Джон Харви - Малолетки

— Я относительно маленькой девочки. Эмили Моррисон, ведь ее так зовут?

Резник положил пакеты с бутербродами на свой стол и обернулся, чтобы взглянуть на посетительницу. Она была несколько выше среднего роста, темные, почти черные с проседью волосы были подрезаны на уровне шеи. Она была одета в темно-синюю просторную юбку, синий же, но более светлого тона свитер и коричневый жакет с глубокими карманами и плечиками. Ему показалось, что у нее на глазах контактные линзы, но он не был в этом до конца уверен. Он бы дал ей около сорока лет, ну, немногим больше, и ошибся бы на целых пять лет.

— Меня зовут Вивьен Натансон, — представилась она. Никогда Резник не мог решить проблемы — в каких случаях надо обмениваться рукопожатиями. Имеет ли это какое-нибудь значение, если, положим, через девять минут этот человек окажется замешанным в ужасном убийстве или чем-то таком, что не может не поразить воображение? Поэтому вместо рукопожатия Резник предложил чашку кофе.

— А могу я попросить чай?

— Конечно.

— И немного молока.

Резник позвонил в отдел, и Дивайн оторвался от снимка «Мисс Декабрь» в «Плейбое», чтобы выполнить поручение.

— Я услышала сообщение по радио, когда ехала на работу. В университет. Я преподаю.

По ее виду и не скажешь, что она подметает пыль.

— Занимаюсь изучением Канады.

Резник был поражен. Он даже не представлял, что существует такой предмет, как «изучение Канады». Что там изучать, в конце концов? Великих канадских изобретателей? Жизненный цикл бобра? Деревья? Он знал одного честолюбивого сержанта-детектива из Честерфильда, который по обмену работал в течение месяца в канадской королевской конной полиции провинции Альберта. Это был настоящий отпуск, тот вспоминал, что большую часть времени проводил, наблюдая за таянием снега.

— Вы хотели бы найти женщину, которую видели около того места, где пропала девочка. Я полагаю, что ею могла быть и я.

Дивайн постучал в дверь и внес чай.

— А где мой? — спросил Резник.

— Извините, сэр. О себе вы не говорили.

— Я была там в воскресенье что-то между тремя и четырьмя часами. Боюсь, что не могу быть более точной.

— Были у кого-то в гостях?

— Гуляла.

— Просто гуляли?

Вивьен улыбнулась.

— Я не думаю, что вы знаете писателя по имени Рей Бредбери, инспектор?

Резник покачал головой.

— Он канадец?

— Американец. Из Иллинойса, по-моему. И… — она отпила чаю, — начинайте есть свой бутерброд.

Резник открыл пакет, в котором лежали куриная грудинка и бри. Он думал, сколько времени она еще протянет, прежде чем перейдет к сути. Но про себя он уже решил: если в пределах разумного, то ему практически безразлично.

— Во всяком случае, — говорила она, — в одном из его рассказов проезжавшая полицейская машина арестовывает человека только за то, что он прогуливается один. Без всякой цели. Достаточно подозрительно, так что можно рассматривать это как преступление. Когда тот пытается оспорить арест, ищет варианты оправдания, это оказывается невозможным. Полицейская машина полностью автоматизирована, она бездушна.

— Это то, что называют притчей? — спросил Резник.

— Скорей, это расширенная метафора. — Вивьен Натансон улыбнулась.

— И я бесчеловечный полицейский?

— Надеюсь, что нет. Как ваш бутерброд?

— Превосходно.

Он жестом пригласил разделить его трапезу, но она отказалась.

— Я соблюдаю предрождественский пост и не хотела бы нарушать его.

— Что вы обычно делаете, когда гуляете?

— Думаю.

— О лекциях и тому подобных вещах?

— Да, среди прочего.

Резник почувствовал желание узнать про это «прочее».

— Когда вы там шли, вы видели кого-нибудь, подходящего под описание Эмили?

Он подвинул ей через стол фотографию, и она внимательно рассмотрела ее, прежде чем сказать «нет».

— И вы не видели, чтобы вокруг дома Моррисонов происходило что-то необычное?

— Я не знаю, о каком доме идет речь.

— Согласно некоторым сообщениям, женщина, которую тогда видели, проявляла повышенный интерес к этому дому.

— Но я не знаю…

— Вы это уже говорили.

— Мне кажется, — Вивьен Натансон сделала небольшую паузу, — если я, конечно, не ошибаюсь, тон нашего разговора изменился.

— Исчезла девочка, и это очень серьезно.

— И я под подозрением?

— Не совсем так.

— Ну а если бы у меня была какая-то причина быть в этом месте в то время, если бы я, например, наносила визит другу в дом номер… двадцать восемь или тридцать два… — Она замолчала, обратив внимание на выражение лица Резника. — Это тот дом, где живут Моррисоны? Тридцать два? Не правда ли?

Резник утвердительно кивнул.

— Я не знала.

Он ничего не сказал, но смотрел на нее, не отрывая взгляда. В ее поведении появился намек на тревогу, никакой семинар больше не фигурировал.

— Так вы не видели ребенка?

— Нет.

— Никакой девочки?

— Нет, насколько я помню.

— А вы могли не запомнить?

— Возможно. Вполне.

— А как в отношении машины — «форда-сьерры»?

Вивьен покачала головой.

— Боюсь, что я заметила бы машину только в исключительном случае, если бы та наехала на меня.

— Будем надеяться, что этого не случится.

— Но я видела мужчину.

«Боже мой! — подумал Резник. — Она что, издевалась надо мной все это время?»

— Он может даже оказаться человеком, которого вы разыскиваете. По радио говорили о человеке, занимавшемся бегом.

— Да.

— Видите ли, я переходила улицу, вы знаете, в сторону дорожки, которая ведет к каналу. Он наскочил прямо на меня, почти сбил с ног.

«Как около дежурного, — подумал Резник, — только на этот раз налетел он».

— Вы зазевались? — поинтересовался он.

— В определенной степени, но виноват был он. Не смотрел на дорогу.

— А куда он смотрел?

— Назад, через плечо.

Резник хорошо представлял себе изгиб улицы, дорожку, по которой бежал мужчина, направление, в котором двигалась Вивьен. Если мужчина бежал, глядя назад, то он смотрел на дом номер 32.

Резник почувствовал, как у него по рукам пробежали мурашки, слегка охрипшим голосом он спросил:

— Вы можете описать этого человека?

— Думаю, что да.

— Подробно?

— Это было так мимолетно.

— Но вы с ним столкнулись лицом к лицу.

— Да, именно так.

— Я хочу сделать вот что, — он потянулся к телефону, — позвать сюда художника, чтобы, пока я буду записывать ваше заявление, он мог по вашим словам набросать портрет этого человека. Посмотрим, насколько похожим мы сможем его сделать. Хорошо?

— В таком случае, — улыбнулась она, наклоняясь вперед, — если мне придется пробыть здесь столько времени, я возьму половину вашего бутерброда.

29

— Я не знала, что это лежит у нас.

— Я тоже. — Майкл покачал головой. — Диана, должно быть, просто забыла его или потеряла. Я сомневаюсь, чтобы она оставила это нарочно.

— Возможно, Эмили принесла от нее.

— Может быть.

Это был кусочек белого пластика с дырочками на конце, где он прикреплялся к ручке или ножке новорожденного. На нем несмывающейся краской было написано «Эмили Моррисон» и дата рождения.

Они уже почти час разбирали вещи в ее комнате. Некоторые были подарены их друзьями, что-то куплено заботливыми родителями Лоррейн. Многие вещи Эмили не надевала ни разу. В папке они нашли снимки, сделанные во время первого отпуска после свадьбы. На них они были втроем.

— Ты помнишь?

Эмили, вцепившаяся в руку Майкла, на спине безучастного ко всему окружающему ослика. Хотя никто из них не произнес ни слова, оба подумали, что никогда больше не увидят Эмили.

— Кто это недавно звонил по телефону?

— Это была моя мама.

Майкл кивнул. Господи, что еще ждет его?

— Она передала, что любит тебя, — продолжила Лоррейн, хотя оба знали, что это неправда.

— Я подумал — может, полиция.

— Майкл, я бы сказала тебе.

Предыдущую ночь Лоррейн спала неспокойно. Майкл без конца ворочался, в раненой ноге пульсировала боль. Наконец он встал, зажег свет на кухне и стал пить чай, время от времени бросая взгляд на запечатанную бутылку виски на полке и на пустую на полу около мусорного ведра. Этим утром он разбудил Лоррейн, принеся ей сок грейпфрута и ломтик поджаренного хлеба, и поцеловал в оба глаза. Лоррейн даже не могла припомнить, когда такое было в последний раз.

— Будет ли так всегда? — спросила она в одно из первых свиданий, или «жалких шашней», как предпочитала называть их ее мать.

— Без сомнения. — Майкл, коснулся рукой ее груди. — Без сомнения, — повторил он, целуя ее.

«Любовь увядает», — сказал герой в «Анни-холл».

«Любовь причиняет боль», — поют братья Эверли в своем разрекламированном по телевидению диске «Самые популярные».