Реймонд Чандлер - Золотой дублон Брашера

34

Мердок стрельнул в меня глазами, посмотрел на свой черный мундштук, который все еще держал в стиснутой руке. Он сунул мундштук в карман, вдруг вскочил, сжал ладони, снова сел. Потом достал платок и вытер лицо.

— Почему моя? — натянуто спросил он.

— Вы знали слишком много. Может быть, вы знали о Филипсе, может, и нет. В зависимости от того, как глубоко вы влезли в эту историю. Но вы знали о Моргенштерне. Что-то не сложилось в схеме, и Моргенштерн был убит. Вэнниэр не мог просто сидеть сложа руки и надеяться, что вы об этом не узнаете. Он должен был заткнуть вам рот, и очень, очень плотно. Но для этого ему не надо было вас убивать. Собственно, убив вас, он сделал бы плохой ход. Это разрушило бы его власть над вашей матерью. Она холодная, безжалостная, жадная женщина, но прикоснись он к вам, и она превратилась бы в дикую кошку. И не стала бы раздумывать о последствиях.

Мердок поднял глаза. Он пытался изобразить изумление. Вместо этого в них отразилась пустота и растерянность, больше ничего.

— Моя мать… как?

— Не стоит дурачить меня сверх меры, — сказал я. — Я до смерти устал от шуточек семьи Мердоков. Сегодня вечером ко мне домой пришла Мерл. Сейчас она у меня. Она ездила к Вэнниэру, чтобы отвезти ему деньги. Взнос шантажисту. Эти деньги выплачивались ему в течение восьми лет. И я знаю почему.

Он не шелохнулся, сложенные на коленях руки застыли в напряжении. Глаза почти исчезли в черных глазницах.

— Мерл нашла Вэнниэра убитым. Они приехала ко мне и сказала, что убила его… Я поехал туда и увидел, что он был мертв уже сутки, с прошлой ночи. Он застыл, как колода. У его правой руки на полу лежал револьвер. Я слышал описание этого револьвера, он принадлежал некоему Хенчу, квартира которого была напротив квартиры Филипса. Кто-то спрятал в его комнате пистолет, которым был убит Филипс, и забрал револьвер Хенча. Хенч и его подружка были пьяны и оставили дверь в квартиру открытой. Еще не доказано, что револьвер принадлежал Хенчу, но будет доказано. Если это револьвер Хенча, а Вэнниэр совершил самоубийство, то этот факт связывает Вэнниэра с убийством Филипса. Лойс Морни тоже по-своему привязывает Вэнниэра к смерти Филипса. Если Вэнниэр не совершал самого убийства — а я так и думаю, — это все равно связывает его с Филипсом. Или связывает с Филипсом еще кого-то, кто убил Вэнниэра. По некоторым причинам мне эта мысль не нравится.

Мердок поднял голову.

— Да? — спросил он вдруг совершенно ясным голосом. На его лице появилось какое-то выражение, лицо светилось и в то же время оставалось глуповатым. Выражение гордости слабого человека.

Я сказал:

— Я думаю, что Вэнниэра убили вы.

Он не пошевелился, и это выражение не сходило с его лица.

— Вы приехали к нему вчера вечером. Он вас вызвал. Он сказал, что попал в передрягу и что, если закон доберется до него, вы в стороне не останетесь. Ведь так?

— Да, — спокойно сказал Мердок. — Что-то очень похожее. Он был пьян, немного взвинчен и как будто наслаждался своей властью. Почти торжествовал. Он сказал, что, если его посадят в газовую камеру, я буду сидеть рядом с ним. Но это не все.

Я кивнул.

— Конечно. Он не хотел садиться в газовую камеру и не видел причин опасаться, если вы будете молчать. И он пошел с козыря. Как раз то, из-за чего вы согласились достать дублон и отдать ему, даже если он и обещал вам за это деньги. Речь шла о вашем отце и Мерл. Я это знаю. Ваша мать рассказала то немногое, чего мне недоставало. Этот его аргумент был достаточно силен, потому что это позволяло вам оправдаться. Но вчера он захотел еще сильней надавить на вас. Он сказал, что знает правду и что у него есть доказательства.

Мердок вздрогнул, но ясное выражение гордости все еще было на его лице.

— Я направил на него пистолет, — сказал он, и в голосе его было счастье. — В конце концов она моя мать.

— Этого у вас никто не отнимет.

Он встал, очень прямой, очень высокий.

— Я подошел к его креслу, наклонился и приставил пистолет к его лицу. В кармане халата у него был револьвер, он пытался достать его, но я не дал ему времени на это. Револьвер я у него отобрал. А свой пистолет сунул к себе в карман. Приставил ствол револьвера к его виску и сказал, что убью его, если он не отдаст мне доказательства. Он взмок и стал бормотать, что пошутил. Я взвел курок и еще припугнул его.

Он остановился и вытянул перед собой руку. Рука дрожала, но когда он посмотрел на нее, перестала дрожать и застыла. Он уронил руку и посмотрел мне в глаза.

Револьвер был разболтанный, или просто у курка был мягкий ход. Он сработал. Я отскочил назад к стене и сшиб картину. Я отскочил просто от неожиданности. Я вытер рукоятку, потом вложил ее ему в руку, чтобы остались отпечатки, и положил револьвер на пол вместе с его рукой. Умер он сразу. Кровь быстро застыла и перестала течь. Это был несчастный случай.

— Зачем все портить? — Я чуть улыбнулся. — Почему не оставить это простым, чистым, честным убийством?

— Так уж случилось. Конечно, я не могу этого доказать. Но я думаю, что и так мог бы его убить. Как быть с полицией?

Я встал и пожал плечами. Я чувствовал себя усталым, измученным, выжатым и высушенным. В горле у меня пересохло от разговоров, и мозги гудели от усилия сохранить мысли в порядке.

— Как быть с полицией, я не знаю, — сказал я. — Мы с ними не очень большие друзья, поскольку они считают, что я от них что-то скрываю. И видит бог, они правы. Может быть, они до вас доберутся. Если вас никто не видел, если вы не оставили там отпечатков и даже если оставили, если у них нет других причин подозревать вас и проверять ваши отпечатки, тогда они о вас и не подумают. Если они доберутся до истории с дублоном и выяснят, что это был ваш дублон, то я не знаю, что с вами будет. Все это зависит от того, имели ли вы к ним какое-либо отношение раньше.

— Если бы не мог, — сказал он, — меня бы это не очень беспокоило. Я всегда был ослом.

— А с другой стороны, — сказал я, не обращая внимания на его слова, — если у револьвера действительно очень свободный ход, и у вас будет хороший адвокат, и вы честно расскажете ему всю историю и все такое, то ни одна коллегия присяжных не признает вас виновным. В суде не любят шантажистов.

— Это не годится, — сказал он, — потому что я не стану так защищаться. Я ничего не знаю о шантаже. Вэнниэр рассказал, как достать денег, а они мне были нужны позарез.

Я ответил:

— Угу. Стоит им прижать вас так, что никуда не денешься, и вы сразу вспомните о шантаже. Ваша старушка вас заставит. Но вас она в обиду не даст, чего бы ей это ни стоило.

Он молча смотрел на меня. Я сжал губы. Они были тверды, как стекло.

— Ну ладно, пойду я, пожалуй, — сказал я.

— Вы хотите сказать, что не собираетесь давать ход делу? — В голосе его опять стала появляться надменность.

— Доносить на вас я не собираюсь, если вы об этом. Кроме этого, я ничего не гарантирую. Если обстоятельства обернутся иначе, я ничего не смогу поделать. Вопрос о морали здесь просто не стоит. Я не полицейский, и не информатор, и не судебный чиновник. Вы говорите, что это был несчастный случай. Ладно, пусть будет так. Свидетелем я не был. У меня тоже нет никаких доказательств. Я работал для вашей матери, и она имеет полное право на мое молчание — в рамках закона. Она мне не нравится, вы тоже. Мне не нравится этот дом. Мне не очень нравится ваша жена. Но мне нравится Мерл. Наверное, она дурочка и ненормальная, но она хорошая. И я знаю, что с ней сделали в этой подлой семье за последние восемь лет. И я знаю, что никого она из окон не выталкивала. Это вам что-нибудь объясняет?

В горле его что-то чавкнуло, но ничего членораздельного он не произнес.

— Я увожу Мерл домой, — сказал я. — Я просил вашу мать отправить ее вещи ко мне. Если она за пасьянсом забудет об этом, проследите, чтобы это было сделано завтра утром.

Он молча кивнул. Потом сказал странным, задавленным голосом:

— Вы уходите… просто так? Я даже… даже не поблагодарил вас. Человек, которого я едва знаю, так рискует ради меня… я не знаю, что сказать.

— Я ухожу просто так, — сказал я. — С легкой улыбкой и мягким движением кисти. С глубокой, искренней надеждой, что никогда больше вас не увижу. Счастливо.

Я повернулся к нему спиной, открыл дверь и вышел. Дверь закрылась с тихим, твердым щелчком замка. Негромкий такой, гладкий уход, несмотря на все гадости. В последний раз я погладил по голове негритенка и пошел по залитой лунным светом лужайке к своей машине.

По дороге в Голливуд я купил бутылку хорошего виски, снял номер в «Плаза», сел на кровать и стал пить прямо из горлышка.

Как обыкновенный домашний пьяница.

Когда я выпил достаточно, чтобы мозги перестали соображать, я разделся и лег в постель, а потом, хотя и не сразу, уснул.

35

Было три часа дня, и у моих дверей стояли на ковре пять мест багажа. Там был желтый слоновоз, крепко ободранный с обоих боков от долгих путешествий в багажниках автомобилей; два отличных самолетных кофра с инициалами «Л. М.», старый черный чемодан под моржовую кожу с буквами «М. Д.» и пластиковая сумка из тех, что продаются на каждом углу за доллар сорок девять центов.