Фредерик Браун - Призрак шимпанзе
— Лон читал «Билборд»?
— Нет. Я же тебе говорила, что он и слышать не хотел о цирке и шоу-бизнесе. Он не поддерживал знакомства ни с кем из этого круга…
— Я все понял. И тем не менее мне хотелось бы заглянуть в эти старые номера. Я возьму их с собой на чердак и оставлю их там.
— Возьми, если хочешь. Оставь мне только номер за эту неделю, я еще не успела его прочитать.
Она встала с кресла и подошла к шкафу. В шкафу нашлось около дюжины номеров «Билборда». Положив их на стол, миссис Червински сказала:
— Боюсь, это все, чем я могу вам помочь. Подождите минутку! В бутылке еще остался джин. Давайте-ка выпьем на прощанье!
Я попытался отказаться, но она взяла мой стакан и наполнила его почти до краев.
— Не ломайся, Эд. Это только второй твой стакан. Послушай, Эм, ты помнишь ту забегаловку в Бридж-порте?
И все понеслось сначала. Посыпались воспоминания, но на этот раз их хватило ненадолго. Минут через пятнадцать миссис Червински отпустила нас с миром. Я захватил ключ и стопку «Билборда», и мы пошли на чердак.
Чемодан действительно стоял у самого входа. Когда мы подняли крышку, то обнаружилось, что там сложены только носильные вещи. Сверху лежали два костюма: один из них был новым и хорошо отглаженным, а второй — видимо служивший для работы — помятым и поношенным. Дядя Эм нашел старые газеты и расстелил их на полу.
— Раскладывай вещи в том порядке, в каком мы будем их доставать, — приказал дядя Эм. — Потом сложим их обратно.
— Хорошо, — сказал я. — А что мы будем искать?
— Откуда я знаю! Может, наткнемся на что-нибудь интересное. Вейс уже осматривал вещи до нас и ничего не нашел. Мы должны представить себе общую картину — ты понимаешь, что я имею в виду? Ну, начали!
Я прекрасно его понял. Вопросы, которые он задавал миссис Червински, не помогли нам установить связь между ярмаркой Хобарта и Лоном Стаффолдом. Мы не узнали ничего нового об убийстве. Но карлик предстал перед нами как человеческое существо, а не как абстракция. Маленькое сморщенное личико на фоне примятой травы перестало быть просто фотографией убитого. Карлик стал мужчиной. Его мужским мыслям было тесно в крохотном тельце, и это его дьявольски ожесточило. Дух требовал простора. И он лелеял свою горечь, избегая живых людей и погружаясь в вымышленный мир книг и кино. Мне пришло в голову, что познакомиться с ним было бы весьма интересно. Если бы он был жив, я бы попытался побороть его сопротивление. Он был значительной личностью, а в его маленькой головке помещался сильный мозг. Но теперь было слишком поздно. Этот человек погиб. От него осталось только содержимое этого чемодана. А его крохотное тело, доставлявшее ему столько мук, покоилось в общей могиле на кладбище в Эвансвилле. Дядя Эм взял один из костюмов и стал рыться в карманах. Я взял второй, поношенный, и сделал то же самое. В карманах ничего не оказалось, кроме сломанной зубочистки. Я прощупал подкладку и, прежде чем положить костюм на газету, взглянул на этикетку.
— Она права, он действительно жил в Толедо, — сказал я.
На костюме была этикетка от портного из Толедо.
— А этот костюм сшит в Цинциннати. Он его заказал у какого-то из здешних портных.
Мы тщательно разложили вещи на расстеленных газетах. Зачем мы это делали? Ведь он никогда не будет их носить. Через год-другой миссис Червински, возможно, бросит эти ненужные тряпки в огонь.
Под костюмами в чемодане лежали, маленькие рубашки и детские носки — эти вещи он мог не заказывать, а просто купить в магазине. Затем мы вынули крохотное пальто и крохотный плащ. Внизу лежало нижнее белье размером на шестилетнего ребенка. Наконец мы добрались до самого дна чемодана. С одной стороны находилась древнейшая пишущая машинка «Корона» с тремя рядами клавиш, а с другой — непочатая пачка писчей бумаги. Несколько отдельных листков лежали сверху.
Я вынул машинку, осмотрел ее и положил рядом с чемоданом. Она была без футляра. Чувствовалось, что ею пользовались довольно часто. В это время дядя Эм изучал пачку бумаги. Эту пачку никто не вскрывал, бумажный ободок не был надорван.
— Здесь нет книг, кроме этого словаря, — сказал я. — Судя по словам хозяйки, он любил читать. У него должно было быть много книг.
— Необязательно. Есть люди, которые много читают, но не любят иметь книги дома. Обычно это те, кто путешествует или часто переезжает с места на место. Книги много весят и становятся обузой. Я думаю, Лон был из таких людей. Он предпочитал брать книги в библиотеке.
Сначала я отложил словарь в сторону, но потом опять взял и начал листать. Мне хотелось найти пометки или закладки. Словарь был невелик, но я листал его довольно долго. Хорошо, что в чемодане не было других книг — иначе мне пришлось бы потратить на поиски всю ночь.
Дядя Эм взялся за разрозненные листки, лежавшие на пачке бумаги. Я взглянул в его сторону и увидел, — что на листках напечатан текст, состоящий из строчек разной длины. Я понял, что это стихи.
— Писем нет, малыш. Он действительно ни с кем не переписывался.
Я вернулся к словарю, а дядя Эм начал вчитываться в текст, напечатанный на листках.
В словаре я ничего не нашел, отбросил его в сторону и занялся чемоданом, который теперь опустел. Это был самый обыкновенный чемодан — без двойного дна и потайных отделений.
Покончив с чемоданом, я взглянул на дядю Эма. Он все еще читал, но его лицо приобрело странное выражение.
— Эд, сложи, пожалуйста, вещи обратно в чемодан. А этим мы займемся отдельно.
— Там только стихи или что-нибудь еще?
— Только стихи… Очень хорошие стихи.
Я начал складывать вещи в чемодан.
— Ты действительно считаешь, что он был талантлив? — спросил я.
— Не знаю. Я в этом плохо разбираюсь: я не поэт. Это нельзя назвать высокой поэзией. Но некоторые из этих стихов написаны гораздо лучше, чем можно было ожидать. Прочти-ка!
И он протянул мне один листок.
Сухие листья отчаянияТихо опадают,Покрывая мои ноги и корни деревьев.Холодное дыхание уносит их:Они тихо шелестятПодобно нежному голосу лютни,Которая поет о несбыточном,Встречая бледную зарю.
Я дважды перечитал стихи.
— Но ведь это ни о чем не говорит. Это всего лишь слова.
— Конечно, это всего лишь слова. А что ты надеялся найти там, кроме слов?
— Возможно, это выше моего понимания. Я не вижу здесь ничего особенного. Что это за «нежный голос лютни»? И о каком «несбыточном» идет речь?
Дядя Эм рассердился:
— Не придирайся, Эд! Откуда мне знать про «голос лютни»? Но в один прекрасный день ты обязательно столкнешься с «несбыточным» — это я тебе гарантирую!
Он передал мне второй листок.
У второго стихотворения, как и у предыдущего, не было названия. Первая же строчка повергла меня в изумление: «Закройте медленно крышку моего гроба».
На чердаке было тихо, углы терялись в полумраке. Я почувствовал, как по телу побежали мурашки при мысли, что эти мрачные стихи написал мертвый карлик. Это было просто глупо: каждый из нас рано или поздно должен умереть, за каждым закроется крышка гроба. Кого минует эта судьба? И тем не менее мне было жутко.
Чтобы немного успокоиться, я закурил сигарету, сел на расстеленные газеты и стал читать дальше.
Закройте медленно крышку моего гроба,Чтобы я слышал тихий стукПадающих комьев земли.Мои мертвые уши глухи к другим звукам.Спокойный, я усну могильным сном.Но скоро придут дожди.Они превратят землю в огромный пирог,Где я буду одной из изюминок.Да будет так!
Я читал и перечитывал это стихотворение.
Дядя Эм протянул мне следующее, но я отказался.
— Я не хочу больше их читать, — сказал я. — Слишком мрачно. Мне не нравится.
Он бросил на меня косой взгляд и снова углубился в изучение листков. Я докурил сигарету, но никак не мог отделаться от гнетущего впечатления, которое произвели на меня стихи этого несчастного.
Стихотворение мне не понравилось, но поэт и не рассчитывал на то, что оно должно было нравиться. Он добивался чувства подавленности, которое я испытывал, прочитав его произведение. Я думал о Лоне Стаффолде, который сидел один в своей комнате и поверял бумаге свои чувства. Я вздрогнул, вспомнив о том, что в Эвансвилле действительно шел дождь, когда его закапывали в землю.
А ведь он был прав! Земля — это огромный пирог, а лежащие в ней миллионы мертвецов и вправду начиняют ее, как изюминки.
Наконец дядя Эм собрал листки и положил их обратно в чемодан.
— Кажется, это все, — сказал он.
— Ты что-нибудь нашел?
— Ничего в отношении убийства. Но я понял, почему он сочинял стихи.
— Могу я спросить почему?
— К черту твои вопросы. Я не смогу тебе ответить. Есть вещи, которые чувствуешь, но не можешь выразить словами. Например, ты можешь объяснить, почему ты играешь на тромбоне?
