Лилиан Браун - Кот, который читал справа налево
— Могу в это поверить.
— Я испугалась, что Эрл вовлечён в это дело. После того разговора он начал больше рассказывать мне о том, что происходит в галерее. Он ужасно много работал, часто переутомлялся. Работа хорошо оплачивалась, но её было слишком много. Маунтклеменс больше не хотел никого нанимать или просто не хотел рисковать. Всё делал Эрл. Помимо встреч с клиентами он мастерил рамы для картин и вёл всю бухгалтерию.
— Да, я слышал это, — сказал Квиллер.
— Эрл вынужден был бороться со всеми бюрократическими препонами правительства и укрываться от налогов.
— Укрываться от налогов, я не ослышался?
Зоя горько усмехнулась:
— Неужели ты думаешь, что такой человек, как Маунтклеменс, сообщал обо всех своих доходах?
— И что твой муж думал об этом мошенничестве?
— Он говорил, что это касается только Маунтклеменса. Эрл просто делал то, что ему говорили, и не нёс ответственности. — Зоя прикусила губу. — Но мой муж хранил полную запись реальных сделок.
— Он делал два отчета параллельно?
— Да. Один для себя.
— Он собирался использовать эту информацию?
— Эрл хотел положить этому конец. И потом ещё неприятности со мной. Вот тогда Эрл и предъявил Маунтклеменсу свои требования.
— Ты слышала их разговор?
— Нет, но Эрл передал мне все подробности. Он потребовал, чтобы Маунтклеменс оставил меня в покое, и пригрозил ему.
— Могу представить себе, как легко было напугать нашего покойного сотрудника, — сказал Квиллер.
— О да! Он был напуган, — подтвердила Зоя. — Он знал, что мой муж не шутит. Эрл пригрозил, что предупредит налоговую инспекцию. У него имелись записи, которые доказывали мошенничество. Он даже мог получить вознаграждение от правительства за информацию.
Квиллер откинулся на стуле.
— Да, это могло вылиться в крупные неприятности.
— Если бы стало известно, кто настоящий владелец галереи, боюсь, «Дневной прибой» тоже выглядел бы неважно.
— Это в лучшем случае! Другие газеты обязательно подлили бы масла в огонь. И Маунтклеменс…
— Маунтклеменс предстал бы перед судом. Эрл говорил, что за обман инспекции он мог получить приличный срок.
— Это был бы конец для Маунтклеменса во всех отношениях.
Они молча посмотрели друг на друга, потом Квиллер нарушил паузу:
— У него был сложный характер.
— Да, — пробормотала Зоя.
— Он действительно разбирался в искусстве?
— У него были прекрасные знания. И между прочим, в его отзывах не было фальши. Всё, что он хвалил в галерее Ламбретов, было достойно похвалы — картины, графика, джанк-скульптура Нино.
— А как же Скрано?
— Его концепция неприлична, но техника безупречна. Его работы имеют классическую красоту.
— Всё, что я вижу в них, — это нагромождение треугольников.
— О, но пропорции, замысел, глубина — и всё это в точной геометрической структуре! Великолепно! Немыслимо великолепно!
— А твои собственные картины? — резко спросил Квиллер. — Так ли они хороши, как говорил о них Маунтклеменс?
— Нет. Но они станут такими. Грязные тона, которые я использовала, выражали хаос в моей душе, но сейчас всё закончилось. — Зоя хладнокровно улыбнулась Квиллеру. — Я не знаю, кто убил Маунтклеменса, но это самое лучшее, что могло случиться. Злоба промелькнула в её глазах. — Я не думаю, что есть какие—либо сомнения относительно того, кто убил моего мужа. В тот вечер Эрл остался в офисе, чтобы поработать с книгами… Я думаю, он ждал Маунтклеменса.
— Но полиция говорит, что Маунтклеменс улетел в Нью-Йорк в три часа дня.
— А я думаю, что он поехал в Нью-Йорк в большом автомобиле, который был припаркован в аллее. — Зоя резко встала, собираясь уходить. — Но теперь, когда его нет, никто ничего не докажет.
Квиллер поднялся, и Зоя протянула ему руку в мягкой кожаной перчатке. Она сделала это почти весело.
— Я должна поторопиться. У меня назначена встреча в Пенниманской школе. Они берут меня на работу. — Зоя ослепительно улыбнулась и вышла из офиса летящей походкой.
Квиллер посмотрел ей вслед и подумал, что сейчас она свободна и счастлива… Но кто освободил её?
За свою следующую мысль он возненавидел сам себя: если это была Батчи, интересно, в какой степени идея принадлежит ей?
Какое-то время Профессиональная Подозрительность спорила в нем с Личной Симпатией.
Последняя утверждала: «Зоя прекрасная женщина, она не способна на такое злодеяние. И несомненно, человек порядочный!» На что Профессиональная Подозрительность отвечала: «Она достаточно энергична, чтобы взвалить убийство мужа на критика теперь, когда тот умер и не может себя защитить. Она продолжает выдавать информацию по кусочкам» всегда тщательно продуманную, которая делает Маунтклеменса мерзавцем».
«Но она такая мягкая, привлекательная, талантливая, интеллигентная! И этот голос — как бархат!»
«Она умная женщина. Два человека убиты… и она срывает банк! Было бы интересно знать, кто задумал все эти маневры. Батчи могла сделать грязную работу, но она недостаточно умна для того, чтобы разработать план. И кто дал ей ключ от задней двери галереи? И подсказал мысль осквернить фигуру женщины, чтобы бросить подозрение на сексуально озабоченного мужчину? Зоя даже не заинтересована в Батчи. Она просто использует её».
«Но глаза Зои! Такие глубокие и честные…»
«Ты не можешь доверять женщине только за красивые глаза. Остановись и подумай, что могло случиться в ночь убийства Маунтклеменса. Зоя позвонила ему, назначила свидание и предупредила, что она прокрадется через безлюдную аллею к воротам, ведущим во внутренний дворик. Вероятно, она делала так всегда. Она постучит, Маунтклеменс выйдет и откроет ворота. Но на этот раз вместо Зои перед воротами стояла Батчи с коротким, широким и острым лезвием».
«Но Зоя такая прелестная женщина! И этот мягкий голос! И эти коленки!»
«Квиллер, ты дурак. Ты не помнишь, как она пригласила тебя поужинать в ночь убийства Маунтклеменса?»
Когда вечером Квиллер приехал домой, разговор с самим собой был продолжен.
«Ты поддался на уловку этой беспомощной женщины и позволил сделать из себя посмешище. Помнишь, как она кусала губы, вздыхала, называла тебя „таким понимающим“? Всё это время она играла в свою игру, мучительными откровениями и прозрачными намёками создавая себе алиби… А ты заметил отвратительный блеск в её глазах сегодня? Это был тот же беспощадный взгляд, что и у нарисованного кота на картине в галерее Ламбретов. Художники всегда рисуют самих себя. Ты разгадал её».
Квиллер долго сидел, глубоко погрузившись в мягкое кресло и потягивая трубку.
Наконец Коко нарушил тяжёлое молчание.
— Извини, старина, — сказал Квиллер. — я не очень-то настроен общаться сегодня.
Он выпрямился и спросил себя: «Что это за большой автомобиль, на котором, по словам Зои, Маунтклеменс ездил в Нью-Йорк? Чей он?»
А Коко заговорил снова, на этот раз из коридора. Его речь была мелодичной последовательностью звуков. Квиллер вышел в холл и обнаружил, что Коко резвится на лестнице. Стройные лапы кота, напоминающие длинные стебельки нотных знаков, наигрывали мелодии, носясь вверх-вниз по застланным красным ковром ступенькам. Заметив Квиллера, он взбежал вверх и посмотрел вниз, всей своей позой и лёгким подергиванием ушей приглашая последовать за ним.
Квиллер внезапно почувствовал нежность к этому маленькому дружелюбному созданию, которое знало, когда необходимо общение. Коко мог быть более забавным, чем представление в кабаре, и временами лучше, чем успокоительное. Он давал много и требовал мало.
— Хочешь посетить своё старое жилище? — Квиллер поднялся за Коко и отпер дверь квартиры критика.
Издав восхищённую трель, кот вошёл и обследовал квартиру, обнюхав каждый угол.
— Приятных запахов. Коко! Скоро приедет эта женщина из Милуоки, продаст дом и возьмёт тебя с собой, будешь кататься как сыр в масло.
Коко как будто понял и прокомментировал это высказывание следующим образом: он прервал свой обход и лёг на спину, облизывая себя.
— Я делаю вывод, что ты предпочел бы жить со мной.
Коко иноходью помчался по направлению к кухне, прыгнул на своё старое место на холодильнике, не нашёл там подушки, пожаловался и спрыгнул вниз. С надеждой он обследовал угол, где обычно стояла его тарелка и мисочка с водой. Там ничего не было. Он мягко запрыгнул на кухонную плиту, где горелки дразнили его слабым запахом сваренного на прошлой неделе бульона. Отсюда Коко изящно перебежал к разделочной доске, движимый воспоминаниями о жарком, котлетах и домашней птице, обнюхал шкаф с ножами и сбил одно лезвие с магнитного бруска.
