Анна Литвинова - Дамы убивают кавалеров
Помещение оказалось донельзя жалким – обычная кладовка: площадь два на два метра, окна не предусмотрены, пахнет пылью. Сюда едва вмещались короткий жесткий диванчик да кособокий стул. А для воздуха места не хватило. Духота в комнатенке стояла смертельная. «Я-то надеялась, профессор мне хотя бы в гостиной постелит! – думала Катя. – А он в душегубку засунул… Тоже мне, восточное гостеприимство!»
Заснуть никак не получалось. Дурацкий диван отдавливал бока, в духоте надсадно гудели мухи. «Зачем я пошла на это? – терзала себя Катя. – Занимаюсь какими-то глупостями. Чего я этой своей затеей добьюсь? Будь я сейчас рядом с Пашей – от меня, может, было бы больше пользы».
«Нет уж, господин Бахтияров, так не пойдет. Если б вы мне свою спальню – между прочим, с кондиционером! – отдали, я б еще подумала. А так – с меня хватит. Ухожу».
Катя вскочила с дивана, натянула одежду. Она сейчас разбудит профессора и скажет, что передумала. Все равно у нее ничего не выйдет. Чего зря мучиться? Она вырвется из ужасной кладовки. Приедет домой, примет душ, раскинется на любимой безразмерной кровати… Наверное, позовет Синичкина. Они поговорят о делах, а потом, может быть…
Катя толкнула дверь – не поддается. Попробовала сильнее – тщетно. Заперто. На ощупь – света в кладовке не полагалось – Катя принялась искать дверную ручку. Вот она. А вот – прорезь замка. И ключ – торчит снаружи. Ну и шуточки! Придется стучать.
Горничная явилась только минут через двадцать.
– Откройте, Альмира! – потребовала Катя.
Горничная пробурчала что-то неразборчивое. Но дверь не отперла.
– Откройте немедленно! – повысила голос Калашникова.
Альмира наклонилась к замочной скважине. Отчетливо произнесла:
– Вы не смеете нарушать покой профессора!
И зашаркала прочь от кладовки.
– Стойте! Вернитесь! – крикнула Катя.
Ответа не последовало.
Катя в ярости бросилась на диванчик. «Ну, спасибо тебе, Бахтияров! Удружил! Запер в душегубке! Ладно, я тебе отомщу, профессор-садист. Ты ведешь себя, будто сам от меня не зависишь. А отзывы на статьи тебе кто пишет?! Зачеты у твоих студентов – кто принимает?! Попроси только теперь на семинаре тебя подменить! Или подвезти до дома после кафедральной пьянки».
Мухи гудели как заведенные. Катя закрылась от них подушкой. Поскорей бы утро.
Утро наступило для нее в половине пятого. Бесстрастная Альмира отомкнула комнату, неласково потрепала Калашникову за плечо. Едва Катя открыла глаза, Альмира проговорила:
– От профессора! – И протянула ей записку.
Калашникова застонала – бумажка была покрыта хозарской вязью.
– Жду на кухне, – сообщила Альмира и удалилась.
– Пошла ты… – еле слышно пробурчала Калашникова по-русски и уткнулась в записку.
Голова после полубессонной ночи соображала с трудом. Над посланием профессора Катя просидела минут десять. Наконец перевела: «Вы ничего не добьетесь, если будете и дальше так себя вести».
Да, скорость перевода у нее безумная: десять минут на две строчки! Стоило столько торчать в Библиотеке иностранной литературы. «Но я же таки перевела! Значит, по-хозарски – понимаю! – принялась утешать себя Катя. И сама же себе ответила: – Ни черта я не понимаю. Только слегка. Чуть-чуть».
Но какой толк от «чуть-чуть»? Кате было нужно – совершенство. А «чуть-чуть» – фуфло. Если «чуть-чуть» – вся затея пойдет прахом.
Может, действительно потерпеть? Вдруг Бахтияров окажется кудесником? Научит? Вобьет в ее голову хозарские премудрости? Ради этого и в тесной кладовке можно покуковать, и выходки хмурой горничной вытерпеть.
Катя пригладила взлохмаченные волосы и поплелась в кухню. Она надеялась, что ей удастся выпросить у Альмиры чашку крепкого кофе. Но горничная оказалась неумолимой:
– Сначала мы должны обиходить (так и сказала – обиходить!) профессора.
Альмира принялась варить кофе. А Катю заставила готовить хамамы – наполнять тонкие лепешки тертым козьим сыром и резаной кинзой.
С теркой Катя обращаться не умела – и немедленно сломала об нее ноготь. А острым, как кинжал, ножиком, которым следовало резать кинзу, отхватила себе чуть не полпальца.
– Безрукая! – проворчала Альмира.
– Йод-то у вас хоть есть? – терпеливо спросила Катя.
Кровь из порезанного пальца хлестала так, что Калашникова не успевала ее слизывать.
Горничная пожала плечами и достала из шкафа закопченную буро-медную склянку. Приказала:
– Дай руку!
Катя повиновалась. Альмира посыпала ее палец странным красным порошком.
– Боже, что это? Перец? – взвыла Калашникова. В несчастный палец будто черти вгрызлись.
Она бросилась к раковине – скорее смыть адское средство. Но железные пальцы Альмиры вцепились в плечо, удержали:
– Мочить нельзя! Загноится!
– Я не могу! – выкрикнула Катя. На глазах выступили слезы, палец жгло, словно каленым железом.
– Терпи, – приказала Альмира.
– Что ты мне насыпала? – простонала Катя. Боль постепенно отступала.
– Народное средство, – пояснила горничная. – Хемакам. Смотри, кровь уже остановилась.
Калашникова в изумлении увидела, что кровь действительно не течет. Мало того, капельки, оставшиеся на ране, на глазах высыхали и свертывались в хлопья. А палец только легонько пощипывало, словно от комариного укуса.
– Из чего это делается? – благоговейно спросила Катя.
– Конский навоз. Молотые куриные кости. Сушеный коровий желудок, – спокойно объяснила Альмира. – Очень древнее средство.
Катю передернуло. Лучше уж лечиться по старинке, йодом.
Горничная между тем взглянула на часы и гневно воскликнула:
– Опоздали! Из-за тебя! Быстро неси профессору завтрак!
Альмира ловко расставила на подносе тарелку с хамамами, кофейник и чашку. Катя не преминула отметить, что чашка оказалась в единственном экземпляре.
– А мне что – кофе не полагается? – поинтересовалась она.
Альмира сухо ответила:
– Женщины не имеют права есть вместе с мужчинами. Ты поешь здесь, в кухне. Когда тебе позволит профессор.
Катя не стала спорить. Посылая про себя тысячу проклятий на Бахтиярова и несговорчивую горничную, она поволокла поднос в профессорский кабинет.
Профессор уже сидел за письменным столом, копался в своих талмудах.
«Если и ты начнешь меня строить – точно уйду», – подумала Катерина. Но, увидев ее, Анвар Шойвович просиял. Подскочил, выхватил из рук поднос, сказал ласково:
– Доброе утро! Проходите, Катюша, садитесь.
Калашникова ответила на его улыбку, с облегчением опустилась в глубокое кресло.
– Как вам спалось? – заботливо спросил профессор.
– Отвратительно, – честно ответила Катя. И вздрогнула. До нее вдруг дошло, что диалог они вели – на хозарском! И она – понимала, она все понимала!
Профессор между тем потянулся к книжному шкафу и выудил из него кофейную чашку. Протер ее носовым платком, разлил кофе. Пояснил:
– Не хочу, чтобы Альмира видела. Я велел ей вести себя с вами – как со своей. А хозарским женщинам…
– …в присутствии мужчин есть не полагается, – закончила Катя. И добавила: – Что у вас за порядки дурацкие! И почему мне надо их осваивать?..
Профессор отхлебнул кофе. Прикрыл глаза и процитировал:
– Будь во всем смирен: в осанке, в одежде, в сидении, в стоянии, в походке, в постели.
– Это что – хозарский эпос? – поинтересовалась Катя.
Кофе у Альмиры получился отличным, она с наслаждением смаковала каждый глоток.
– Хамаму возьмите, – предложил профессор и продолжил: – Это из поучений Святого Антония Великого. Он жил в первом веке нашей эры. Мы чтим его заветы…
Катя не сдержалась и хмыкнула. Это чурки-то – чтят заветы христианского святого? Это хозары-то – смиренные?!
От профессора не ускользнула ее усмешка.
– Я понимаю, Катя, о чем вы думаете. Но прошу вас, поверьте: те хозары, что остались в родных горах, действительно скромны и смиренны. В наших домах никогда не услышишь крика и шума, никогда не увидишь пьяных.
Катя выслушала профессора не перебивая. И сказала:
– А на нашем рынке чур… извините, ваши соплеменники орут так, что в ушах звенит. И напиваются они, как свиньи.
Как сказать «свинья» по-хозарски, Катя не знала. Произнесла слово по-русски.
– Элуат. «Свинья» по-хозарски – элуат, – сообщил профессор. И грустно добавил: – К сожалению, вы правы, Катя. Не все хозары перенесли искушение Москвой, торговлей, деньгами. Но ведь в любой семье не без урода. И – в любой нации.
Катя великодушно согласилась:
– Спорить не буду. Русские торговки орут еще громче и напиваются – сильнее. – Она помолчала и добавила: – А как тогда быть с теми хозарами, которые врезались в Ленчика? Никогда не поверю, что они читали Антония Великого.
– Почему же, читали, – усмехнулся профессор. – Иное дело, что они истолковали его поучения, – Бахтияров замялся, – м-м, несколько специфически.
