Агата Кристи - Пропавшая весной (Вдали весной)
Джоанна всмотрелась в плывущую линию далекого горизонта. Странный эффект! Эффект текущей воды. Конечно же, это мираж, подумала она.
Да, это был мираж… Но озеро среди песков, полное голубой воды, выглядело так естественно, так натурально, что она была готова поверить в его реальность. Она даже как будто видела деревья и коттеджи вокруг озера! И все казалось таким натуральным, таким конкретным, что ей вдруг очень захотелось попасть туда.
Если несуществующее озеро выглядит так реально, подумала она, что заставляет поверить в свою реальность, то какова на самом деле реальность?
Миражи, подумала она, везде миражи… Само это слово кажется значительным, настоящим и не допускает сомнений в ложности того, что оно обозначает.
О чем же она думала, перед тем как увлечься зрелищем миража? Да, разумеется, о Тони и о том, какой он эгоистичный и недальновидный.
Отношения с Тони у нее всегда складывались очень трудно. Он постоянно был такой рассеянный, такой мягкотелый и уступчивый, но тем не менее в его уступчивости, в его вежливой мягкости, в его улыбчивости скрывалась настоящая твердость характера, даже упрямство. Внешне соглашаясь с ее доводами, он поступал по‑своему. Скорее всего он никогда не любил свою мать, Джоанна чувствовала это. Он больше тянулся к отцу.
Джоанна припомнила случай, когда семилетний Тони посреди ночи вдруг встал с постели и пришел в спальню к отцу.
— Знаешь, папа, кажется, вечером за ужином среди грибов мне попалась поганка, — совершенно естественным тоном объявил он ничего не понимавшему спросонок отцу. — У меня так болит живот! Наверное я сейчас помру. Поэтому я и пришел, чтобы умереть при тебе.
На самом деле, как оказалось, дело было совсем не в поганке. Просто у мальчика случился острый приступ аппендицита, что, конечно же, само по себе не очень приятно. Родни тут же позвонил в госпиталь, за мальчиком приехала машина и через несколько часов он уже лежал на операционном столе. Но Джоанну в этой, в общем‑то обыденной, ситуации задело то, что Тони пришел к отцу, а не к ней. Семилетнему сыну естественнее было бы прийти за помощью к своей матери.
Да, Тони оказался трудным ребенком. В чем он только себя не пробовал! В школе он учился с ленцой, а в играх со сверстниками был неловок и неповоротлив, потому мальчишки старались не приглашать его в свои компании. И хотя он был хорош собою, спокоен характером и приветлив, Джоанна все‑таки терпеть не могла его жуткую привычку теряться на прогулках, да и дома тоже. Порой его приходилось искать часами!
— Все дело в защитной окраске, — смеялась Эверил. — У каждого из нас есть свойство принимать окраску окружающих предметов, когда нас разыскивает мама, чтобы поручить какую‑нибудь работу. Но у Тони эта особенность развита как ни у кого!
Джоанна не совсем понимала, что дочь имеет в виду, но молчаливая скрытность маленького сына ее бесила и пугала.
Джоанна взглянула на часы. Нет никакой необходимости так спешить, подумала она. Сейчас она вернется к гостинице. Да, утро получилось самое чудесное: ни неприятных приключений, ни неприятных мыслей, ни приступов агорафобии…
Внутренний голос говорил ей: "Джоанна, ты думаешь в точности как больничная сиделка! Кто ты есть, как ты думаешь? Невменяемая? Умственно неполноценная? Нет, ты так о себе не думаешь! Тогда почему ты, ощущая такую гордость за себя, такое самодовольство, тем не менее чувствуешь большую усталость? В самом ли деле это утро выдалось такое приятное и спокойное для тебя? Не обманываешься ли ты?"
Джоанна заторопилась к гостинице, чувствуя, что вот‑вот вся приятность этого утра пропадет и раздражающие мысли вновь захватят ее.
Войдя в столовую, она с удовольствием заметила некоторую перемену в блюдах, поданных на ленч. Перемена состояла в том, что на столе стояла тарелка, полная, груш! Разумеется, это тоже были консервы.
После ленча она поднялась в спальню и легла в постель.
Если бы только ей удалось уснуть и проспать до самого чая!
Но сон не приходил. Мозг ее был возбужден и требовал пищи. Она лежала с закрытыми глазами, но все ее тело было напряжено, словно ожидало чего‑то, словно было настороже, готовое защитить себя от какой‑то неведомой опасности. Все ее мышцы были напряжены.
"Я должна расслабиться, — подумала Джоанна, — я должна расслабиться".
Но расслабиться ей никак не удавалось. Все ее тело было напряжено, словно стальная пружина. Сердце бешено колотилось в груди. В возбужденном мозгу проносились лихорадочные бессвязные мысли. Такое состояние напомнило ей давно забытое, но хорошо знакомое прежде ощущение. Она мучительно старалась определить его, и наконец нашла верное сравнение — она чувствовала себя точно так же в кабинете у дантиста.
Главным в ее ощущениях было ожидание некой грозящей ей неприятности, предчувствие это занимало все ее мысли, словно она старалась приготовить себя к суровому испытанию.
Но что за испытание ожидало ее?
Что же должно было произойти?
Все эти ящерицы — неприятные воспоминания, сидели по своим норам и не высовывали носа. И все‑таки у нее было ощущение приближающейся грозы. Своего рода затишье перед бурей. Ожидание чего‑то страшного…
Святые небеса, ее вновь охватило смущение и неуверенность?
Она вспомнила мисс Гилби, ее слова о дисциплине, о духовном возрождении.
Возрождение! Да, она непременно должна хорошенько поразмыслить. Она непременно должна поразмыслить о… о чем? Может быть, о теософии? Или о буддизме?
Нет, она должна обратиться к своей вере. Она должна обратиться к Богу. Ей обязательно надо поразмыслить о любви к Богу. Боже… Отец наш сущий на небесах…
Она вспомнила своего отца, его ровно подстриженную шкиперскую каштановую бородку, его глубокие, в прищуре, голубые глаза, его любовь ко всему, что напоминало о кораблях в море. Сторонник самой строжайшей дисциплины, ее отец был самым типичным адмиралом в отставке. Джоанна вспомнила свою мать, высокую, стройную, рассеянную, неопрятную женщину, с беззаботными ласковыми манерами, благодаря которым никто не мог долго сердиться на нее, если даже она бывала совершенно невыносима.
Ее мать была настолько рассеянна, что могла прийти на званый ужин в перчатках разного цвета и криво надетой юбке, со шляпой, сидящей набок на копне пепельных волос, и при всем этом чувствовать себя совершенно счастливой и безмятежной, не замечающей неполадок в собственном туалете. Джоанну обычно возмущал гнев отца, отставного адмирала, почему‑то направленный всегда на дочерей и никогда— на жену.
— Неужели вам трудно присмотреть за мамой? — возмущался старый адмирал. — Как вы могли позволить ей появиться в обществе в таком виде? Знайте же, я не потерплю такой расхлябанности! — гремел его голос, когда отец отчитывал дочерей.
— Но, папочка, — пугливо возражали трое девушек рассерженному отцу, — мы привели ее в полный порядок перед самым выходом.
Отец, строго отчитав их, уходил, а девушки жаловались друг дружке: за мамочкой невозможно уследить! В самом деле, за нею нужен глаз да глаз!
Джоанна очень любила свою мать, но, конечно же, ее любовь к матери не ослепляла ее, и она прекрасно видела, что ее мать на самом деле — очень уставшая, рассеянная женщина, неспособная ни в чем придерживаться порядка, а порою она просто неряшлива, что вряд ли искупалось ее добросердечием и искренностью.
Джоанна испытала легкое потрясение, когда после смерти матери разбирала ее бумаги и наткнулась на письмо отца, написанное по случаю двадцатой годовщины их брака.
"Дорогая моя, я глубоко опечален тем, что не могу быть рядом с тобой, в этот день. В своем письме я бы хотел тебе рассказать о том, что твоя любовь означала для меня все эти годы, а также о том, что с каждым днем ты становишься для меня все дороже и дороже. Твоя любовь стала благословением всей моей жизни, и я глубоко признателен Господу за то, что встретил тебя…"
Джоанна прежде даже и не подозревала, что ее отец может испытывать к ее матери такие глубокие чувства.
В декабре у них с Родни будет двадцатипятилетний юбилей их совместной жизни, подумала Джоанна. Серебряная свадьба. Как было бы прекрасно, если бы Родни тоже написал ей такое письмо!
Джоанна тут же представила себе это письмо.
"Дорогая моя Джоанна! Я чувствую, что в этот день я должен написать тебе о том, что всем в своей жизни я обязан тебе! Я хочу сказать тебе, как много ты значила для меня всю мою жизнь. Я уверен, ты не представляешь себе, каким благословением для меня оказалась твоя любовь!"
Нет, это нереально, подумала Джоанна, выбрасывая прочь из головы воображаемые строки. Даже представить невозможно, чтобы Родни подумал о таком письме, хотя он и очень любит ее!.. А он очень любит ее?.. Он вообще хоть немножечко любит ее?..
Почему этот вопрос повторяется у нее в голове, словно эхо? Почему у нее по спине пробежал холодок, заставив вздрогнуть? И вообще, о чем она думала, прежде чем возник этот вопрос, который вовсе не собиралась задавать себе?
