Анатолий Галкин - Искатель, 2013 № 03
— «И дано ему было вложить дух в образ зверя, чтобы образ зверя и говорил и действовал так, чтобы убиваем был всякий, кто не будет поклоняться образу зверя», — монотонно, каким-то чужим, замогильным голосом прошептал Ганин, не понимая, откуда в голове у него появились столь странные слова и что они означают.
Лилит тут же перестала плакать и удивленно уставилась на Ганина, широко раскрыв миндалевидные фиалковые глаза.
— Не будет этого, любимый! Я спасу тебя! И я даже знаю — КАК! — затараторила Лилит, покрывая жаркими поцелуями и заливая горячими слезами дряблые, бледные, впавшие щеки Ганина. — И мы снова будем вместе! Навсегда!
В этот момент послышались глухие удары в дверь, звук разбиваемых стекол. Ганин не видел ничего он только услышал шум десятков лап и рык десятков глоток.
— Ату ее! Ату! А-ха-ха!!! — раздался громоподобный смех Сета, от которого задрожали стены. — Вперед, сестра! Присоединяйся к охоте! Сейчас мы затравим наконец эту дичь!
Ганин с трудом повернул голову и увидел, что огромная, утопающая в золоте и драгоценной мебели комната, в которой он лежал, наполнилась десятками тварей — огромные, в человеческий рост, свирепые черные шакалы с красными от злобы глазами, белыми, истекающими слюной клыками, черными длинными когтями и поднятыми загривками, набросились толпой на вскочившую с постели Лилит. Она била их наотмашь своим бичом, из которого вырывались слепящие искры и клубы серного едкого дыма, и шакалы с визгом отлетали прочь. Но их было слишком много… Звероподобные чудовища прыгали на нее со всех сторон, как охотничьи собаки на медведя, пытаясь схватить зубами ее за глотку или откусить кисти рук, но Лилит всякий раз ловко отступала в сторону или назад. Но вот она уже прижата в углу. Отступать некуда. Сет взял поданный ему Сехмет лук со стрелой и натянул его, целясь в сердце Лилит, и наконечник его стрелы сверкал так же ярко, как знойное солнце африканской пустыни.
— Я всегда ненавидел тебя, черная шлюха! — процедил сквозь зубы Сет. — Отправляйся туда, куда тебе давно следует попасть!
Но в этот момент Лилит пронзительно свистнула, и словно бы из ниоткуда, через окно запрыгнула какая-то черная тень, а за ней вторая, третья…
Одна из них, самая большая, Черный Пес, с ревом, от которого у Ганина сразу заложило уши, разметала в стороны, как ребенок надоевшие игрушки, шакалов, бывших по сравнению с ним щенками. Другая — черная кошка в человеческий рост — кинулась на Сехмет, в свою очередь, обратившуюся в огромную песочного цвета львицу, и между ними — рыжей и черной кошками — началась драка. А здоровый, размером с орла, черный ворон пулей подлетел к Сету и клюнул его изо всех сил прямо в глаз. Сет взвыл от боли, и стрела из его лука ударила чуть выше головы Лилит. В том месте грянул взрыв, и в стене комнаты образовалась рваная черная дыра. Замешательства, учиненного ее свитой, хватило Лилит, чтобы крикнуть:
— За мной, друзья! Уходим! Пока они не пришли в себя, пока у Сета нет глаза! — И первая прыгнула в черную дыру, а за ней, отбиваясь от наседавших шакалов и львицы Сехмет, и остальные черные животные. Дыра в стене тут же исчезла, и шакалы разочарованно взвыли.
Ганин устал держать глаза открытыми. Он закрыл их, и его разум опять погрузился во тьму.
К камину в библиотеке Ганина несли под руки Сехмет и Сет. Здесь же они вдвоем облачили его в бархатный костюм. Ганин опять почувствовал прилив энергии, и костюм заставил его встать на ноги. У Сета глаз уже регенерировался, только остался багровый кровоподтек на веке. Охранник был мрачнее тучи.
Вновь при ударе часов раздался гром, вновь пошел из жерла камина дым, вновь блеснули языки пламени, вновь пламя приобрело человекообразные черты, вновь появился Солнцеокий.
Он бросил быстрый взгляд на раненый глаз Сета и мрачно сказал:
— Вижу, моя дочь, увы, как всегда продолжает играть в свои игры, пренебрегая волей отца! Избалованная девчонка, которая ради своей прихоти поставит опять все на карту, как тогда… — Солнцеокий устремил отсутствующий взор куда-то в сторону, словно что-то вспоминая, но это продлилось буквально несколько мгновений. — Сет, Сехмет — стерегите Художника еще строже, не спускайте с него глаз, а я отправлю за дочерью лучших охотников. На этот раз она не уйдет от наказания — я засажу ее так далеко, что и триллионов лет не хватит, чтобы оттуда вернуться!
Сет и Сехмет довольно ухмыльнулись и кивнули в знак согласия, а потом удалились.
— Вижу, ты еле стоишь, Художник, а ведь кроме этой ночи тебе предстоит еще одна. Ты оказался слабее, чем я думал… — сказал Солнцеокий.
— Ты… — прохрипел Ганин, не в силах открыть рот и глаза, лишь кое-как поднимая дрожащую, как у дряхлого старца, руку.
— Не трать драгоценные силы на слова, побереги их лучше для портрета, — остановил его Солнцеокий. — Да, ты прав, Я утаил от тебя часть правды. Написав портрет, ты отдашь всю свою жизненную силу ему и умрешь. Твоя тень станет жить отныне только в царстве теней. Это верно. Но Все остальное останется в силе, ибо Я никогда не нарушаю своих слов! — Солнцеокий немного обиженно дернул губами — мол, как ты мог обо мне подумать такое. — Твоя тень вечно будет при мне, вечно будет писать то, что Я тебе буду говорить, и ты навсегда освободишься от моей вздорной дочери, а написанный тобою Мой портрет действительно явит Меня, точнее Мое величие и совершенство, заблудшим овцам рода человеческого. Мое царство вновь будет восстановлено в вашем мире, каким оно было до того, как Распятый все испортил своим глупым вмешательством, и даже более того — Мое царство будет могущественнее, чем прежде, ибо портрет впитывает не только твою силу, но и Мою, многократно ее усиливая… Впрочем, мы увлеклись, тебе знать больше этого не нужно. Ты — Художник, и твое дело — писать! Так принимайся же за работу!
Солнцеокий опять ударил своим посохом о пол, опять зашипела кобра с рубиновыми глазами, опять появилось золотое облако из ее ощеренной пасти, и опять Ганин увидел себя среди кучевых облаков, у трона с Властелином на нем.
И опять мазки, и опять мука, и опять кровь, смешанная с потом, струится по лицу, падая на ботинки и штаны. Опять рука послушно двигается туда, куда увлекает ее волшебная кисть, а черный бархатный костюм не дает онемевшему и обессиленному телу рухнуть на землю. Опять сквозь опущенные свинцовые веки Ганин видит все так же, как с открытыми глазами…
Новым в эту ночь было только то, что теперь кисть рисовала центральную часть портрета. На холсте постепенно показывались широкие мускулистые плечи — плечи воина и вождя, величайшего в своем роде, — могучий богатырский торс, золотая, будто сотканная из солнечных лучей, античная туника, препоясанная ремнем из золотых пластин, на бляхе которого красовался солнечный диск с множеством лучей-рук, стремящихся, казалось, охватить в своих жарких объятьях весь мир. Над солнечным диском красовалась выбитая по-латыни надпись SOL INVICTUS. За туникой видна пурпурная мантия — императорская порфира, — которая ниспадает куда-то далеко вниз. Кажется, что она простирается с самого неба до самой земли — так она длинна! В красивых, словно выточенных на токарном станке руках — два предмета. В левой — голубой земной шар. На нем не только четко прорисованы континенты, моря и океаны, полярные ледовые шапки, но, если присмотреться, можно увидеть реки, озера, горы и даже особо крупные города… Взор Ганина невольно устремился к шару, и он даже сквозь закрытые веки увидел миллиарды маленьких, как мураши, людей, копошащихся внизу — плывущих на крохотных игрушечных корабликах, летящих на самолетиках, ракетках, едущих на крошечных машинках… А потом что-то вспыхнуло перед его глазами, и он увидел, как гигантский колосс, которого он сейчас рисует, оказался на земле, миллиарды людей длинной вереницей подходят, чтобы пасть перед ним на колени, поцеловать пальцы его ног… Ой, да это ж не сам колосс — это портрет! Только огромный, как самый высокий небоскреб, и невероятно живой, подробный! Колосс на нем движет губами и что-то говорит, его безглазые прожекторы освещают каждого, и у каждого из людей на лбу и правом плече выжигают то самое изображение, что четко обозначилось теперь на лбу и правом плече самого Колосса — три цифры шесть… Ганину почему-то стало тяжело, но он не мог отвести глаз. К счастью, видение пропало само. Теперь предстояло нарисовать предмет в правой руке — изуродованный, расплавленный в омерзительную свастику золотой крест. Это изображение далось Ганину с невероятным трудом. Кровь хлынула уже изо рта, вываливались зубы, которые он выплевывал вместе с кровью, даже слезы из глаз и то были кровавыми. Когда Ганин стал задыхаться, работа опять внезапно прекратилась…
— Следующая полночь будет последней, Художник! — напомнил громоподобный голос. — Твои мучения скоро прекратятся… А пока — ласки Сехмет заставят тебя позабыть твои страдания — до следующей полуночи!
