Элизабет Джордж - В присутствии врага
Сложив ладони, Дебора ждала, чтобы заговорили ее муж или Хелен Клайд. Они как раз пересматривали копию экспертного заключения, которое Саймон подготовил две недели назад, по действию водно-гелевых взрывчатых веществ, и намеревались перейти от него к анализу отметин, оставленных отмычками на металле вокруг дверной ручки — и всё ради попытки обосновать версию защиты в предстоящем слушании об убийстве. Но они с готовностью прервались, поскольку занимались этим с девяти утра, выходя только на обед и на ужин, и поэтому сейчас, насколько догадывалась Дебора, в половине десятого вечера, Хелен по крайней мере готова была завершить работу.
Саймон наклонился к фотографии бритоголового парня из Национального фронта. Хелен рассматривала девочку из Вест-Индии, которая стояла с огромным, развевавшимся у нее в руках флагом Великобритании. И бритоголовый и девочка позировали на фоне переносного задника, который Дебора соорудила из больших треугольников однотонного холста.
Поскольку Саймон и Хелен молчали, заговорила она:
— Понимаете, я хочу, чтобы фотографии отражали индивидуальность человека. Я не хочу, как прежде, типизировать личность. Я не размываю задник — тот холст, над которым я работала в саду в феврале прошлого года, помнишь, Саймон? — но главное здесь — индивидуальность. Личности негде спрятаться. Он — или она, разумеется, — не может сфальшивить, потому что не в состоянии сохранять искусственное выражение лица в течение всего времени, необходимого для съемки с такой большой выдержкой. Вот. Ваше мнение?
Она сказала себе: их мнение не имеет значения. Она нащупала для себя нечто новое и не собиралась от этого отказываться. Но ее ободрило бы искреннее подтверждение того, что работа действительно хороша. Пусть даже оценщиком выступит ее муж, меньше других склонный выискивать недостатки в творениях Деборы.
Он закончил с бритоголовым, обошел Хелен, которая все еще рассматривала девочку с флагом, и склонился над фотографией растамана в густо расшитой бисером шали, накинутой поверх изрешеченной дырками футболки. Саймон спросил:
— Где ты его сняла, Дебора?
— В Ковент-Гардене, — ответила она. — Рядом с театральным музеем. Теперь я хочу поработать у церкви святого Ботолфа. Там много бездомных. Ты знаешь. — Она наблюдала, как Хелен переходит к следующей фотографии, борясь с желанием вгрызться зубами себе в ноготь.
Наконец Хелен подняла глаза.
— По-моему, они чудесны.
— Правда? Ты действительно так думаешь? В смысле, ты считаешь… Понимаешь, они не такие, как раньше, верно? Я хотела… то есть… Я снимаю крупноформатной камерой и оставляю на фотографии следы перфорации и подтеки от реактивов, потому что хочу, чтобы они как бы объявляли, что это — картинки, то есть искусственно созданная реальность, в то время как лица неподдельны. По крайней мере… мне бы хотелось так думать… — Дебора отвела назад густые пряди волос цвета меди. Она запуталась в словах. Как обычно. Она вздохнула. — Вот что я пытаюсь… Муж обнял Дебору за плечи и звучно поцеловал в висок.
— Отличная работа, — сказал он. — И сколько их у тебя?
— О, десятки. Сотни. Ну, возможно, не сотни, но очень много. Я только что приступила к печати на больших листах. Я очень надеюсь, что их примут для показа… в галерее, я хочу сказать. Как произведения искусства. Потому что они все-таки произведения искусства, и…
Она умолкла, так как краем глаза заметила какое-то движение. Обернулась к двери лаборатории и увидела, что ее отец — давний домочадец Сент-Джеймсов — тихо поднялся на верхний этаж особнячка на Чейн-роу.
— Мистер Сент-Джеймс, — произнес Джозеф Коттер, придерживаясь традиции никогда не называть Саймона по имени. Несмотря на продолжительность брака своей дочери с Саймоном, он так до конца и не привык к тому, что она вышла замуж за его молодого господина. — К вам посетители. Я провел их в кабинет.
— Посетители? — переспросила Дебора. — Я не слышала… звонок звонил, папа?
— Этим посетителям звонок без надобности, — ответил Коттер. Он вошел в лабораторию и, нахмурившись, посмотрел на фотографии Деборы. — Противный тип, — заметил он о головорезе из Национального фронта. — И обратился к мужу Деборы: — Это Дэвид. А с ним какой-то его приятель — в немыслимых подтяжках и сияющих туфлях.
— Дэвид? — удивилась Дебора. — Дэвид Сент-Джеймс? Здесь? В Лондоне?
— Здесь — в этом доме, — заметил Коттер. — И одет, как всегда, чудовищно. Для меня загадка, где этот парень покупает себе одежду. Видимо, в ОКСФАМе[8]. Вы все будете пить кофе? Тем двоим он, кажется, не помешает.
Дебора уже спускалась вниз, зовя Дэвида по имени, а ее муж ответил:
— Да, кофе. И, зная моего братца, принесите-ка остатки шоколадного торта. — Хелен он сказал: — Давай отложим все это до завтра. Ты, наверное, сейчас уйдешь?
— Позволь только сначала поздороваться с Дэвидом.
Хелен выключила флюоресцентные лампы и следом за Сент-Джеймсом спустилась по лестнице, которую он одолевал медленно из-за своей искалеченной левой ноги. Замыкал шествие Коттер.
Дверь в кабинет была открыта. В комнате слышался голос Деборы:
— Что ты здесь делаешь, Дэвид? Почему не позвонил? Надеюсь, с Сильвией и детьми все в порядке?
Коснувшись поцелуем щеки невестки, Дэвид отвечал:
— У них все хорошо, Деб. У всех все хорошо. Я в городе в связи с конференцией по евроторговле. Деннис нашел меня там. А-а, вот и Саймон. Деннис Лаксфорд, мой брат Саймон. Моя невестка. И Хелен Клайд. Хелен, как ты? Мы ведь лет пять не виделись, да?
— Мы же вместе встречали Рождество, — ответила Хелен. — В доме твоих родителей. Но там было такое столпотворение, что тебе простительно не помнить.
— Большую часть дня я, без сомнения, провел у праздничного стола.
Дэвид похлопал себя обеими ладонями по заметному брюшку, единственному, что отличало его от младшего брата. В остальном они с Сент-Джеймсом походили на всех прочих отпрысков своей семьи, имевших одинаковые вьющиеся черные волосы, одинаковый рост, одинаковые резкие черты лица и одинаковые глаза, цвет которых колебался между серым и голубым. И действительно, одет он был, как сказал Коттер — чудовищно. От биркенстокских сандалий и носков в ромбик до твидового пиджака и рубашки-поло Дэвид был воплощением эклектизма и «кутюрным» горем семьи. В бизнесе он выказал себя настоящим гением, в четыре раза увеличив доходы семейной транспортной компании с тех пор, как отец ушел на покой. Но по внешнему виду никто бы этого о нем не сказал.
— Мне нужна твоя помощь. — Дэвид выбрал одно из кожаных кресел у камина. С уверенностью человека, который командует легионом подчиненных, он жестом предложил всем сесть. — Точнее, твоя помощь нужна Деннису. Поэтому мы и пришли.
— Какого рода помощь?
Сент-Джеймс окинул взглядом человека, которого привел его брат. Он стоял не совсем на свету, у стены, на которой Дебора регулярно меняла экспозицию из своих фотографий. Лаксфорд, как заметил Сент-Джеймс, был необыкновенно подтянутым, худошавым мужчиной средних лет, чей модный синий блейзер, шелковый галстук и бежевые брюки выдавали щеголя, но на чьем лице застыло выражение легкого беспокойства, к которому в настоящий момент, судя по всему, примешивалась значительная доля недоверия. Сент-Джеймс понимал причину этого последнего чувства, однако до сих пор не приучился воспринимать его спокойно. Деннис Лаксфорд нуждался в той или иной помощи, но не надеялся получить ее от явного калеки. «У меня повреждена нога, мистер Лаксфорд, — хотелось сказать Сент-Джеймсу, — а не мозги». Вместо этого он ждал слов гостя, пока Хелен и Дебора занимали места на диване и кушетке.
Лаксфорду, похоже, не понравилось, что женщины недвусмысленно устраивались на все время беседы. Он сказал:
— Это личное дело. В высшей степени конфиденциальное. Я не хотел бы…
— Если кто из наших сограждан и способен продать твою историю прессе, то только не эти трое, Деннис, — перебил его Дэвид Сент-Джеймс. — Осмелюсь сказать, они даже не знают, кто ты такой. — И затем обратился к остальным: — А, кстати, знаете. Да нет, не важно. По вашим лицам вижу, что нет.
И продолжил объяснение. Они с Лаксфордом вместе учились в Ланкастерском университете, были оппонентами в дискуссионном клубе и собутыльниками после экзаменов. По окончании университета они не теряли связи, следя за успешной карьерой друг друга.
— Деннис писатель, — сказал Дэвид. — Сказать по правде, лучший из всех, кого я знаю.
По словам Дэвида, он приехал в Лондон, чтобы сделать литературную карьеру, но его занесло в журналистику, где он и решил остаться. Он начинал политическим корреспондентом в «Гардиан». Теперь он главный редактор.
— «Гардиан»? — спросил Сент-Джеймс.
— «Осведомителя».
Во взгляде ответившего Лаксфорда сквозил вызов любому, кто пожелал бы высказаться. Начать в «Гардиан» и закончить в «Осведомителе» — такое восхождение нельзя было считать слишком блистательным, но Лаксфорд, как видно, не терпел, чтоб его судили.
