Загадка золотого кинжала (сборник) - Лондон Джек
– Разрази меня гром! – так высказался об этом Джо Филдинг. – Когда-нибудь он доберется и до нас, помяните мое слово!
До конца летнего сезона на источниках Сан-Исабель оставалось всего несколько дней. Высший свет уже уехал, и общественная жизнь подозрительно затихла. Мистер Окхерст был мрачен. Потихоньку становилось ясным, что даже безупречная репутация миссис Деккер более не сможет защищать ее от сплетен, вызванных его присутствием. Впрочем, будет справедливо по отношению к миссис Деккер отметить, что на протяжении последних ужасных недель она выглядела настоящей мученицей – изможденной, но все еще прекрасной, и по отношению к клеветникам держалась ласково и всепрощающе, как человек, который опирается не на праздное поклонение толпы, а на чистоту собственных убеждений, и доверяет им больше, чем народной любви.
– Они говорят обо мне и мистере Окхерсте, дорогой, – сказала она одному из друзей, – но лучше всего на эти наветы сможет ответить мой муж – или же небеса. Мой муж никогда бы не прошел мимо друга в момент его нужды, в момент, когда все изменилось и богатство обратилось в нищету.
Это была первая утечка информации о том, что Джек обеднел, притом что всем было доподлинно известно, что не так давно Деккеры приобрели некую ценную собственность в Сан-Франциско.
Пару вечеров спустя случилось нечто, нарушившее всегда царившую в Сан-Исабель гармонию. Это случилось за обедом; мистер Окхерст и мистер Гамильтон, сидевшие вместе за отдельным столиком, внезапно поднялись со своих мест с необычайным оживлением. Выйдя в коридор, они направились в крохотную каморку, пустовавшую в то время, и закрыли за собой дверь. Затем мистер Гамильтон повернулся к своему другу с улыбкой, наполовину серьезной, наполовину веселой, и сказал:
– Если уж нам суждено поссориться, Джек Окхерст, тебе и мне – во имя всего святого и не очень, пусть это произойдет не из-за…
Уж не знаю, чем он собирался закончить эту фразу, но сделать это он по ряду причин не смог, ибо в ту же секунду мистер Окхерст поднял свой бокал с вином и выплеснул его содержимое Гамильтону в лицо.
Они стояли друг напротив друга, будто бы переняв чужие характеры. Мистер Окхерст дрожал от возбуждения, и подрагивал бокал в его пальцах, который он поставил на стол. Мистер Гамильтон стоял прямо, как столб, был бледен, и с лица его каплями стекало вино. После паузы он холодно произнес:
– Значит, так тому и быть. Но запомни: здесь и сейчас наша вражда объявляется открытой. Если я паду от твоей руки, ты уже никогда не сможешь восстановить ее репутацию. Если ты падешь от моей руки, тебя не назовут мучеником. Мне жаль, что все зашло так далеко, но, видит Бог, чем скорее мы разрешим это, тем лучше.
Он с достоинством повернулся, прищурил свои холодные серые глаза, будто бы вкладывая шпагу в ножны, и холодно вышел.
Двенадцать часов спустя они встретились в узкой лощине на Стоктон-роуд, в двух милях от гостиницы. Мистер Окхерст принял свой пистолет из рук полковника Старботтла и сказал негромко:
– Как бы все сегодня ни обернулось, в гостиницу я не вернусь. В моей комнате я оставил письменные указания. Пойдешь туда…
На этом он оборвал свою речь и отвернулся, пряча глаза, к вящему изумлению своего секунданта.
– Я десятки раз был секундантом Джека Окхерста, – рассказывал позже полковник Старботтл, – и я до тех пор ни разу не слышал, чтобы он не договорил то, что собирался. До того момента я и подумать не мог, что отвага покинула его!
Выстрелы прозвучали почти одновременно. Мистер Окхерст уронил обездвиженную правую руку и выронил бы пистолет, но тренированные пальцы и сила воли взяли свое, и он сжимал оружие до тех пор, пока не перехватил его другой рукой, почти не двинувшись с места. Затем была тишина, показавшаяся вечностью, в легких клубах дыма смутно проглядывало несколько силуэтов, а затем торопливый, задыхающийся голос полковника Старботтла произнес ему в ухо:
– Ему досталось о-го-го, кажется, задело легкие!
Джек поднял потемневшие глаза на своего противника, но, кажется, ничего не слышал – кажется, он вслушивался в другой голос, отдававшийся эхом откуда-то издалека. Затем он снова замолчал, дожидаясь, пока врач, закончив с первым пациентом, подбежит к нему.
– Он хотел бы поговорить с вами, – сказал врач. – У вас не так много времени, я знаю, но, – добавил он, понизив тон, – считаю своим долгом сказать, что у вашего противника времени еще меньше.
При этих словах по обычно безразличному лицу мистера Окхерста пробежала тень отчаяния, безнадежного в своей силе.
– Вы ранены, – сказал врач, глянув на безвольно висящую руку Джека.
– Пустяки, только царапина, – торопливо сказал Джек и добавил, горько усмехнувшись: – Удача миновала меня сегодня. Но что ж, идем узнаем, чего он хочет.
Широкими, лихорадочными шагами он обогнал врача в следующую секунду уже стоял у тела умирающего – как и большинство людей при смерти, он лежал тихо и неподвижно среди взволнованной группы людей, и лицо его было спокойным. Мистер Окхерст, напротив, взволнованный, упал на одно колено рядом с ним и взял за руку.
– Я хочу поговорить с этим джентльменом наедине, – сказал Гамильтон своим обычным повелительным тоном, обращаясь к людям вокруг него. Когда они расступились, он взглянул Окхерсту в лицо. – Мне нужно кое-что рассказать тебе, Джек.
Лицо его было белым – но лицо мистера Окхерста, склонившегося над ним, было еще белее, и во взгляде его была тревога и обреченность перед лицом неминуемой беды, и такая усталость в нем была, такая безнадежная зависть к чужой смерти, что умирающий проникся. Даже перед лицом собственного забвения он дрогнул, и циничная улыбка покинула его губы.
– Прости меня, Джек, – прошептал он еще слабее, – за то, что тебе придется услышать. Мною движет не гнев, но долг. Я не могу исполнить его перед тобой, не могу умереть спокойно, пока ты не узнаешь все. Это очень печальная история, но уже ничего не поделаешь. Вот только мне стоило бы пасть от руки Деккера, а не твоей.
На щеках Джека вспыхнул румянец, и он было приподнялся, но Гамильтон держал его цепко.
– Слушай же! В моем кармане ты найдешь два письма. Забери их! Почерк тебе знаком. Но обещай, что прочитаешь, лишь оказавшись в уединении. Обещай мне.
Джек не произнес ни слова и сжал письма пальцами так, будто они были раскаленными углями.
– Обещай мне, – еле слышно прошептал Гамильтон.
– Почему? – спросил Окхерст, роняя руку своего друга.
– Потому что, – с горькой усмешкой сказал умирающий, – потому что… когда ты их прочтешь… ты вернешься туда, куда зовет тебя сердце, и там обретешь гибель!
Это были его последние слова. Он слабо сжал руку Джека, затем хватка ослабла, и он скончался.
Было почти десять вечера; миссис Деккер отдыхала, томно откинувшись на диване с романом в руках, пока ее муж в барной комнате гостиницы вел разговоры о политике. Это была теплая ночь, и французское окно, выходящее на маленький балкон, было приоткрыто. Внезапно она услышала на балконе шаги и с легкой тревогой подняла глаза от книги. В следующую секунду окно торопливо распахнулось, и в комнату ступил мужчина.
Миссис Деккер вскочила на ноги, тихонько вскрикнув в тревоге.
– О боже, Джек, ты с ума сошел? Он вышел всего на минуту, может вернуться в любой момент. Приходи через час, завтра, в любое время, когда мне удастся от него отделаться, – но сейчас уходи, дорогой, прошу тебя.
Мистер Окхерст прошел к двери, закрыл ее на задвижку и, не произнеся ни слова, повернулся к миссис Деккер. Его лицо осунулось, а пустой рукав пальто скрывал забинтованную и окровавленную руку.
Тем не менее голос ее не дрогнул.
– Что случилось, Джек? Зачем ты здесь?
Он распахнул полу плаща и бросил два письма ей на колени.
– Я здесь, чтобы вернуть тебе письма твоего любовника, чтобы убить тебя – а затем и самому умереть, – сказал он едва слышно.
Среди многочисленных достоинств этой прекрасной женщины была и неукротимая отвага. Она не лишилась сознания, не закричала – просто тихо села на диван, сложила руки на коленях и спокойно сказала:
