Луи Байяр - Всевидящее око
– Он, никак, заболел? – невинным тоном спросил я.
– Да. Надеюсь, вы навестите его и пожелаете скорейшего выздоровления, ответил Хичкок.
– Я обязательно передам ему, что вы справлялись о нем.
– Сделайте одолжение, мистер Лэндор. Так и передайте кадету По, что я справлялся о нем.
Когда мы с Хичкоком уходили из полковничьей гостиной, капитан пожал мне руку и весьма скептически на меня посмотрел.
– Насколько я знаю, мистер Лэндор, ни один наш преподаватель, никто из офицеров и солдат никогда не замечали ни малейших следов сатанизма в стенах Вест-Пойнта. Неужели кадет По окажется редкостным счастливчиком и ему откроется то, что до сих пор было скрыто от них? Откуда у вас такая уверенность?
– Я не говорил об уверенности. Просто каждый человек смотрит по-своему. А кадет По умеет подмечать мелочи, которые ускользают от других. В этом, капитан, я убедился.
Всякий раз после беседы с Хичкоком я отправлялся в палату Б-3 взглянуть на тело Лероя Фрая. Сам не знаю, зачем я это делал. Вспоминая об этом сейчас, мне думается, я проверял крепость собственных нервов. Доктор Маркис сказал, что вынужден делать трупу уколы нитрата калия. Этой солью обрабатывают ветчину и колбасы, предохраняя их от порчи. Тело кадета Фрая день ото дня зримо зеленело. В палате стояло отчаянное зловоние, как в яме, куда свалили протухшее мясо. Ошалело жужжали мухи, предвкушая пиршество.
Ночью мне приснился Фрай. Он выглядел гораздо лучше. На шее по-прежнему болталась петля, но страшная рана на груди исчезла. И форма на нем была уже не серой, кадетской, а голубой, какую носят офицеры. В одной руке Фрай держал кусок древесного угля, в другой – большую клетку с голубоглазыми птицами. Его голос звучал, как птичье щебетание. «Не скажу», – снова и снова твердили голубоглазые птицы. Потом я услышал пение. Пела женщина, высоким, срывающимся сопрано. А вместе с ее голосом звучала мерная дробь барабанов Вест-Пойнта. Их звук разбудил меня. Я проснулся, но сновидения не пропали. Они медленно таяли в утреннем сумраке.
Зачем я написал про свой сон? Наверное, потому, что в гостинице мне никогда не удавалось по-настоящему заснуть и по-настоящему выспаться. Я с большим трудом засыпал, а просыпался от малейшего шороха. Вспоминая те дни, я так и не могу понять, чем же они были. Сном наяву? Явью во сне?
Утром около двери меня ждала записка. Ни приветствия, ни подписи, однако я сразу понял, от кого она. Он мог бы написать ее левой рукой – я бы все равно догадался.
Мистер Лэндор! Я сделал крайне важное открытие.
Двумя дюймами ниже более мелким почерком торопливо было приписано:
Можно ли мне навестить Вас завтра в Вашем доме?
Рассказ Гэса Лэндора
14
7 ноября
Должно быть, читатель помнит, что я не живу в Баттермилк-Фолс с рождения. Когда-то и я увидел свой будущий дом впервые, как нынче его впервые видел кадет По, явившись воскресным днем ко мне в гости. На подходе (или подъезде) к дому нужно дважды пересечь ручей. Вас встречают кроны высоких американских лип, среди которых торчит худосочная квадратная печная труба, сложенная из голландского кирпича. Затем ваш глаз замечает крышу, покрытую старомодным серым гонтом, и ее фронтоны. Самое забавное, что издали дом кажется больше, чем вблизи. Нет, читатель: всего двадцать четыре фута в длину, шестнадцать в ширину и никаких пристроек. Стены дома до самой крыши увиты диким виноградом. Дверной колокольчик отсутствует; мои редкие гости просто стучатся в дверь. Если хозяин не отвечает, можно войти и почувствовать себя как дома.
Именно так и повел себя кадет По, явившись в мое жилище. Нет, я никуда не отлучался. Я был дома. Но парень держался так, словно меня не существовало. Причина его бесцеремонности крылась вовсе не в дурном воспитании. Им двигала потребность увидеть обстановку, в которой я живу. Зачем? Если кадет тратит свой единственный свободный день и несколько миль идет пешком к вам в гости, как-то неловко спрашивать его зачем.
Ему, будто слепому, хотелось дотронуться до каждой вещи в моем доме. Длинные пальцы По коснулись пыльных жалюзи, качнули веревку с сушеными грушами, замерли перед страусиным яйцом, висевшим в углу. Несколько раз По открывал рот, собираясь задать вопрос, но тут его глаза замечали новый предмет, который тоже нужно было осмотреть и ощупать.
Гости и в лучшие времена бывали здесь редко, но я не припомню, чтобы кто-нибудь из них с такой дотошностью разглядывал убранство. Мне стало немного не по себе. Более того, мне даже захотелось извиниться за жуткий беспорядок и запустение и сказать, что когда-то гостиная выглядела совсем по-иному.
«Раньше, мистер По, в этих горшках стояли цветы. Моя покойная жена обожала герань и анютины глазки. И этот двусторонний ковер был настоящим произведением искусства, пока я не затоптал его своими сапогами. На окнах красовались занавески из белого жаконэ[75]. Вижу, вам понравилась лампа с матовым стеклом. Прежде ее украшал изящный итальянский абажур. К сожалению, он порвался, и я даже не помню, в какой угол его засунул…»
По ходил кругами. Наконец в гостиной не осталось ни одного предмета, который бы он не оглядел или не потрогал. Тогда кадет прошел к окну, раздвинул пальцами полоски жалюзи и стал смотреть на внешний мир. Во дворе топтался привязанный к изгороди Конь, а за изгородью начинался каменистый уступ, тянущийся до самого обрыва над Гудзоном. Еще дальше проступали изломанные очертания Сахарной Головы и Северного редута.
– А мне у вас нравится, мистер Лэндор, – сказал По, продолжая глядеть в окно.
– Приятно слышать.
– И знаете, в доме даже чище, чем я предполагал, – довольно бесцеремонно добавил он.
– Ко мне иногда приходят убирать.
Я едва не засмеялся от своих слов. «Ко мне иногда приходят убирать». Перед глазами мелькнула картина: Пэтси, усердно отскребающая среди ночи очередную чумазую кастрюлю. Следом вспомнилась ее белоснежная грудь, покрытая мелкими капельками пота.
Теперь кадет По стоял на коленях возле камина, устремив взор в недра мраморной вазы. Интересно, что он ожидал там увидеть? Прутики? Засохшие лепестки? Пепел? Ничего подобного там не было. По обрадовался, как мальчишка, когда извлек из глубокой вазы… кремневое ружье образца 1819 года, пятьдесят четвертого калибра, с десятидюймовым гладким стволом.
– Это у вас вместо удобрения? – равнодушно осведомился По.
Храню как память. Последний раз из него стреляли еще при Монро[76]. Заряда там нет, а пороху немного осталось. Так что, если желаете пошуметь, вам понравится.
Возможно, По начал бы расспрашивать меня об этом ружье, если б не увидел книжные полки. И как он не заметил их раньше?
– О, да у вас, смотрю, есть книги!
– Вы удивлены? Я люблю читать.
Я бы не решился называть свое собрание книг библиотекой – всего три полки, но случайных книг среди них не было. Пальцы моего гостя скользнули по переплетам.
– Свифт[77]. Замечательное времяпрепровождение для зимних вечеров, чего не скажешь про зануду Купера…[78] А-а, знакомый переплет. Так я и думал: «История Никербокера»[79] – непременный атрибут любой библиотеки… И «Уэверли»[80]. Восхищаюсь вашим терпением, мистер Лэндор. Я бы ни за что не отважился еще раз прочитать этот роман.
Мой гость склонился над другой полкой.
Вот это уже интереснее. «Рассуждения об искусстве расшифровывания» Джона Дейвиса[81]. А тут у вас кто? Угу: доктор Уоллис[82] и Тритемий[83]. Смотрю, на этой полке – исключительно книги по шифрам и подбору ключей к ним.
– Мое любимое занятие на покое. Надеюсь, вполне безобидное.
– Вот в чем вас никак не упрекнешь, мистер Лэндор, – так это в безобидности, – усмехнулся По. – А на этой полке что за сокровища? Фонетика, лингвистика. Приятно видеть… Так. «Естественная история Ирландии»… «География Гренландии»… Странно, что вы избрали стезю полицейского, а не полярного исследователя… Ага!
По схватил с верхней полки том в голубом переплете и помахал передо мной. Глаза кадета сияли.
– Вот вы и попались, мистер Лэндор!
– Как это?
– Вы ведь утверждали, что ничего не смыслите в поэзии.
– Я действительно в ней ничего не смыслю.
– Тогда зачем вам Байрон? – озорно спросил он, подкинув книжку вверх. – И уж простите за откровенность: книга-то порядком зачитана, мистер Лэндор. Оказывается, у нас с вами больше общего, чем я думал. Какие из его поэм вы любите больше всего? «Дон-Жуана»? Или «Манфреда»? А может, «Корсара»? Мальчишкой я просто зачитывался…
– Пожалуйста, поставьте книгу на место, – попросил я. – Это книга моей дочери.
Я изо всех сил старался говорить спокойно, однако что-то прорвалось-таки наружу. По густо покраснел, ловкость вдруг изменила ему – и он уронил книгу. Оттуда выпала лежавшая между страниц медная цепочка. Она звонко ударилась о деревянный пол, а воздух, словно эхо, повторил звук.
