Гилберт Честертон - Смерть и воскрешение патера Брауна (сборник)
Молодой Дарнуэй резко повернулся в кресле и заговорил:
– Есть ли во всем этом хоть капля истины? Вот вопрос, который я задавал себе до тех пор, пока не почувствовал, что схожу с ума. Я никогда не предполагал, что меня могут волновать такие вещи. И вот я все время думаю о портрете, о надписи, обо всем прочем, и меня мороз по коже подирает. Действительно ли существует судьба рода Дарнуэй или это только глупое совпадение? Имею ли я право жениться, или в тот момент, когда я женюсь, небо разверзнется и на меня или на мою жену низвергнется нечто черное, огромное, неведомое?
Его взгляд растерянно блуждал по лицам сидевших за столом и наконец остановился на спокойном лице священника, к которому, казалось, и была обращена речь. Трезвый ум Пейна был возмущен тем, что молодой человек, борющийся со своим суеверием, прибегает к помощи представителя самого черного суеверия. Он сидел рядом с австралийцем и заговорил прежде, чем священник успел собраться с мыслями.
– Да, совпадение удивительное, с этим я согласен, – сказал он, стараясь говорить беззаботно и бодро, – но, конечно, мы… – И вдруг он замолк, точно пораженный молнией. Дарнуэй быстро повернул голову в его сторону, когда он заговорил, высоко вздернул левую бровь, – и на Пейна глянуло лицо с портрета. Сходство было поистине ужасающее. Все прочие тоже заметили его; у всех был такой вид, словно перед ними на мгновение вспыхнул ослепительный свет. Старик-дворецкий глухо застонал.
– Ох, как нехорошо, – пробормотал он хрипло, – тут творятся ужасные вещи!
– Да, – тихо сказал священник, – творятся ужасные вещи. И имя самой ужасной из них – абсурд.
– Что вы сказали? – спросил Дарнуэй, все еще глядя на него.
– Я сказал – абсурд, – ответил священник. – Я до сих пор молчал, потому что все, что здесь происходило, меня не касалось. Я был тут по соседству по делам, и мисс Дарнуэй пригласила меня к себе в замок. Но раз вы обращаетесь за советом непосредственно ко мне, то мне нетрудно будет вам ответить. Разумеется, никакая роковая судьба рода Дарнуэй не может вам воспрепятствовать жениться на любой девушке, на которой вам заблагорассудится жениться. Ни одного человека на свете рок не может вовлечь ни в какой заслуживающий прощения грех, не говоря уже о таких преступлениях, как самоубийство и убийство. Никто не может заставить вас совершить преступление помимо вашей воли только потому, что ваша фамилия Дарнуэй, точно так же как меня потому, что моя фамилия – Браун. «Рок Браунов», – прибавил он мечтательно, – звучит даже лучше.
– И это говорите вы! – в недоумении воскликнул австралиец.
– Да, именно я. И именно так я советую вам относиться ко всему, что тут происходит, – весело сказал священник. – Что стало с великим искусством – фотографией? Как обстоят дела с вашим аппаратом? Я знаю, в вашем замке довольно темно, но верхний этаж с его широкими сводами можно приспособить под первоклассное фотографическое ателье. Несколько рабочих сделают вам там стеклянную крышу за два-три дня.
– Знаете, – вмешался Мартин Вуд, – мне казалось, что именно вы не захотите портить вид этих изумительных готических сводов. Ведь это лучшее, что создала ваша религия за все время своего существования. Я думал, что вы должны питать склонность к этому стилю. Откуда у вас такое пристрастие к фотографии?
– У меня пристрастие к солнечному свету, – ответил патер Браун, – а у фотографии есть то достоинство, что она немыслима без солнечного света. И если вы не понимаете, что я готов разнести вдребезги все готические своды мира ради одного человеческого рассудка, то вы вообще меня не понимаете.
Австралиец вскочил на ноги, точно его воскресили.
– Вот это дело, честное слово! – воскликнул он. – Право, не ожидал я этого от вас! И вот что, ваше преподобие: я вам докажу, что у меня еще есть мужество!
Старик-дворецкий все еще не сводил с него испуганного и внимательного взора, словно в вызывающем поведении молодого человека было нечто сверхъестественное.
– Что вы намерены делать? – воскликнул он вдруг.
– Я намерен сфотографировать портрет, – ответил Дарнуэй.
Только через неделю разразилась катастрофа. Подобно грозовой туче заволокла она солнце разума, к которому тщетно призывал своих собеседников священник, и погрузила древний замок и всех его обитателей в роковой мрак рода Дарнуэй.
Оборудовать ателье было нетрудно. Пустое, пронизанное солнечными лучами, внутри оно было похоже на любое другое фотографическое ателье. Но у человека, попадавшего в него из сумрачных покоев нижнего этажа, создавалось впечатление, будто он сразу перешел из темного прошлого даже не в настоящее, а в пустое и яркое будущее.
По предложению Вуда, хорошо знавшего замок, небольшая комната на верхнем этаже была превращена в лабораторию, где Дарнуэй прятался от дневного света, чтобы при свете красной лампочки заниматься приготовлениями к съемке. Вуд, смеясь, говорил, что красная лампочка примирила его с совершенным вандализмом, ибо погруженная в багровый сумрак комната была не менее романтична, чем пещера алхимика.
И вот настал день съемки. Дарнуэй встал с первыми лучами солнца и перенес портрет из библиотеки в ателье по единственной винтовой лестнице, соединявшей верхний и нижний этажи. Там он поставил его на мольберт прямо перед окном и установил напротив него свой треножник. Он постоянно говорил, что пошлет фотографию некоему антиквару, расспрашивавшему его о древностях замка Дарнуэй; но все понимали, что это только отговорка, за которой кроются значительно более глубокие мотивы. То была настоящая бескровная дуэль – если не между Дарнуэем и демоническим портретом, то между Дарнуэем и его собственными сомнениями. Он хотел столкнуть лицом к лицу трезвую правду фотографического аппарата с колдовскими чарами этой странной картины. Он хотел посмотреть, не рассеют ли солнечные лучи нового искусства мрачные тени старого.
Может быть, именно поэтому он упорно отказывался от чьей бы то ни было помощи, хотя это и вызывало некоторую задержку. Впрочем, он все время успокаивал и подбодрял немногих любопытных, посетивших в день эксперимента ателье, где он в полном одиночестве возился со своим аппаратом. Он отказался спуститься вниз к обеду, и дворецкий понес ему тарелки наверх. Через несколько часов старик пришел за ними и убедился, что аппетит у Дарнуэя отнюдь не пропал. Однако, когда он убирал тарелки, Дарнуэй не поблагодарил его, а лишь пробурчал нечто нечленораздельное. Пейн тоже заглянул в ателье – посмотреть, как идут дела, но, убедившись, что фотограф не склонен вступать с ним в беседу, вскоре спустился вниз. Патер Браун тоже пытался проникнуть в ателье, чтобы передать австралийцу письмо от антиквара, которому тот собирался послать фотографию. Но и ему не удалось поговорить с Дарнуэем. Он оставил письмо на подносе и ушел, думая об этой большой стеклянной комнате, полной солнечного света и упорного фанатизма. Ведь в известной степени это был им же самим созданный мир. Но он ни с кем не поделился своими мыслями. Очень скоро ему довелось вспомнить о том, что он был последним, кто спустился по винтовой лестнице, оставив позади себя пустую комнату, а в пустой комнате – одинокого человека. Все прочие обитатели замка и гости собрались в смежной с лабораторией маленькой гостиной под огромными часами из черного дерева, напоминавшими исполинский гроб.
– Ну, что слышно у Дарнуэя? – спросил Пейн несколько позже. – Ведь вы же там недавно были.
Священник провел рукой по лбу.
– Вы, пожалуй, скажете, что я стал мистиком, – произнес он с грустной улыбкой. – По-видимому, у меня закружилась голова от яркого света – я ничего не мог разглядеть как следует. Я будто уловил нечто необычное в фигуре Дарнуэя, стоявшего перед портретом…
– Это из-за его хромой ноги, – сказал Барнет. – Мы все это знаем.
– Послушайте, – довольно резко перебил его Пейн, понизив голос, – я не думаю, что вы многое знаете. По-моему, нам вообще ничего толком неизвестно. Что с его ногой? Что было с ногой его предка?
– Я нашел в семейном архиве книгу, которая мне многое разъяснила, – сказал Вуд. – Сейчас я ее вам принесу. – И он пошел в библиотеку.
– Мне кажется, – спокойно сказал патер Браун, – что у мистера Пейна есть веские основания задавать подобный вопрос.
– Я могу сказать вам прямо, какие у меня есть основания, – ответил Пейн еще тише. – В конце концов, это вполне естественное объяснение. Любой человек может придать себе сходство с портретом. Что мы знаем об этом Дарнуэе? Ведет он себя довольно странно…
Все присутствующие удивленно посмотрели на говорившего. Только священник остался по-прежнему спокоен.
– Я думаю, с этого портрета еще ни разу не снимали фотографии, – сказал он. – И поэтому он хочет сфотографировать его. Что тут странного?
