Батья Гур - Убийство в кибуце

— Я бы на твоем месте так собой не гордился, — сказал Шорер.

— А кто гордится, да и чем? — запротестовал Михаэль.

— Ты гордишься, — безжалостно заявил Шорер. — Ходишь тут, считая, что на тебе весь кибуц, что ты — его спаситель и должен им открыть глаза на правду. У тебя такое выражение лица, словно от тебя зависит судьба всех кибуцев, словно ты один что-либо понимаешь в происходящем.

— Ну что ты так на меня злишься? — с удивление спросил Михаэль. После некоторого раздумья он повернулся к Авигайль и сказал: — Это все из-за нее. Из-за того, что я поставил тебя перед фактом.

— Не говори ничего за меня, — зло ответил Шорер. На них поглядывали подвыпившие посетители, и только игроки азартно продолжали свое занятие, не обращая ни на кого внимания. Он понизил голос: — Это не из-за Авигайль, а из-за того, что ты работаешь один, не желая знать, как это опасно. Ведь отравитель до сих пор на свободе, он знает, что всем известно об отравлении, и может стать еще более опасным. Ты ни с кем не обсудил свои действия, не знаешь, как на это реагируют люди, и в дополнение ко всему идешь и говоришь с этим жизнерадостным американцем…

— Канадцем, — поправил его Михаэль.

— Хорошо, канадцем… а потом приходишь ко мне со своими гениальными идеями, забывая, что при этом оставил триста кибуцников с осознанием того, что среди них бродит убийца.

Авигайль прикоснулась к своему пустому стакану и прокашлялась.

— Я же продолжаю идти у тебя на поводу, — зло бросил Шорер, — и соглашаюсь на то, чтобы ты внедрил Авигайль. Но я разрешил тебе это еще до того, как в кибуце стало известно об отравлении. Поэтому я хочу, чтобы и ты поняла, — он повернулся к Авигайль, — ты идешь туда, где еще кровоточит рана. Люди с легкими недомоганиями будут приходить к тебе как тяжелобольные, а те, кто лишь иногда нервничал, превратятся в истериков. Трудно сказать, как все обернется. Им уже сейчас нужен психолог.

— У них уже есть один, — ответил Михаэль. — Я распорядился, чтобы к ним отправили психолога.

— В общем, хватит тебе работать одному, — уже более спокойно произнес Шорер. — Может, необходимость работать с Авигайль отучит тебя от привычки все делать в одиночку.

— Поверь мне, — сказал Михаэль после паузы, — я понимаю, что ты прав, но у нас абсолютный «висяк». Просто увидев Фаню и узнав о существовании Гуты, я понял: если раскачать лодку, то можно кое-что узнать.

— Хорошо, давай пока оставим все, как есть, — быстро произнес Шорер. — Нет смысла продолжать этот разговор. Только не представляй себе, что ты — Господь Бог. Это слишком опасно, когда человек начинает так думать. А теперь перейдем к сути вопроса. Итак, что у тебя?

— Ты хочешь, чтобы я рассказал все в деталях или только в общих чертах?

— Сначала в общих чертах, а о деталях поговорим потом.

Михаэль долго молчал, потом заговорил:

— Не знаю, с чего начать, но постараюсь, чтобы мой рассказ прозвучал связно. Начну с того, что Срулке умер не от сердечного приступа, а от отравления паратионом.

— Срулке, — медленно произнес Шорер. — Кто такой этот Срулке?

— Срулке был отцом Моше, генерального директора кибуца. Он из поколения основателей. Ему было семьдесят пять лет, занимался он цветоводством. Срулке умер пять недель назад от сердечного приступа, как они думали, но я решил, что и здесь не обошлось без паратиона — он был единственным, кто еще пользовался этой дрянью. Канадец Дейв сказал, что перед смертью он опылял паратионом розы. Я с ним долго говорил после Гуты, и он подал мне эту идею.

— Нахари знает об этом? — с подозрением спросил Шорер.

— И что ты стал так заботиться о Нахари?

— Я забочусь не о нем, а о тебе, о том, чтобы все делалось правильно и не нарушался порядок, чтобы ты не работал в одиночку. Нахари — твой начальник. Не следует приходить ко мне, не поговорив сначала с ним. Ты, конечно, можешь все делать через его голову и обращаться ко мне, как к отцу… — Он тут же понял, что сказал что-то лишнее, и смущенно посмотрел на Михаэля, который опустил глаза и крутил в руках стакан с водой. — Итак, я повторяю свой вопрос: ему об этом известно?

— Он знает, — нехотя ответил Михаэль, — знает.

Авигайль сидела, не произнося ни слова. Иногда казалось, что мужчины забыли о ее присутствии. Тем не менее Михаэлю не давали покоя выглядывавшие из рукавов ее трогательные запястья, и он не мог объяснить себе, почему она скрывает свои руки в длинных рукавах рубашки. Когда он и себе заказывал мятный чай, то обратил внимание на шум за карточным столом. По улице проезжали редкие машины, шурша шинами на повороте за углом кафе. Перед входом валялся всякий мусор — гнилые фрукты, пакеты, мятые пачки от сигарет. После такого долгого дня он и сам себе казался липким и пыльным. Из Иерусалима ему пришлось ехать в Петах-Тикву, оттуда в кибуц, а затем вновь возвращаться в Иерусалим. Ему было жаль, что он не заехал домой, а лишь позвонил, чтобы узнать, не приехал ли Иувал. Сын уже был дома, попользовался стиральной машиной и во время разговора по телефону уже доглаживал чистенькую военную форму. Ему дали отпуск до завтрашнего утра. Значит, они смогут увидеться только утром, да и то ненадолго. Михаэль вспомнил телефонный разговор, когда он звонил сыну из кибуца, перед тем как отправиться в Иерусалим. В голосе Иувала не было иронии: «Папа, постарайся приехать. Нам с тобой хотя бы изредка встречаться надо». Он не упомянул о том, как ему тяжело приходится, но Михаэль догадался об этом по тому, что в голосе сына не было ни злости, ни горечи, а только нежность в сочетании с состраданием, которое доступно только тому, кто сам знает, что такое страдание. Михаэль ощутил одиночество сына и подумал, что пребывание в Вифлееме пошло ему на пользу и заставило повзрослеть. Плохо только, что ему пришлось оставить свою невесту. Ситуация осложнялась тем, что девушка находилась в Азе, где проходила службу в военной прокуратуре, поэтому встречаться им удавалось крайне редко. Михаэль часто представлял их вдвоем, когда они служили вместе. Они казались взрослыми детьми. Она стеснялась своей любви и того, что по выходным Иувал приводил ее в дом отца.

— Что тебе сказал обо всем этом Нахари? — добивался ответа Шорер.

— О чем именно? — в свою очередь спросил Михаэль.

— Об этом деле со Срулке. Что он думает о том, что и смерть Срулке могла быть насильственной?

— Ничего, — рассеянно сказал Михаэль, почувствовавший вдруг усталость и пустоту. Он снова обратил внимание на то, что пальцы Авигайль, которыми она все время перебирала завиток волос, были очень тонкими и прозрачными. — Он позвонил Кестенбауму и спросил, можно ли через пять недель обнаружить в теле следы паратиона.

— И что? — спросил Шорер.

— Ну, Кестенбаум посмотрел справочники и сказал, что такая возможность есть, — поморщившись, ответил Михаэль.

— Значит, нам нужно эксгумировать тело и провести вскрытие? — спросил Шорер. — Другими словами, я хотел спросить, есть ли у нас для этого достаточные основания?

— Это как посмотреть. Я все-таки не сказал Нахари, как он пришел в такому выводу.

— Кто пришел к выводу? — спросил Шорер.

— Дейв. Как Дейв пришел к такому выводу, — сказал Михаэль и тут же вспомнил большую грузную фигуру человека, сидевшего в своем жилище для холостяков на самом краю кибуца, недалеко от домика, где жил Янкеле, с которым, по его словам, у него были особые, тесные отношения.

— Пожалуйста, расскажи поподробней про этого Дейва, — попросила Авигайль. — После всего, что произошло сегодня, я нервничаю — как все обернется завтра, когда я появлюсь в кибуце. Меня эта перспектива вообще не радует. Но, как бы там ни было, мне бы хотелось узнать заранее как можно больше.

— Не напрягайся, — по-отцовски захотел успокоить ее Шорер, — ты там одна не будешь. Он, — Шорер посмотрел на Михаэля, — постоянно будет с тобой на связи.

— Это будет непросто. Все знают, кто я на самом деле, а их телефонный коммутатор фиксирует все входящие и исходящие звонки. Мы же не хотим, чтобы на телефон Авигайль шли звонки из полиции.

— А ты будешь прокрадываться к ней по ночам, — засмеялся Шорер, но, посмотрев на них и слегка улыбнувшись, уже серьезно сказал: — Ты решишь эту проблему, я в тебя верю.

— Я помню, что ты нам рассказывал, а также все материалы дела о семье и о Моше, — сказала Авигайль. — Мне понятно все, что говорилось о Янкеле, Гуте и Фане. Но я практически ничего не знаю про Дейва. Пожалуйста, расскажи о нем поподробнее. — Ее серые глаза смотрели выжидающе.

— Не знаю, что я тут делаю, — сказал Шорер, — и зачем ты меня во все это втянул, но раз уж скоро утро, то давай поговорим.

Михаэлю хватило нескольких фраз, чтобы описать домик, странные кактусы перед входом и отношения между Дейвом и Янкеле.