Дороти Джеймс - Дитя человеческое

— Льюк поступил крайне неразумно, пойдя туда. Они могли дожидаться его.

— Ничто из того, что мы делаем, не назовешь разумным, только необходимым.

Он сказал:

— Я не знаю, чего вы от меня ждете, но, если вы хотите, чтобы я вам помог, лучше расскажите о себе. Мне ничего не известно, кроме ваших имен. Где вы живете? Кем работаете? Как вы повстречались?

— Я расскажу вам, хоть и не понимаю, какое это имеет значение и зачем вам это знать. Гаскойн работает… работал… водителем грузовика на дальних маршрутах. Вот почему Ролф завербовал его. Кажется, они познакомились в пивной. Он мог развозить наши листовки по всей Англии.

— Водитель-дальнобойщик — и специалист по взрывным устройствам? Представляю, какой он специалист.

— Обращаться со взрывчаткой его научил дед. Дед служил в армии, и они с внуком были дружны. Тут и не надо быть специалистом. Взорвать причал или еще что-нибудь — что в этом сложного? Ролф — инженер-электрик.

— А какой вклад внес Ролф во все ваши дела, если не считать весьма неэффективного руководства?

Мириам проигнорировала его сарказм и продолжила:

— О Льюке вы знаете. Прежде он был священником. Наверное, и теперь священник. Если верить ему, священник всегда остается священником. У него нет прихода, потому что осталось не так уж много людей, которые исповедуют христианство его толка.

— И какой же это толк?

— Тот, от которого церковь отреклась в девяностые годы. Старая Библия, старый молитвенник. Льюк иногда проводит службу, если его попросят. Он работает в ботаническом саду, а еще изучает скотоводство.

— Почему Ролф привлек его? Вряд ли для того, чтобы предоставить группе духовное утешение?

— Так захотела Джулиан.

— А вы?

— Обо мне вы все знаете. Я была акушеркой и очень любила свою работу. После года Омеги стала работать кассиром в супермаркете в Хедингтоне. Теперь заведую магазином.

— А что вы делаете для «Пяти рыб»? Незаметно вкладываете листовки в пакеты с полуфабрикатами для завтрака?

— Послушайте, я сказала, что мы действуем неразумно, но я не говорила, что мы сумасшедшие. Если бы мы не соблюдали осторожность, если бы мы были столь некомпетентны, как вам кажется, мы бы не продержались так долго.

— Вы продержались так долго, потому что этого пожелал Правитель. Ему ничего не стоило сделать так, чтобы вас поймали много месяцев назад. Он этого не сделал, потому что вы нужнее ему на свободе, чем в заключении. Ему не нужны мученики. Ему нужна видимость идущей изнутри угрозы общественному порядку. Она помогает поддерживать его власть. Всем тиранам это необходимо время от времени. Все, что ему требуется, — это сообщить народу, что в стране действует тайное общество, чей манифест может ввести в заблуждение своим либерализмом, но чья настоящая цель — закрыть поселение на острове Мэн, натравить десять тысяч преступников-психопатов на общество стареющих людей, отправить домой всех «временных жителей», так что некому будет вывозить мусор и убирать улицы, и в конечном счете свергнуть Совет и самого Правителя.

— И этому поверят?

— А почему бы и нет? Вы пятеро наверняка не прочь сделать все это. Ролфу, конечно, больше по душе последнее. При антидемократическом правительстве нет места никакому инакомыслию, равно как и подстрекательству к мятежу. Я знаю, вы называете себя «Пятью рыбами». Могли бы заодно сообщить мне и ваши клички.

— Ролф — «рыбец», Льюк — «лосось», Гаскойн — «горбуша», я — «минога».

— А Джулиан?

— С ней у нас были трудности. Мы нашли только одну рыбу на букву «Д» — «двоякодышащий протоптер».

Тео с трудом сдержал смех.

— Какой во всем этом был смысл? Зачем вы раструбили по всей стране, что называете себя «Пятью рыбами»? Значит, когда Ролф звонит вам, он говорит: «рыбец» вызывает «миногу», в надежде, что если ГПБ подслушивает, то там станут рвать на себе волосы и кусать локти от огорчения.

— Ладно, согласна с вами. На самом деле мы не пользовались этими кличками, во всяком случае, делали это не часто. Это была идея Ролфа.

— Я так и подумал.

— Послушайте, оставьте эти ваши высокомерные замечания при себе. Мы знаем, что вы умный, а сарказм — это ваш способ показать нам, насколько вы умны, но сейчас у меня нет на это ни времени, ни сил. И перестаньте придираться к Ролфу. Если вам не совсем безразлична Джулиан, успокойтесь, хорошо?

В течение нескольких следующих минут они ехали молча. Поглядывая на нее, Тео видел, что она смотрит на дорогу почти со страстной напряженностью, словно ожидая обнаружить, что та заминирована. Руки Мириам так крепко стиснули сумку, что костяшки пальцев побелели, и ему показалось, что от нее исходит волна почти физически ощутимого возбуждения. Она отвечала на его вопросы, но, похоже, ее мысли были где-то далеко.

Потом она заговорила, и, услышав свое имя, он почувствовал, как его пронизало ощущение неожиданной близости.

— Тео, мне нужно вам кое-что сказать. Джулиан просила не говорить, пока мы не сядем в машину. Это не проверка вашей преданности. Она знала, что вы приедете, если она за вами пошлет. Но если бы вы не поехали, если бы что-то важное помешало вам, если бы вы не могли приехать, тогда мне не надо было бы ничего говорить. В этом не было бы смысла.

— Говорить о чем? — Тео посмотрел на нее долгим взглядом. Она все еще смотрела прямо перед собой, и ее губы беззвучно шевелились, словно она подыскивала слова. — Что вы хотели мне сказать, Мириам?

Не взглянув на него, она произнесла:

— Вы не поверите мне. Я и не жду этого. Ваше неверие несущественно, потому что немногим более чем через тридцать минут вы все увидите сами. Только не высказывайте своих сомнений. У меня сейчас нет никакого желания вступать с вами в спор или пререкания. Не собираюсь пытаться убедить вас, это сделает Джулиан.

— Скажите, а я сам решу, верить вам или нет.

Наконец Мириам повернула голову и посмотрела на него. Она заговорила, и ее голос звучал громко, перекрывая шум мотора:

— Джулиан беременна. Вот почему вы ей нужны. У нее будет ребенок.

В воцарившемся молчании он ощутил глубочайшее разочарование, за которым последовало раздражение, сменившееся отвращением. Невыносимо было верить, что Джулиан способна на такой дурацкий самообман, а Мириам настолько глупа, чтобы потворствовать ему. В первую и единственную их встречу в Бинси, хоть и очень короткую, Мириам ему понравилась, она показалась здравомыслящей и умной. Досадно, что он так ошибся в своем суждении о другом человеке.

— Не стану спорить, но я вам не верю, — спустя минуту произнес он. — Я не говорю, что вы лжете намеренно. Наверное, вы думаете, что это правда. Но я не верю.

Раньше это была весьма распространенная иллюзия. В первые годы после Омеги женщины по всему миру уверяли себя, что беременны, демонстрировали симптомы беременности, гордо носили свои большие животы — он видел некоторых из них, прогуливавшихся по Хай-стрит в Оксфорде. Они строили планы на будущее, связанные с рождением ребенка, у них даже начинались ложные схватки, они стонали и напрягались, но все кончалось лишь газами и муками.

Через пять минут Тео спросил:

— И как давно вы верите в эту историю?

— Я же сказала, что не хочу говорить об этом, я же сказала — подождите.

— Вы просили не высказывать сомнений. Я и не высказываю. Я лишь задаю вопрос.

— С тех пор, как ребенок зашевелился. Джулиан до этой поры сама не знала. Да и откуда ей было знать? Она обратилась ко мне, и я подтвердила беременность. Вы не забыли, что я акушерка? В последние четыре месяца мы сочли разумным встречаться как можно реже, чем необходимо. Если бы я видела Джулиан чаще, я бы все поняла раньше. Как-никак, а даже спустя двадцать пять лет опыт остается опытом.

— Если вы действительно верите в это… что совершенно невероятно… надо сказать, вы воспринимаете все очень спокойно, — заметил Тео.

— У меня было время свыкнуться с этим чудом. Теперь меня больше заботят практические проблемы.

Последовало молчание. Потом она неторопливо заговорила, предаваясь воспоминаниям, словно у нее в запасе была целая вечность:

— В год Омеги мне было двадцать семь, я работала в родильном отделении больницы Джона Рэдклиффа. И подрабатывала в консультации для беременных. Помню, записываю пациентку на следующий прием к врачу и вдруг вижу, что страницы на семь месяцев вперед пусты. Ни одной записи. Женщины обычно записывались, когда у них не приходила вторая менструация, некоторые — стоило не прийти первой. И вдруг — ни одной пациентки. Я подумала: что происходит с мужчинами в этом городе? Тогда я позвонила подруге, которая работала в больнице Королевы Шарлотты. Она сказала то же самое и пообещала позвонить какой-то знакомой в родильный дом Роузи в Кембридже. Через двадцать минут она мне перезвонила. Там происходило то же самое. Тогда-то я и поняла, что, должно быть, узнала об этом одной из первых. Я присутствовала при конце, а теперь буду присутствовать при начале.