Рекс Стаут - Убить зло
Он ощутил в руке ключи и тупо смотрел на них, удивляясь, как они туда попали.
11
«Люси, позволь мне, это твой дублер. Поздравь меня, дорогая».
В тот вечер на концерте ожидание увидеть ее стало невыносимым. Ты приехал заранее, чтобы не пропустить ее появления, и две чопорные матроны справа от тебя сказали друг другу все, что тебе не интересно было знать.
Одна из них слышала, как Люси играла в Вене, а позднее видела ее в Канне; вторая знала ее мужа, который бросил свое имение в Баварии, чтобы быть с ней во время ее гастролей по Америке. Она заявила, что никогда еще не было такого преданного мужа. И так далее в том же духе. К моменту ее появления в этой всемирно известной актрисе не осталось ничего, что связывало бы ее с лугами Огайо и ночами в Кливленде.
Она была невероятно хороша собой, великолепно одета, чудесно сложена и совершенно очаровательна. Аудитория сразу в нее влюбилась. Тебя пронзала дрожь в те мгновения, когда она заканчивала исполнять какую-либо вещь, грациозно кланялась в ответ на аплодисменты; но когда она снова усаживалась за инструмент и начинала играть, ты чувствовал скуку и безразличие. Опытная женщина, играющая Мясковского при полном зале!
Ты ушел с концерта после первого отделения.
Когда ты увидел ее еще раз, в тот вечер в Париже у Мориса, ты положительно испугался. Эрма еще издали узнала ее в вестибюле и настояла на том, чтобы подойти к ней. Ты тянул ее назад, чуть ли не удерживая за руку.
— Это будет забавно, — настаивала она. — Пойдем, может, она припадет к тебе на грудь и разрыдается. Но как же она восхитительна! И совсем не похожа на твою Деревенскую пастушку, правда, Билл? Все критики безумствуют из-за нее, так что она будет им улыбаться.
Ты до смешного обрадовался, когда Люси и ее компания исчезли за вращающимися дверьми на рю Мон-Табор.
Тот год, проведенный в Европе, был интересным. Вы собирались провести там три месяца, затем остались на шесть и, наконец, на целый год. На этом настояла Эрма.
Она всегда настаивала на том, чтобы самой оплачивать все счета, что было как нельзя кстати, поскольку номера в Морисе, например, стоили две тысячи франков в день. Господи, как она умела тратить деньги! В Алжире она практически подарила кому-то свою «минерву», потому что как-то на узкой дороге в горах Атлас машина заскользила и она заявила, что больше никогда не будет чувствовать себя в ней уверенной.
Да, было интересно, но это было отстраненное, сухое веселье, без вкуса.
Ни одно из тех мест не казалось таким хорошим, как этого можно было ожидать, судя по их названию. Какую, например, радость ты мог найти в Париже, если уже видел его в юности с Джейн! Или в поездке из Перпиньяна в Порт-Вандр, мимо крошечных рыболовецких деревушек, мимо красных и голубых коттеджей, утопающих в виноградниках на террасах холмов. Или в этой кофейне по дороге в Бу-Саада с маленькими черными столиками в выложенном плитками алькове, с пурпурными курами за окном, под миндалем, в ожидании крошек…
— Думаю, тебе нужно повидать Германию, — как-то вечером сказала Эрма, когда вы сидели в саду отеля в Вене. — По крайней мере, Мюнхен и Нюрнберг. До конца года еще целый месяц, да и какая разница, если мы проведем здесь не один, а два года? Да хоть десять!
— Никакой, — согласился ты. — Лаусон имеет такое же право подписывать бумаги, как и я, но только мне все равно нужно вернуться к началу следующего года.
Договорились на том, что ты один поедешь в Мюнхен, оставив Эрму в Вене, для этого были приведены следующие основания… впрочем, это не имело значения, настоящая причина присоединилась к вам в тот вечер за обедом и в опере, так же как и в несколько прошедших вечеров. Это был молчаливый и меланхоличный норвежец, который приехал в столицу Австрии изучать психоанализ, и ты с усмешкой подумал, что от Эрмы он мало что узнает о торможении сознания.
Ты несколько дней бродил по Нюрнбергу, недоумевая, зачем ты здесь оказался, а затем по непонятной причине отправился в Мюнхен, если не считать того, что билет на поезд был уже приобретен.
Это было самым роскошным весельем, которое ты себе когда-либо доставлял. Странно, что ты не чувствовал при этом смущения, потому что на самом деле ты был достаточно смешон. Ты принял это решение, сидя в гостиничном номере после серьезного размышления: ты хотел узнать, что такое проститутка. В тот вечер во дворике пивной ты уступил призыву одной из них; она привела тебя в свою чистую и скромную комнатку, куда тебе пришлось подниматься на третий этаж по узкой деревянной лестнице, в переулке около железнодорожного вокзала.
Она сбросила с себя одежду, а потом, прерванная вопросом — ты спросил о значении какого-то немецкого слова, — села на кровать в розовой комбинации, из-под которой, как мощные колонны, вырисовывались ее пышные бедра и колени, а полные руки скрестила на такой же необъятной груди. Ты сидел на деревянном стуле прямо напротив, положив шляпу на колени.
Проститутка хрипло рассмеялась твоему вопросу и объяснила, что по-немецки так не говорят. Это вызвало еще один вопрос, а за ним и остальные. Она предложила выпить бутылку пива; за ней послали; женщина пила и с энтузиазмом продолжала учить тебя немецкому. Единственное, что ты понял из ее тарабарщины, — так это то, что самый надежный способ выучить немецкий — это жить с немкой, мужчины не умеют учить.
Появилась еще одна бутылка с пивом. Вдруг она посмотрела на часы, стоящие на столе, и заявила, что твое время вышло. Ты встал, протянул ей несколько тысяч обесцененных марок и вышел. Спускаясь по лестнице, ты слышал, как она гортанно напевала какую-то песню.
В такси по дороге в отель и потом в своей комнате, когда ты раздевался, ты хохотал вслух — ты давно уже не видел и не слышал ничего более смешного. Ну разве Эрма не пришла бы от этого в восторг?! А может, и не пришла бы? Да. Ты снова рассмеялся. Приз за эротику.
Ее было так много, а ты взял так мало! Было восхитительно, что она восприняла это как само собой разумеющееся. А что она сказала после твоего ухода — этого ты никогда не узнаешь.
Через два дня от Эрмы пришла телеграмма, в которой она извещала тебя, что собирается на несколько месяцев поехать в Испанию. Ты ответил по телеграфу, что собираешься вернуться в Штаты, и в тот же вечер через Лондон отправился в Саутгемптон.
Эрмы не было почти год, и ты, к своему удивлению, понял ее значение как единственной нити, связующей тебя с жизнью. Ты удивительно скучал без нее, каждый день тебе хотелось что-то рассказать ей, тебе хотелось, чтобы она ездила с тобой в театр и сидела рядом с тем обманчиво покорным спокойствием, тебе хотелось вернуться из офиса к ней домой, хотя бы только для того, чтобы поздороваться, — как, например, она приветствовала тебя как-то осенью:
— Ради бога, Билл, почему бы тебе хоть однажды не вернуться домой в дым пьяным — или совсем не вернуться?
Ты испытываешь дискомфорт, лишившись длительной привычки, сказал ты себе; но Эрма вовсе не была старыми туфлями. Ты начал уважать себя за то, что женился на ней, потому что, в конце концов, ты не просто продался за лист бумаги, который лежал в твоем депозитном ящике. По крайней мере, ты мог сказать, что она относилась к тебе так, как ни к кому из других мужчин.
Поэтому, когда из Шотландии пришла телеграмма о ее приезде, ты испытал радостное возбуждение, занимаясь подбором слуг; ты разыскал Джона и убедил его вернуться к вам, велел достать из кладовой ковры и столовое серебро, обновил и устроил в доме все так, чтобы вызвать у нее столь редкую одобрительную улыбку.
Ты встретил ее на перроне один, как она того хотела; она шутливо поцеловала тебя, затем серьезно и объявила, что в мире с тобой не может сравниться ни один мужчина, если не считать испанского солдата, который проверял ее паспорт на северной границе Фигуэрос. Ты сел, окруженный ее бесчисленными чемоданами, сумками и свертками, и с удовольствием слушал, как она объясняла пораженному таможеннику, что, поскольку каждый предмет, содержащийся в них, облагается пошлиной, она не стала затруднять себя составлением декларации.
Уже через месяц ты хотел бы, чтобы она осталась в Шотландии или в любом другом месте, например на берегу Средиземного моря или на его дне. Ты не верил себе, вспоминая, как тосковал без нее.
На следующее лето по ее предложению вы поехали в Айдахо на ранчо Ларри, и там ты снова был близок с Джейн, вспоминая звук ее шагов, раздававшихся здесь годом раньше. Пустынная и гористая идиллия, которая закончилась тем, что в середине ночи ты босым на цыпочках спустился вниз, в пронизываемый ледяным ветром холл, чтобы услышать, как твой брат залепил Эрме пощечину, вероятно в лицо, хотя это вполне могла оказаться рука или плечо. Сколько раз с тех пор ты смотрел на нее и тщетно пытался вообразить эту пощечину, отчетливый звук, который пришелся по этому гордому, насмешливому и красивому лицу! Конечно, ни Ларри, — ни какой-либо другой мужчина не посмел бы этого сделать при свете дня.
