лет. Вот здесь... – Ее карандаш переместился с обведенной секции номер пять и уткнулся в точку сразу же за чертой города, – находится Флоридский Исправительный дом для женщин. Это очень трудная тюрьма, там не только трудные заключенные, но и условия трудные. В ней содержатся главным образом с большими сроками и многие из них – неисправимые преступницы. Еще три месяца назад посещения не разрешались, но я в конце концов убедила заинтересованных лиц, что смогу принести пользу.

– Зазвонил телефон и после короткого разговора, состоящего из ее обычных суховатых «да» и «нет», она положила трубку. – Мне разрешено иметь одного бесплатного помощника, – продолжала она, словно нас и не прерывали. – Бывает, люди вызываются, как вызвались вы. Вашей обязанностью будет содержать в порядке картотеку, отвечать на звонки, в неотложных случаях справляться самому до моего прихода, перепечатывать мои сводки, если вы сумеете разобрать мой ужасный почерк. В общем, будете сидеть за этим столом и распоряжаться в мое отсутствие.

Я заерзал на неудобном стуле. О чем, черт подери, думал Мелиш, или он не знал. Ей нужен не человек в моем положении, а энергичная секретарша, привычная к канцелярской работе. Занятие было определенно не для меня.

Я так и сказал ей со всей вежливостью, на какую был способен, однако в моем голосе невольно прозвучало недовольство.

– Это работа не для девушки, – возразила Дженни. – Моим последним добровольным помощником был пенсионер – счетовод. Ему было шестьдесят пять лет и нечем было заняться кроме игры в гольф и бридж. Он ухватился за возможность помогать мне и продержался две недели. Я не обижалась на него, когда он ушел.

– Выходит, ему надоело?

– Нет... не надоело. Он испугался.

Я недоуменно уставился на нее.

– Испугался? Наверно работы было слишком много?

Она улыбнулась своей теплой улыбкой.

– Нет. Ему нравилось работать. Удивительно, сколько он успел сделать. Впервые моя картотека была в полном порядке. Нет... он не выдержал встречи с тем, что иногда входит в эту дверь, – и она кивнула на дверь тесного офиса. – Лучше сказать вам сразу, Ларри... эту секцию города терроризирует молодежная банда. Она известна полиции как банда Джинкса. Им от десяти до двадцати лет. Их человек тридцать. Верховодит Страшила Джинкс – так он себя называет. Вообразил себя каким-то мафиозо. Он свиреп и крайне опасен, и ребята рабски ему подчиняются. Полиция ничего не может с ним поделать, так как он очень хитер. Попадались многие из банды, но Страшила – никогда. – Помолчав, она продолжала. – Страшила считает, что я лезу не в свои дела. Он думал, что я передаю сведения полиции. По его мнению, все те, кому я стараюсь помочь, должны обходиться без помощи. Он и его компания в грош не ставят своих родителей, потому что те принимают пособия, которые я могу для них достать: молоко для малышей, одежду, уголь и так далее, и потому, что я помогаю им в затруднениях, скажем с квартплатой и наймом... все свои заботы они разделяют со мной. Страшиле кажется, что я вмешиваюсь, и он затрудняет мне жизнь. Они часто приходят сюда и пробуют запугать меня. – Снова теплая улыбка. – Я их не боюсь, но до сих пор им удавалось спугнуть моих добровольных помощников.