Ларри Миллетт - Шерлок Холмс в Америке
– Да, – согласился Рафферти. – Если швед морочил нам голову, то я бы назвал его самым лучшим вралем после Брута, который пришел пожелать Цезарю доброго дня. Значит, как вы и говорили, мистер Холмс, остается вторая возможность: кто-то притащился ночью в рощу, выкопал камень, перевез в неизвестное место, а после себя оставил маленькое послание, чтобы посмеяться над нами. Я ломаю голову, кто это сделал и зачем. Надеюсь, у вас есть какие-то ответы.
Холмс потер глаза, потом оперся подбородком на руку со словами:
– Пока что ни единого, мистер Рафферти, и я был бы рад услышать ваши соображения.
– Признаюсь, я обдумывал одну версию, – сообщил Рафферти. – Понимаете, я начинаю думать, что у нас тут завелся свой местный лепрекон, который проделывает все эти штучки-дрючки. Возможно, даже осколок фонаря, который мистер Холмс сегодня нашел, тоже его рук дело.
Я понятия не имел, что Рафферти имел в виду, говоря о «лепреконе», но Холмс, похоже, без проблем ухватил идею. Он задумчиво протянул:
– Интересная интерпретация, мистер Рафферти. Как я понимаю, вы тоже сочли сегодняшнее происшествие злонамеренным?
– Именно, мистер Холмс. Видите ли, в этом деле есть некий джокер – персонаж, который играет только по своим правилам, а с чужими не считается. Он хитер, изворотлив и, похоже, знает обо всем, что происходит с руническим камнем, вот только ставки в этой карточной игре делает совсем иные, чем остальные участники.
– О чем вы? – спросил я.
– А вот о чем, доктор. Все имеющиеся у нас на данный момент факты указывают на то, что дело упирается в деньги. К примеру, нам известно, что некоторое количество народу – мистер Ларссон, миссис Комсток, тот парень Лунд из Чикаго и еще бог знает кто – все пытаются наложить лапу на камень, поскольку полагают, что он стоит целое состояние. Но я почему-то не уверен, что наш зловредный лепрекон заинтересован в деньгах. В этой игре в прятки им движет что-то другое. Не стану притворяться, будто знаю, кто он, или понимаю причины, по которым он совершает все эти безобразия, но готов поставить последний доллар, что этот тип не даст нам так легко найти рунический камень, это факт!
– Очень интригующая гипотеза, мистер Рафферти, – сказал Холмс. – Более чем. Правда и в том, что этот ваш лепрекон должен быть хорошо знаком с покойным мистером Вальгреном.
– С чего вы сделали такой вывод? – спросил я.
– Все просто, старина: как иначе лепрекон мистера Рафферти мог найти камень, если бы сам мистер Вальгрен не сказал ему, где спрятал находку. Разумеется, при условии, что мистер Фегельблад говорит правду.
– Но разве не могло случиться так, что мистер Вальгрен рассказал кому-то о тайнике, а вор узнал о нем уже у этого человека? – возразил я.
– Могло, – кивнул Рафферти, – но маловероятно. Насколько мы узнали, мистер Вальгрен был не из тех, кто выбалтывает свои секреты направо и налево. Нет, я думаю, мистер Холмс прав. Стоит потратить время и понять, был ли кто-то настолько близок с мистером Вальгреном, чтобы выведать, где спрятан камень. Может, это еще какой-то сосед или же друг здесь, в городе. Или это мог быть, скажем, мистер Блеген из Холандберга.
– Раз уж мы заговорили о мистере Блегене, какое впечатление он произвел на вас? – спросил я у Холмса и Рафферти. – Мне он показался очень нервным.
– Тут больше, чем просто нервозность, – возразил Рафферти. – Он выглядел как человек, который что-то скрывает. Я думаю, он увяз в этом деле по самые бегающие глазки.
– Не могу не согласиться, – кивнул Холмс. – Я хотел бы узнать о нем побольше. Особенно интересно, как он смог так быстро перевести надпись на камне. Было бы полезно прочесть его перевод.
– Чтобы посмотреть, насколько он точен? – поинтересовался я.
– Да, но не только. В любом случае мы должны побеседовать подольше с мистером Блегеном, скажем завтра.
– Шериф вряд ли порадуется, – заметил я.
– Ах да, шериф. Я рад, что вы его вспомнили, Уотсон. Очень любопытный персонаж, хотя у мистера Рафферти может иметься другое мнение.
Рафферти ухмыльнулся:
– Мое единственное мнение, мистер Холмс, состоит в том, что я готов разобраться с шерифом в любое время, какое он выберет. Мне он не нравится, и чем чаще этот малый попадается на нашем пути, тем больше он мне не нравится.
– Мы заметили, – сухо сказал Холмс. – Но поведение мистера Бема тем не менее вызывает несколько интересных вопросов. Каковы его взаимоотношения с Магнусом Ларссоном, с которым они, видимо, довольно близко знакомы? Почему он хочет, чтобы мы держались подальше? На кого он работает? Есть ли у него личный интерес? Или же он один из этих зануд, которые, как большая рыба в маленьком пруду, не терпят вмешательства извне?
– И как же вы на них ответите, мистер Холмс? – с любопытством произнес Рафферти.
– Пока что у меня нет ответов, только теории. Однако меня поразило поведение шерифа в отношении мистера Ларссона. Очень примечательно, что он влепил писателю оплеуху, словно сердитый отец, который наказывает капризного и непослушного ребенка.
– Так вы думаете, они могли вступить в сговор?.. – протянул Рафферти.
– Сговор, мистер Рафферти, не совсем то слово, которое я использовал бы, но в целом вы правы: я действительно полагаю, что между ними могут существовать отношения куда более тесные, чем те, о которых нам известно. Хотя есть и вероятность, что мы все это придумали и шериф просто выполнял свою работу в том ключе, как он это видит.
– Может быть, именно так Бем вычислил и вас, Холмс, если он вас действительно вычислил, – сказал я. – Шериф показался мне очень умным человеком. Он мог попросту отправить телеграмму в Британский музей, чтобы проверить нас.
– Такая мысль приходила мне в голову, – признался Холмс, – но беспокоит меня нечто другое, чего я пока что не понимаю. В любом случае, я надеюсь, что вы, господа гурманы, как можно быстрее покончите с ужином, поскольку мне не терпится снова поговорить с Муни Вальгрен.
В четверть девятого мы уже стояли на пороге дома Кенсингтона и звонили в звонок. В этот раз с нами пошел Рафферти, поскольку Холмсу стало любопытно, как ирландец оценит загадочную девушку, которая, похоже, находится в самой гуще событий, связанных с руническим камнем. Кенсингтон без промедления открыл дверь и проводил нас внутрь, где мы снова устроились в уютном кабинете в окружении семейных фотографий. Рафферти представили «благоверной», как Кенсингтон называл свою супругу Элси. Добрая женщина снова встретила нас с целой горой печенья, всяких кексов и другой сдобы собственного изготовления. Мы с Холмсом вели себя весьма скромно, а вот Рафферти попробовал чуть ли не все, что лежало на тарелке, и осыпал миссис Кенсингтон такими комплиментами по поводу ее кулинарных способностей, что через пару минут уже приобрел в ее лице преданного друга. После обмена любезностями миссис Кенсингтон удалилась на кухню приготовить дополнительную порцию печенья для мистера Рафферти. Тогда Холмс спросил у Джорджа Кенсингтона, можем ли мы поговорить о Муни Вальгрен «начистоту», как он это назвал.
– Почему бы и нет, – сказал Кенсингтон. – А что конкретно вас интересует?
– Для начала я хотел бы узнать подробнее, при каких обстоятельствах девочка оказалась у вас с женой. Вы говорили, что отец с ней плохо обращался. Что вы имели в виду?
Кенсингтон сначала замялся, но потом ответил:
– Думаю, вам стоит услышать всю историю от начала и до конца. Это случилось в начале ноября, за пару недель до того, как Олаф нашел рунический камень. Тогда Муни явилась к нам на порог с чемоданом и узелком с вещами. Было у нее и еще кое-что – огромный синяк под глазом.
– А почему она пришла именно к вам?
– Мы знали ее довольно хорошо, поскольку ходили в одну церковь. Господь не даровал нам с моей благоверной собственных детей, поэтому Муни нам приглянулась. Она даже оставалась у нас ночевать по выходным, и не только. Мы брали ее с собой на пикники или в короткие поездки – это дитя так любит кататься на поезде! – так что она стала считать нас вторыми родителями.
– Понятно. Прошу, продолжайте.
– Как я уже говорил, она явилась к нам с огромным синяком и всеми своими пожитками. Разумеется, мы поинтересовались, что случилось. Сначала она заявила в своей манере, что произошло «плохое». Но мы продолжали допытываться, и в конце концов она рассказала, кто именно сделал это «плохое».
– Ее отец, – выдохнул я, не понимая, как можно быть жестоким по отношению к собственной дочери.
– Да, Олаф ее бил, в этом я не сомневаюсь, – грустно кивнул Кенсингтон. – Но я очень боюсь, что побоями дело не ограничивалось.
– А что еще он делал? – спросил Холмс.
Кенсингтон наклонился вперед и тихо произнес:
