Бонсаи - Буало-Нарсежак
В бессильной ярости Кларье бьет ногой по воздуху, повторяя про себя: «Надоело, надоело, надоело!» Потом столь же быстро успокаивается: поскольку они тут в клинике все как один психи, думает он, расположим их в порядке возрастания странностей. «В первую очередь возьмем Кэррингтона, несомненного филантропа с замашками тирана. Если я правильно понимаю ситуацию, он, сам того не зная, толкает свою дочь на крайности. Кто знает, не готова ли она на любые меры, лишь бы ускользнуть из-под его власти. И выходит, что среди подозреваемых номер один — Мод. А почему бы самого Кэррингтона не поставить в этом списке под номером два? Разве нельзя предположить, что он жаждет порвать со всем, что окружает его здесь, чтобы начать все заново и уже с другим персоналом? Так… кого же поставим под номером три? И сомневаться нечего — Аргу, ожесточенного собственным поражением (но прежде чем развивать дальше эту версию, прежде, конечно, хорошо бы убедиться, что доктор действительно потерпел фиаско в своих честолюбивых планах!). Номер четыре: Патрик Мелвилль, чистой воды анархист… Что касается сиделок, они в счет не идут, так как являлись в этой игре лишь марионетками в чужих руках. — Нить размышлений Кларье рвется, но он быстро соединяет оборванные концы новым поворотом мыслей и опять задумывается… — Черт побери, ему во что бы то ни стало нужно понять связи, соединявшие всех его персонажей! И кстати, ни одного положительного! Кэррингтон точит зуб против Мод. Мод сердита на Мелвилля (о чем красноречиво свидетельствует крошечный кедр, оставленный без внимания на коврике возле двери). Мелвилль ругает почем зря свою работу. Аргу принимает в штыки все на свете, что не относится к его универсальному эликсиру. И даже четыре девицы-сиделки настроены против всех умирающих, за которыми им приходится ухаживать ночь за ночью, до тех пор, пока несчастные не умрут. Ну что же, — думает Кларье, — пока всего этого недостаточно. Все эти мелкие проявления желчности лишены страсти, а мой тридцатилетний практический опыт давно меня научил, что только настоящая страсть рождает преступление. Каждый из моей четверки подозреваемых скован жизнью и замкнут в своем мире!
Насильственная смерть Антуана далека от настоящего преступления! Ведь ее механизм напоминает распрямившуюся пружину, и это скорее жест тоски, досады, дурного настроения, нежели продуманное действие жаждущего крови злодея. Мне бы лучше поручили расследовать какое-нибудь тонко задуманное и лихо совершенное убийство».
Кларье вздрагивает. Докатился! Он уже начал думать и говорить на манер Патрика. Но от правды не скроешься! Люди вязнут в тине нереализованной мести. Внезапно Кларье надоедает тупо сидеть на одном месте и чувствовать себя ни на что не годным. Он и не заметил, как стемнело. Включив светильник на потолке, комиссар вновь задумался, но уже над проблемой совершенно иного рода: чем заняться сегодня вечером. Может, отправиться в город? И тут же раздумал. Байе в восемь часов вечера — бррр!
— Ах, извините, господин комиссар! Я подумал, что кто-то забыл погасить свет.
Это Марсель, как всегда преисполненный трудового рвения, обходит свои владения. Он явно доволен, что встретил собеседника.
— Собачья погода! — говорит он менторским тоном. — Когда ветер с юга, тут совсем паршиво делается.
— Никак не пойму, когда вы отдыхаете? Куда и в какое время ни пойдешь, всегда на вас наталкиваешься!
Марсель напускает на себя скромный вид.
— А мне никогда не хочется спать! — объясняет он. — Это у меня после войны осталось. Я находился здесь, в городе, в 1944-м. И до сих пор ничего забыть не могу. Сколько доктор Аргу со мной ни возился, все напрасно. Почти никогда не сплю.
— И не устаете?
— Нет.
— А вам все это нравится?.. Обходы?.. Дежурство?
— Да, очень. Центр строился на моих глазах. Как и для господина Кэррингтона, клиника — мой дом. А сами знаете, стоит к чему-то привыкнуть, как…
