Морис Леблан - Необычайные приключения Арсена Люпена
— Ну и…
— Ну я и получил пулю в грудь, — со смехом сообщил Люпен. — Верней, мой бумажник получил пулю. Полюбуйтесь на дырку в нем. Я, словно мертвый, свалился с дерева. А господин Дарсье, решив, что избавился от единственного противника, направился к замку. Я следил, как часа два он бродил вокруг. Потом, решившись, взял из каретного сарая лестницу и приставил ее к окну. Мне оставалось только последовать за ним.
Доктор с недоумением спросил:
— Но вы же могли схватить его раньше. Почему вы дали ему залезть в комнату? Это было слишком тяжелое испытание для Жанны, да и бессмысленное…
— Это было необходимо. Иначе мадемуазель Дарсье ни за что бы не поверила. Она должна была увидеть лицо убийцы. Когда она проснется, вы объясните ей ситуацию. Она скоро оправится.
— А господин Дарсье?..
— Объясните его исчезновение, как вам будет угодно. Внезапный отъезд. Приступ безумия… Его некоторое время поищут. Можете быть уверены: о нем вы больше никогда не услышите.
— Да, пожалуй, вы правы, — кивнул доктор. — Вы провели это дело с поразительной ловкостью, и Жанна обязана вам жизнью. Она сама поблагодарит вас. А не могу ли я что-нибудь сделать для вас? Вы упомянули, что по роду своей деятельности связаны с уголовной полицией. Вы позволите мне написать письмо, отметить ваши действия, вашу смелость?
— Разумеется! — расхохотался Люпен. — Подобное письмо мне было бы очень кстати. Знаете что, напишите моему непосредственному начальнику главному инспектору Ганимару. Он будет в восторге, узнав, что его подчиненный Поль Добрейль с улицы Сюрен вновь отличился в шумном деле. Только под его началом я принимал участие в деле, о котором вы, наверное, слышали, деле о красном шарфе. Добрейший господин Ганимар будет так рад!
ЭДИТ ЛЕБЕДИНАЯ ШЕЯ
— Арсен Люпен, что вы на самом деле думаете об инспекторе Ганимаре?
— Только самое лучшее, дорогой друг.
— Только самое лучшее? Тогда почему же вы не упускаете случая выставить его в смешном виде?
— Дурная привычка, о чем я очень жалею. Но, собственно, что вы хотите? Так уж повелось. Вот вам славный малый, полицейский, а еще целая тьма славных малых, которые обязаны охранять порядок, которые защищают нас от апашей[8] и даже гибнут за нас, честных людей, а мы за это платим им насмешками и презрением. Нелепость какая-то.
— Помилуй бог, Люпен, вы говорите, как буржуа.
— А кто же я, по-вашему? Если у меня несколько особое отношение к чужой собственности, то заверяю вас, чуть только коснется моей, все меняется. Пусть кто-то попробует потянуться к тому, что принадлежит мне! Тут я становлюсь безжалостен. Руки прочь от моего кошелька, моего бумажника, моих часов! Во мне, дорогой друг, живут душа консерватора, инстинкты мелкого рантье, почтение ко всяческим традициям и всяческим властям. Поэтому я питаю к Ганимару глубочайшее уважение и благодарность.
— Но не восхищение.
— И восхищение тоже. Не говоря уже о беспредельной храбрости, которая в общем свойственна всем, кто служит в уголовном розыске, Ганимар обладает весьма серьезными достоинствами: решительностью, прозорливостью, здравым смыслом. Я видел его в деле. Это специалист. Кстати, вам известна так называемая история Эдит Лебединой Шеи?
— Как всем.
— Значит, вы ничего не знаете. Ну так вот, это дело я подготовил самым старательным образом, с максимальными предосторожностями, напустил максимум тумана и таинственности, а исполнение его требовало максимального мастерства. Это была подлинная шахматная партия, искусная и математически точно рассчитанная. И тем не менее Ганимар все-таки размотал этот клубок. Благодаря ему на набережной Орфевр теперь знают правду. А это, смею вас заверить, отнюдь не банальная правдочка.
— Нельзя ли и мне узнать ее?
— Разумеется, в ближайшие дни, когда у меня выпадет свободное время. А сегодня вечером в Опере танцует Брюнелли, и если она не увидит меня в моем кресле…
Встречаемся мы с Люпеном довольно редко. На откровенность он идет с трудом и только когда сам захочет. Лишь постепенно, по крохам, собранным во время припадков откровенности, мне удалось записать разные эпизоды этой истории и восстановить ее в целом и в подробностях.
Начало ее еще у всех на памяти, поэтому я ограничусь только простым упоминанием фактов.
Три года назад, по прибытии поезда из Бреста на вокзал в Ренн, обнаружилось, что дверь багажного вагона, нанятого богатым бразильцем полковником Спармиенту, который ехал вместе с женой в этом же поезде, взломана. В вагоне перевозилась коллекция гобеленов. Один из ящиков был разбит, и гобелен, находившийся в нем, исчез.
Полковник Спармиенту подал жалобу на железнодорожную компанию и потребовал огромного возмещения убытков по причине значительного снижения ценности коллекции в результате кражи.
Полиция начала розыск. Железнодорожная компания посулила большую премию. Две недели спустя администрация почты вскрыла плохо заклеенное письмо, из которого узнала, что кража была совершена под руководством Арсена Люпена и что на следующий день какой-то ящик должен отправиться в Северную Америку. В тот же вечер гобелен нашли в сундуке, оставленном в камере хранения на вокзале Сен-Лазар.
Короче, произошла осечка. Люпен был так разочарован, что излил свое скверное настроение в послании к полковнику Спармиенту, где совершенно ясно заявил: «я проявил деликатность и взял только один. В следующий раз возьму дюжину. Имеющий уши да слышит. А.Л.»
Полковник Спармиенту уже несколько месяцев жил на углу улиц Фэзандери и Дюфренуа в особняке, расположенном в глубине небольшого сада. Это был невысокий, широкоплечий человек с черными волосами и смуглым лицом, всегда одетый со строгой элегантностью. Он был женат на англичанке поразительной красоты, но хрупкого здоровья; история с гобеленами очень подействовала на нее. С первого дня она умоляла мужа продать их за любую цену. Но полковник был слишком сильной натурой и слишком упрям, чтобы уступить тому, что он имел полное право счесть женским капризом. Гобелены он не продал, а, напротив того, утроил предосторожности и использовал все средства, чтобы сделать кражу невозможной.
Прежде всего он велел замуровать все окна первого и второго этажа, смотрящие на улицу Дюфренуа, с тем чтобы следить только за задним фасадом, выходящим в сад. Еще он запросил помощи у специальной фирмы, обеспечивающей полную сохранность имущества. На каждом окне галереи, где висели гобелены, были установлены скрытые от глаз устройства, которые при малейшем прикосновении срабатывали, зажигали все электрические лампочки в особняке и включали целую систему звонков и сирен; расположение их знал только сам полковник.
Мало того, страховые компании, к которым обратился полковник, согласились застраховать коллекцию лишь после того, как ночами в первом этаже особняка стали сидеть три сторожа, нанятые этими компаниями, но оплачиваемые владельцем. Для этой службы они выбрали трех бывших инспекторов полиции, надежных, опытных и люто ненавидящих Люпена.
Что же касается слуг, полковник знал их с давних времен. За них он ручался.
Когда все эти меры были приняты и охрана особняка организована на манер крепости, полковник устроил новоселье, нечто вроде вернисажа, куда были приглашены члены двух клубов, в которых он состоял, а также известное число дам, журналистов, любителей искусства и художественных критиков.
Как только приглашенный входил в ворота, у него возникало ощущение, будто он попал в тюрьму. Трое инспекторов, стоявших внизу у лестницы, требовали предъявить пригласительный билет, с подозрением оглядывая гостя с головы до ног. Казалось, сейчас они обыщут его или возьмут отпечатки пальцев.
Полковник, встречавший гостей на втором этаже, со смехом извинялся и объяснял, что эти предосторожности он придумал ради безопасности своих гобеленов.
Рядом с ним с меланхолическим и кротким видом человека, смирившегося с тем, что судьба против него, стояла белокурая, бледная и стройная молодая жена, олицетворение изящества и миловидности.
Когда гости собрались, садовые ворота и двери дома были заперты. Затем все прошли через двойные бронированные двери в центральную галерею, окна которой, снабженные неимоверной толщины ставнями, были, кроме того, защищены железными решетками. Именно здесь висели двенадцать гобеленов.
То были несравненные произведения искусства, которые по образцу знаменитых шпалер из Байё, приписываемых королеве Матильде[9], представляли историю завоевания Англии норманнами. Заказанные в XVI веке потомками воина, сопровождавшего Вильгельма Завоевателя, они были вытканы прославленным аррасским мастером Жеаном Госсе и пять столетий спустя найдены на дне старинного сундука в Бретани. Полковник, извещенный о находке, приобрел их за пятьдесят тысяч франков. Стоили они раз в десять больше.
