Джон Карр - За красными ставнями
— Я думал, ты в лечебнице, — пробормотал Билл уголком рта.
— Я сбежал, — так же тихо отозвался Альварес. — Должен был повидать старика. Поддержи меня, что бы я ни сказал.
— Ладно.
Полковник Дюрок, сидя в кресле с записной книжкой на коленях, разглядывал потолок, игнорируя вновь прибывшего.
Альварес подошел к нему.
— Согласно данному мною обещанию, сэр, — он бросил взгляд на Г. М., который яростно курил, — и моему желанию, я хочу принести извинения. Мое поведение вчера вечером, когда я напился, было настолько непростительным, что, если бы не ваше великодушное колебание, меня следовало бы сразу же уволить.
— Хррм! — проворчал полковник, все еще устремив ярко-голубые глаза в угол потолка.
— Что касается моего сегодняшнего поведения, то оно было еще хуже. — Строго говоря, это не являлось правдой, но для Дюрока, понимавшего, что он потерял голову и был не прав, это стало целительным бальзамом. — Я говорил и делал недопустимые вещи, и только… э-э… ваше великодушие позволило мне спасти лицо прошением об отставке. Думаю, сэр, это все.
— Никто не извинялся лучше! — заявил Билл, обращаясь к комнате в целом.
— Ah, zut![95] — Полковник Дюрок вскочил с кресла, уронив на пол записную книжку. Несколько мгновений он стоял, краснолицый и смущенный, пока его не осенило вдохновение. — Давайте пойдем взять бокалы! — предложил он, стиснув одной рукой протянутую руку Альвареса, а другой указывая на телефон. — Нужно велеть шампанское!
— Не только, старина! Нужно «велеть» ужин, — возразил Г. М. на таком же английском языке. — «Шатобриан»[96] с грибами…
— Ужин меня отвращает! — прервал полковник. — Мы не станем его есть. — Повернувшись к Альваресу, он достал из кармана сложенный лист бумаги, который мог быть только заявлением бывшего коменданта об отставке, порвал его на клочки и бросил их в воздух. — Вот так!
Альварес, поклонившись, попытался вернуть беседу на английском языке в более-менее нормальное русло:
— Прошу прощения, сэр, но я не знаю, следовало ли нам его рвать.
Дюрок сразу напрягся.
— Понимаете, сэр, я надеюсь убедить мисс Морин Холмс стать моей женой. Она может не захотеть оставаться в Танжере. Но если она согласится, на что я надеюсь, тогда пусть заявление останется порванным.
— Значит, вы женитесь на маленькой мадам Бентли? — просиял полковник. — Поздравляю, комендант…
— Эй, погодите! — запротестовал Билл.
— Совсем забыл! — воскликнул полковник. — Это другая леди, но тоже приятная! Я люблю ее! — Внезапно его лицо изменилось. — Комендант Альварес, почему вы здесь?
— Ну, сэр, я позвонил в центральный участок, и они любезно связали меня с Пересом…
Дюрок сверлил его проницательным взглядом.
— Почему вы пришли сюда? Что вам нужно?
— Я хочу командовать этой группой хотя бы только сегодня вечером. Я бы не стал ставить палки в колеса Пересу — он славный парень. Но я хочу руководить вашими друзьями. Я знаю каждый фут в Казбе. Знаю большую побеленную комнату в подвале дома торговца коврами и каждый вход туда. Короче говоря, я хочу принести вам Колльера на блюдечке.
Глаза Дюрока вновь прищурились под кустистыми бровями.
— Вы поймаете Колльера, но прежде хотите измолотить его вашими кулаками, не так ли?
— Да, сэр! — ответил Альварес. — Зная о нем то, что вы знаете теперь, можете ли вы меня за это упрекать?
— Пожалуй, нет. Ну, возможно, это лучше, чем изрешетить его автоматными пулями. Делайте как хотите. Вот вам моя рука и мое разрешение.
— Благодарю вас, сэр.
В этот момент дверь ванной открылась, и оттуда вышла Пола.
Хотя она не была тщеславной, но ожидала (или, по крайней мере, надеялась) произвести некоторое впечатление на мужчин.
Ее волосы были покрыты лаком и кончики подвиты; хорошенькое личико стало более ярким не без помощи небольшой порции косметики. Золотистое вечернее платье без рукавов и с низким вырезом, демонстрирующее бело-розовую кожу, доходило до пола, но при малейшем повороте юбка раздувалась, позволяя лицезреть золотые туфли на высоком каблуке.
Затем Пола увидела лица четверых мужчин, стоявших или сидевших неподвижно. Полковник Дюрок и Альварес вежливо, но неубедительно улыбались. Сэр Генри Мерривейл, бросив сигару в сторону камина, издал громкий стон.
Даже Билл, поколебавшись, уставился в пол. Испуг Полы сменился разочарованием, чреватым слезами.
— Вы… вам не нравится? — пролепетала она.
Билл поднял голову:
— Это великолепно, сокровище мое! Но…
Положив руки ей на плечи, он осторожно повел ее в ванную, где теперь было темно, и попытался закрыть ногой дверь, преуспев лишь отчасти, но это его не заботило. Он обнял Полу, и ее голова опустилась ему на плечо.
— Повторяю, ангел, — нежно заговорил Билл, — ты выглядишь чудесно! Я никогда не видел тебя такой прекрасной! Ты как красавица из пьес Бена Джонсона,[97] как видение Елены Фаусту,[98] как описание Поупом…[99]
Руки Полы обвились вокруг него, и он почувствовал, как она дрожит.
— Но это платье делает меня лучше и в моральном отношении! — Пола не обращала внимания на «уэбли» 45-го калибра, больно царапающий ее.
— Но, сокровище мое, ты не можешь идти в Казбу в туфлях на высоком каблуке и вечернем платье — даже если ты наденешь сверху пальто, тебя заметят с двадцати ярдов. — Билл ухватился за удобную возможность. — Почему ты вообще должна идти с нами?
— Потому что я люблю тебя, — сдавленным голосом ответила Пола.
— Это не аргумент! — Билл, поняв, что применяет неверную тактику, поспешно добавил: — Я имею в виду, это не причина, чтобы подвергать себя риску. Почему бы тебе не остаться здесь?
— Нет!
Билл приподнял ее голову и поцеловал так крепко, что оба едва не свалились в ванну. Сочетая ласки с потоком цитат, эпиграмм и похвал ее красоте, он почувствовал, что Пола обмякла и почти забыла о своем разочаровании по поводу платья.
Трое мужчин в комнате притворялись, что ничего не слышат. Полковник задумчиво смотрел в потолок. Альварес с блестящими глазами, очевидно, запоминал каждую фразу Билла, чтобы впоследствии использовать ее, обращаясь к Морин. Только Г. М., злой как черт, бурчал, что терпеть не может «тисканье», с которым ему приходится постоянно сталкиваться.
— Что значит «тисканье»? — шепнул полковник.
Но Альварес, как ни странно, тоже не был знаком с этим термином.
И тут Г. М., которому очень нравилась Пола, хотя он ни за что бы в этом не признался, произнес явную ложь. Он перевел «тисканье» кратким, хорошо известным словом, которым можно было описать занятие любовью в ultima Thule,[100] но которое никак не соответствовало этому куда более мягкому термину. Глаза Дюрока и Альвареса округлились.
— Cre nom![101] — не без почтения прошептал полковник.
Вскоре Пола вышла из полуоткрытой ванной, поправляя волосы. К ее чести, она ни на кого не бросила сердитый взгляд, а, напротив, искренне улыбалась и даже напевала, подбирая слаксы, джемпер, сандалии и легкое пальто, после чего вновь скрылась в ванной.
Билл, выйдя следом, выглядел виновным, как персонаж Ньюгейтского календаря.[102]
— Еще полминуты, и она… э-э… оденется как надо, — пробормотал он.
Альварес исподтишка хлопнул его по спине. Но настроение полковника Дюрока вновь изменилось к худшему.
— Еще полминуты, еще полминуты, — огрызнулся он, словно начиная декламировать стихи о Легкой бригаде.[103] Подойдя к окну, он выглянул наружу. — Уже совсем темно, и мы теряем время! Если Колльер уже сбежал…
И тут зазвонил телефон.
Находясь рядом со столиком у изголовья кровати, полковник схватил трубку.
— Алло! Перес?.. Что-что? Нет-нет, он здесь! — Дюрок протянул трубку Альваресу.
— Морин! — воскликнул Альварес. — Я не думал, что это возможно! Она в лечебнице, в отдельной палате, под действием успокоительного, но, слава богу, вне опасности… Спасибо, сэр… Да?
— Это вы, Альварес? — осведомился голос по-английски.
— Да. Кто говорит?
— Марк Хэммонд, — ответил голос. — Я подумал о том, что говорил вам сегодня о Колльере как о боксере, и сам просмотрел его «послужной список». В полицейском участке сказали, что вы, вероятно, в «Минзехе». Вас это по-прежнему интересует?
— Еще как!
Голос Хэммонда, хотя и не громкий, был настолько четким, что все в комнате слышали каждое слово.
— Я говорил вам, что он уже далеко не в лучшей форме, — продолжал Хэммонд. — Но кое-что я забыл. По моей информации, он годами не надевал перчатки. Понимаете?
— Да.
— У него наверняка замедленные реакции — физические и умственные.
