Эли Бертэ - Присяжный
– Вот она, – ответила мадемуазель Бьенасси, вынимая из кармана письмо.
Пальмира с жадностью взяла его в руки и прочла адрес. Он был написан крупными буквами и с орфографическими ошибками.
– Почерк мне не знаком, – заметила Пальмира, – но если вы позволите мне пробежать…
И она стала разворачивать письмо. Но тут Гортанс вырвала бумагу у нее из рук и сказала с твердостью:
– Нет-нет, я не могу вам позволить читать подобные гнусные наветы, вам не следует даже подозревать об их существовании.
– Что же вы хотите сделать с этим письмом? – удивилась Пальмира.
В гостиной топился камин, Гортанс подошла к нему и бросила бумагу в огонь.
– Вот, – сказала она улыбаясь, – единственная участь, которой заслуживают эти анонимные низости. Вы сами решите, следует вам или нет говорить о них месье де ла Сутьеру, но прошу вас передать ему, что я приходила предложить ему наши с сестрой услуги. Мы обе были бы счастливы помочь ему в трудную минуту. Вы отказываете нам в этом счастье, поэтому мы уезжаем домой и просим вас сказать бедному больному, что мы молим Бога о его скором выздоровлении.
Пальмира была до глубины души тронута благородным поступком Гортанс, она хотела броситься к ней с объятиями и сделала уже первое движение в ее сторону, как внезапно жестокое воспоминание остановило ее порыв. Она замерла на месте и только поклонилась.
Гортанс заметила это движение и приписала его гордости и высокомерию Пальмиры, не подозревая даже о существовании иной причины. Перед выходом из комнаты она еще раз подошла к Робертену, чтобы поблагодарить его за оказанное им покровительство.
– Я вижу, что вам еще не все известно, – ответил молодой человек таинственным тоном. – Попрошу вспомнить при случае, что от вашего решения будет зависеть счастье еще одного человека…
– От моего решения? – машинально повторила Гортанс.
– Разве вы не знаете, что вы настолько же прелестны, насколько добры? На свете есть человек, который оценил вас по достоинству.
Гортанс вздрогнула и пристально посмотрела на молодого человека, но вскоре опустила глаза, поклонилась и вышла, пытаясь скрыть свое волнение. Пальмира не слышала последних слов, произнесенных между Робертеном и мадемуазель Бьенасси.
– Какая честная и благородная девушка, – сказала она задумчиво. – Как прекрасно она поступила! Заметили вы, с каким тактом она сумела предостеречь нас от опасности, выразив вместе с тем глубокое презрение к анонимному доносу? Я говорю «донос», – поправилась она тотчас, – хотя не имею ни малейшего понятия о содержании этого гнусного письма. А вы?
– И я никакого, но люди любят писать анонимные письма, они способны на дьявольские выдумки. Я это знаю по опыту, – с горечью заметил Робертен. – Какие возмутительные письма получал я о моем несчастном отце! О, как дорого заставили меня поплатиться за мое состояние!
Некоторое время оба сидели молча. Тишину нарушил Батист: де ла Сутьер отправил его в гостиную с приказом позвать к нему дочь.
– Как он теперь? – спросила Пальмира.
– Очень спокоен, мадемуазель, жар, кажется, совсем прошел. Хозяин говорит как обыкновенный человек, он всех узнает.
– Хорошо, сейчас иду. Извините меня, мой добрый месье Робертен, вы вечером зайдете, вероятно?
– Непременно, и если состояние больного будет удовлетворительным, вы мне позволите увидеть моего достойного друга, я жажду найти у него сочувствие, которого тщетно ищу в других.
Пальмира сделала вид, что не понимает намека, и, простившись с Арманом, вошла в комнату отца.
XVI
Объяснение
Месье де ла Сутьер, бледный, со впалыми щеками, с воспаленными глазами, полусидел на постели, поддерживаемый подушками. Руки его бессильно лежали на одеяле, он казался слабым и изнуренным до крайней степени, но спокойным и в трезвой памяти. Пальмира в первый раз после катастрофы возле брода старика Нико находилась с отцом наедине.
Она тихо подошла к нему и, поцеловав в лоб, спросила ласковым и нежным голосом, как он себя чувствует. Он ответил коротко и рассеянно, но, поскольку девушка не отходила от кровати, стал смотреть на нее так пристально и так упорно, что вызвал у нее невольный страх. Наконец, он обвил рукой ее шею и поцеловал, говоря шепотом:
– Милое и несчастное дитя! Сколько горя ты принесла нам обоим!
Невзирая на твердое намерение не волновать больного, Пальмира не выдержала, бросилась на колени, сложила руки и произнесла сквозь рыдания:
– Отец… дорогой мой отец… вы меня простили?
Минуту он смотрел на нее молча.
– Полно, глупенькая, встань, – кротким голосом приказал он, – разве ты не знаешь, что я давно тебя простил? Твоя вина велика, но разве я безупречен? Разве мне не следовало лучше следить за тобой, оградить тебя от опасностей… Но прошлого не вернешь, остается лишь покоряться его последствиям. Одни ли мы? Не могут ли невзначай войти сюда старая пьяница сиделка или добряк Батист, который от усердия хочет ходить за мной, как он ходит за лошадьми?
– Нет, отец, они не войдут.
– Все равно, запри дверь на задвижку и дай мне все, что нужно для письма.
– Как! Вы хотите…
– Запри дверь на задвижку, говорю тебе, и подай мне все, что я требую.
Из опасения раздражить больного Пальмира бросилась к двери и заперла ее, потом взяла со стола поднос, поставила на него чернильницу, положила лист почтовой бумаги и перо и все вместе поднесла к отцу.
– Пальмира, напиши ты за меня. У меня хватит сил только на подпись.
– Слушаю, отец. – И она села у изголовья больного.
Несколько минут де ла Сутьер находился в задумчивости, с трудом собираясь с мыслями. Вдруг он спросил с беспокойством:
– Скажи мне, Пальмира, подал ли этот бедняк апелляцию в кассационный суд?
Невзирая на неопределенность вопроса, Пальмире он был совершенно понятен.
– Подал, папа, Арман только сейчас сообщил мне об этом.
– Слава богу!
Опять водворилось молчание.
– Кому вы желаете написать? – спросила Пальмира спустя минуту.
– Как кому? Известно! Главному прокурору.
– Господину Жерминьи? – воскликнула Пальмира задыхающимся голосом. – Правда, вы его часто встречали у префекта и на скачках…
– Знаю я его или нет, вопрос посторонний, у меня есть к нему дело.
– Отец, умоляю вас, хорошенько обдумайте то, что намерены сделать. Что вы хотите сообщить главному прокурору?
– Ты сейчас это узнаешь. Не мучай меня, я чрезвычайно слаб и опасаюсь, что у меня не хватит сил исполнить мое решение.
Тон, которым он говорил, не допускал возражений. Пальмира поняла, что никакие ее убеждения не поколеблют воли отца. Она молча взяла в руку перо и написала под диктовку следующее письмо:
«Милостивый государь! Я намереваюсь довести до Вашего сведения факт, значение которого чрезвычайно важно для судебной администрации. Франсуа Шеру, приговоренный к смертной казни, не виновен в убийстве сборщика податей Теодора Бьенасси. Я имею право утверждать это, поскольку именно я, я один, виновник убийства. Я с глубокой скорбью сообщаю об этом несчастье и готов понести наказание за совершенный мною поступок. С этой минуты я нахожусь в Вашем распоряжении. С уважением и т. д.».
– И вы решитесь отправить это письмо? – с ужасом произнесла она, дописав последнее слово.
– Почему же нет, если я решился заставить тебя его написать!
– Но тогда мы погибнем оба!
– Погибнем… погибнем… надеюсь, что нет, – возразил де ла Сутьер мрачно, – но, что бы ни случилось, нам следует исполнить свой долг. Слушай, дитя, я никогда громко не кричал о чести, религии и порядочности, но внутренний голос говорит мне, что я поступлю как подлец, если сделаю иначе. Другой человек приговорен к смерти за проступок, совершенный мною. Итак, я открыто требую возмездия за свое преступление, я открою всю истину перед судом и покорюсь его решению. Нет другого способа выбраться из этой бездны. Что касается тебя, – прибавил он, – я использую все средства, чтобы отстранить тебя от дела!
– Отец, почему эта грозная ответственность не может лечь на меня одну? Я ушла бы в монастырь с самыми строгими правилами и провела жизнь в молитве…
– Несчастное дитя, разве не ради тебя я хотел скрыть от правосудия ужасную истину? Из-за тебя я опасался бесславия! Однако, – он внезапно переменил разговор, – меня утомляют эти рассуждения, к тому же они бесполезны. Дай сюда письмо, я подпишу его.
– Отец, еще раз умоляю вас все обдумать…
– Дай письмо. Ах, Пальмира, Пальмира! Дорого же я заплатил за твою покорность.
Девушка больше не возражала, она поставила поднос на постель перед отцом, который без малейшего колебания подписался под письмом.
– Теперь, – прибавил больной, в полном изнеможении опускаясь на подушки, – сложи письмо, надпиши адрес и отправь его на почту.
Пальмира лишь наполовину исполнила волю отца: когда бумага была вложена в конверт, письмо запечатано и написан адрес получателя, она сделала вид, что забыла корреспонденцию на столе. Больной не заметил этого, он лежал, закрыв глаза и в полузабытье. Его безмолвие и неподвижность длились так долго, что через какое-то время обеспокоили Пальмиру. Но тут он вдруг очнулся и знаком подозвал к себе дочь.
