Эмиль Габорио - Преступление в Орсивале
— И можно больше ничего не опасаться?
— Ничего! Мне ведь не стоило бы никакого труда, черт побери, взять ссуду в два миллиона, и они это знают. Но это не все. Судебный иск приостановлен. Я наведался в твой особняк, рассчитал всех слуг, кроме лакея и конюха. Если ты согласен положиться на меня, завтра же мы отошлем всех твоих лошадей Тэттерсолу[10], где они пойдут по хорошей цене. Что до твоей лошади, на которой ты обычно ездишь верхом, завтра она будет здесь.
Эти подробности уязвили Берту. Она сочла, что предупредительность мужа изрядно преувеличена и доходит до угодливости.
«Решительно, — думала она, — он рожден быть управляющим».
Соврези продолжал:
— Угадай, что я еще сделал? Вспомнив, что ты приехал в чем был, я велел сложить твои вещи в несколько сундуков, их отправили на вокзал, и сейчас я уже послал за ними слуг.
Эктору услуги Соврези тоже показались чрезмерными; ему было обидно, что с ним обращаются, как с легкомысленным ребенком, который неспособен сам о себе позаботиться. Раздосадовало и упоминание при Берте о его лишениях. Он уже забыл, что утром не постеснялся попросить у друга белье.
Чтобы выйти из затруднительного положения, он стал придумывать какую-нибудь тонкую остроту, но тут в вестибюле послышался грохот. Это, несомненно, прибыли сундуки. Берта пошла распорядиться.
— Пока мы одни, возьми скорее свои драгоценности, — сказал Соврези. — Ох, нелегко они мне достались! В ломбарде народ такой недоверчивый. По-моему, меня приняли за представителя банды мошенников.
— Ты хотя бы не назвал моего имени?
— Это и не понадобилось. К счастью, со мной был мой нотариус. Нет, невозможно себе вообразить, какие только услуги может оказать нотариус. Не кажется ли тебе, что общество несправедливо к нотариусам?
Треморель подумал, что его друг слишком легкомысленно рассуждает о серьезных и даже печальных вещах, и этот беззаботный тон его задел.
— И наконец, — продолжал Соврези, — я нанес визит мисс Фэнси. Она со вчерашнего дня лежит в постели, ее перенесли туда сразу после твоего ухода, и горничная сказала, что все это время она плачет, не осушая глаз.
— Она ни с кем не виделась?
— Ни с одной живой душой. Она была уверена, что ты умер, и когда услышала, что ты у меня, живой и здоровый, я думал, она сойдет с ума от радости. А знаешь, она и впрямь прехорошенькая.
— Да, недурна.
— И сердце у нее, по-моему, доброе. Она наговорила мне необычайно трогательных вещей. Я почти готов побиться об заклад, мой милый, что она дорожит не только твоими деньгами. Она искренне к тебе привязана.
Эктор самодовольно улыбнулся. Привязана! Нет, тут больше, чем просто привязанность…
— Короче, — добавил Соврези, — она во что бы то ни стало желала ехать вместе со мною, чтобы встретиться и поговорить с тобой. Чтобы она меня отпустила, мне пришлось поклясться, что завтра она тебя увидит, но не в Париже, — ты ведь говорил мне, что ноги твоей там не будет, — а в Корбейле.
— Ах, вот как!
— Итак, завтра в полдень она будет на вокзале. Мы выйдем из дому вместе; я сяду в парижский поезд, а ты поедешь в Корбейль. Если исхитришься уклониться от завтрака дома, то сможешь пригласить мисс Фэнси позавтракать вместе в гостинице «Бель имаж».
— В этом не будет никакого нарушения приличий?
— Ни малейшего. «Бель имаж» — большая гостиница, а поскольку она расположена на краю города, метрах в пятистах от вокзала, тебе не грозит наткнуться на любопытных и нескромных соглядатаев. Отсюда к ней можно пройти, не привлекая ничьего внимания, сперва но берегу реки, а потом свернув на дорогу, которая ведет к мельнице Дарбле.
Эктор хотел что-то ответить, но Соврези жестом велел ему молчать.
— Ни слова больше, — сказал он, — идет жена.
XV
Вечером, отправляясь спать, граф де Треморель был уже далеко не в таком восторге от преданности своего друга Соврези, как раньше. В любом бриллианте, если посмотреть на него сквозь лупу, отыщется изъян.
«Он уже начинает злоупотреблять своей ролью спасителя, — думал граф. — Изрекает менторским тоном пышные фразы. Неужели нельзя оказывать другу любезность, не давая ему это почувствовать? Можно подумать, что теперь, когда он помешал мне пустить себе пулю в лоб, я превратился в его собственность! Сегодня он уже едва не попрекал меня роскошью, в которой живет Фэнси. Где же пределы его рвению?»
Это не помешало ему наутро под предлогом недомогания уклониться от трапезы и выразить Соврези опасение, как бы он не опоздал на поезд.
Берта, как и накануне, следила за ними, облокотись на окно. Она провела последние два дня в такой растерянности, что сама себя не узнавала. Теперь она даже не смела задуматься о том, что творится в глубине ее сердца. Какой же, стало быть, таинственной силой обладал этот человек, так властно ворвавшийся в ее жизнь! Она хотела бы, чтобы он уехал и никогда больше не возвращался, и в то же время ей было ясно, что, случись так, мысли ее все равно полетят вслед за ним. Она боролась с чарами, не зная, радоваться ей или печалиться об этих необъяснимых чувствах, которые волновали ее и сердили, потому что были сильнее ее.
В этот день она решила спуститься в гостиную. Он тоже придет туда, хотя бы из вежливости, и когда она рассмотрит его поближе, побеседует с ним, лучше узнает, его очарование должно померкнуть — так ей казалось.
Она не сомневалась, что он вот-вот вернется, и подкарауливала его приход, готовая сойти вниз сразу же, как только завидит его на повороте дороги, ведущей в Орсиваль. Она ожидала, дрожа, как в лихорадке, снедаемая тревогой, словно перед сражением: она понимала, что это первое свидание наедине, в отсутствие мужа, будет решающим.
Шло время. Вот уже два часа назад они с Соврези покинули дом, а он все не возвращался. Куда же он пропал?
В ту самую минуту Эктор мерил шагами зал ожидания корбейльского вокзала, дожидаясь встречи с мисс Фэнси.
Наконец на станции поднялась суматоха. Служащие носились взад и вперед, носильщики катили через пути свои тележки, двери отворялись и с шумом захлопывались. Прибыл поезд.
Вскоре появилась мисс Фэнси.
Горе, радость, переживания не помешали ей позаботиться о своем туалете: никогда еще она не была так вызывающе хороша и элегантна. На ней было платье цвета морской волны с треном в полметра длиной, необъятная бархатная накидка и шляпка из тех, какие именуются «пугало», потому что лошади на бульварах пугаются их и встают на дыбы.
Едва заметив Эктора, стоявшего у выхода из вокзала, она вскрикнула, бросилась к нему, расталкивая людей, оказавшихся на ее пути, и повисла у него на шее, смеясь и плача.
Говорила она очень громко, так что ее могли услышать все окружающие, да притом еще и жестикулировала, что не вполне соответствовало ее туалету.
— Ты не застрелился, — тараторила она. — Как я страдала! Но сейчас я так счастлива!
Треморель отбивался как мог, пытаясь умерить эти бурные проявления чувств, потихоньку отстраняя ее, обрадованный и в то же время раздраженный; он выходил из себя при виде устремленных на них взглядов: истый парижанин, он привык оставаться незаметным в толпе. Между тем никто из приезжих не уходил. Все стояли разинув рты, глазели, ждали, что будет дальше. Их окружили, вокруг них уже собралась толпа.
— Пойдем же, — пробормотал Эктор, теряя терпение.
И увлек ее прочь, надеясь ускользнуть от простодушного и бесцеремонною любопытства бездельников, для которых всякое зрелище в диковинку. Но не тут-то было. Зеваки не отставали. Несколько жителей Корбейля взгромоздились на империал омнибуса, курсирующего между вокзалом и городком, и попросили кучера ехать шагом, чтобы не терять этих удивительных незнакомцев из поля зрения. И только после того, как Эктор с мисс Фэнси вошли в гостиницу, лошади перешли на рысь.
Таким образом, предсказания Соврези не оправдались; чересчур эффектное появление Дженни произвело сенсацию. Все переполошились, все бросились разузнавать, кто это; хозяйка гостиницы подверглась дотошным расспросам, и вскоре выяснилось, что господин, встречающий на вокзале столь эксцентричных дам, — близкий друг владельца «Тенистого дола».
Ни Эктор, ни Фэнси даже не подозревали, что послужили темой стольких пересудов.
Они весело завтракали в лучшем номере «Бель имаж», представлявшем собой просторную комнату с двумя огромными кроватями, единственным окном, которое выходило на площадь, и картинами в великолепных рамах, покрытыми великолепным лаком, изображающими всадников.
Дабы объяснить свое воскрешение из мертвых, Треморель сплел более или менее правдоподобную историю, где ему самому отводилась героическая роль, способная удвоить восхищение его любовницы.
Затем мисс Фэнси стала строить планы на будущее — надо отдать ей должное, вполне благоразумные.
