Cергей Кузнецов - Семь лепестков
– А вы уверены, что Владимир придет сегодня? – спросил Антон у секретарши.
– Нет, – так же невозмутимо ответила та, а на возмущенную реплику «Но мне же было назначено!» пожала плечами и вернулась к своему «тетрису».
И тут же в глубине здания хлопнула дверь, и раздались уверенные, хозяйские шаги. «Ну, слава Богу», – подумал Антон и ошибся: в дверном проеме появилась худая фигура Альперовича.
– А Володька у себя? – спросил он секретаршу, едва кивнув Антону. Выслушав в ответ, что «Владимира Сергеевича нет», Андрей повернулся к Антону:
– Тоже ждешь?
– Да, – сказал Антон, вставая, – он мне на шесть назначил.
– Тогда уже ясно, что не придет, – сказал Альперович, – поехали со мной в «Бункер», он там обещал быть.
«Бункер» оказался клубом где-то на окраине Москвы. Больше всего Антона удивил контраст между роскошными машинами, припаркованными снаружи, и персонажами, находившимися внутри. Казалось, что из 1994 года Антон попал прямиком в передачу «Шестнадцатый этаж» пятилетней давности: в то время людей, похожих на посетителей клуба, называли «неформалами». Они любили «Битлз» и Бориса Гребенщикова. При удачном стечении обстоятельств из них получался Вася-Селезень. Впрочем, собравшиеся были намного его старше.
Стоило Альперовичу войти, как к нему бросился немолодой уже, лет за тридцать, мужчина в рваной брезентовой куртке и с волосами до плеч.
– Андрей? – неуверенно спросил он Альперовича.
– Витя? – с несколько преувеличенной радостью откликнулся Альперович.
– Ну! А то кто же! А ты как?
– Ну, так как… штучки делаю.
– Какие штучки?
Альперович устало вздохнул.
– Ну, штуки я делаю, штуки, – и сев за стол, поманил к себе официанта. Он долго изучал меню, потом заказал себе виски и спросил Антона и Витю, что они будут пить.
– Я бы водки выпил, – сказал Витя, а Антон заказал себе «Кока-колы».
– А чего ты в прошлый вторник на Силю не пришел? – спросил Витя.
– Занят был, – ответил Альперович, – дела, я же говорю.
– Да ты стал совсем цивильным, – сказал Витя, оглядывая собеседника.
Альперович пожал плечами.
– Помнишь у Умки песню? Типа: «Раньше ты в столовой собирал объедки, раньше ты ходил в разодранной жилетке?»
– Было что-то такое, – наморщился Андрей, – а что Умка?
– Не видел ее давно. Говорят, она тоже цивильной стала. А ты, небось, теперь на машине ездишь… волосатых-то хоть подбираешь?
– Да какие теперь волосатые, – все так же без энтузиазма ответил Альперович.
Появился официант, расставил посуду на столе и удалился.
– За встречу! – сказал Андрей, и они выпили.
– Ты разве не за рулем? – спросил Витя.
– У меня шофер, – вздохнул Альперович, и Витя неожиданно заржал.
– Ну, ты даешь! Никак не привыкну, как все изменилось! А помнишь, как мы с тобой на третьем курсе циклодол ели?
Не то от воспоминания, не то от виски Альперович оживился.
– А то! В 215 комнате, в общаге! С Маринкой и Петюней!
– И слайды Дали еще смотрели!
– Ага! Да, Дали… ты знаешь, я, когда во Флориде был, специально в тамошний музей сходил – никакого сравнения. Первый раз – все-таки самый сильный.
– А ты знаешь, мне недавно альбом подарили – мне до сих пор нравится.
– Счастливый ты, – сказал вдруг Альперович, – вот я смотрю на тебя и думаю, что ты почти не изменился: Силю слушаешь, Дали смотришь, волосы до плеч, колокольчики-то хоть отпорол с клешей? (Витя кивнул.) А у меня вот ощущение, что жизнь двигается с такой скоростью, что если я чуть замедлюсь, то превращусь даже не в пенистый след за кораблем, а в такие слизистые дорожки, как после улиток остаются.
– Ага, – сказал Витя, – ты читал «Лангольеров» Кинга? Там про то же самое, про то, как эти самые лангольеры съедают вчерашний день.
– Нет, не читал, – покачал головой Альперович, – я теперь мало читаю. А Кинг – это тот, который «Мертвая зона»?
– Ага, – кивнул Витя, – он самый.
– Как говоришь, называется? – и Андрей вынул из кармана пиджака кожаную записную книжку.
– «Лангольеры», – повторил Витя и Альперович, открыв свой «паркер», аккуратно записал название на чистой страничке.
– Прошлое, говоришь, съедают? – переспросил он.
Витя кивнул и, помолчав, добавил:
– А для меня восьмидесятые остались навсегда.
Он ушел через полчаса. Глядя ему вслед, Антон подумал, что не представляет себе своих друзей через десять лет. Когда он был молодым, все изменилось стремительно – советская власть истаяла, перестройка, гласность, журнал «Огонек» и даже талоны на водку превратились в слабое воспоминание. Все, что было до того, как он, впервые затянувшись предложенным ему Бобом косяком, понял, кто он такойна самом деле, стало туманным прошлым, – таким же, как и сам Боб, которого он и не видел с тех пор. Но осталось ощущение, что история, которой с избытком хватило на его школьные годы, уже закончилась. То, что происходит вокруг – чужие деньги, квартиры друзей, трава, кислота и калипсол, – останется навсегда. Уже года два, как мир перестал меняться – и потому Антон никогда не сможет быть столь вызывающе несовременным, как этот старый хиппи.
– Чтобы стоять, я должен держаться корней, – произнес задумчиво Альперович и посмотрел на часы. – Похоже, Белов так и не появится.
– А он тоже принимал циклодол в институте? – спросил Антон, чтобы начать разговор.
– Нет, – сказал Андрей, – мы в разных местах учились. Это были наши забавы, химиков. А Белов на истфаке учился. Знаешь анекдот про Фантомаса?
– Нет, – сказал Антон.
– Ну, умирает Фантомас, а тут комиссар Жюв появляется. Срывает он с него маску, а Фантомас ему говорит: «Видишь теперь, Петька, как нас судьба-то разбросала».
– Это ты к чему? – удивился Антон.
– Это я про нас всех. Мы же снова все собрались только в конце восьмидесятых. Кажется, сначала Поручик Белова встретил, тот уже занимался бизнесом, потом они стали вдвоем работать. Володька, надо тебе сказать, всегда был неимоверно крут. Я помню, он еще в первом классе умудрился прогулять первое сентября. Ты только подумай – в первом классе! Какой надо драйв иметь для такого, не говоря уже про мозги.
Альперович налил себе еще стакан и залпом, как водку, выпил.
– Потом Белов по каким-то делам с Ромкой пересекся, а тот уже мне позвонил. Ну, и Леня все время где-то рядом со мной был, мы же с ним ближайшие друзья еще со школы… Так вот и выглядит все теперь, будто мы все эти годы не расставались. А я в институте их почти и не видел, так, на днях рождения встречались.
– Хипповал? – спросил Антон.
– Да нет. Я в Системе никогда серьезно не был, я всегда был такой… полуцивильный. Как говорила моя подружка: «Я из тех, которые под рваными джинсами всегда носят чистые трусы». Олдовые волосатые таких не любили, наверное. Впрочем, мало чего изменилось – вот Витя и сейчас на меня косо смотрит.
– А по-моему вы вполне хорошо потусовались, – сказал Антон.
Альперович скривился.
– Его тогда звали Крис. Он был тогда пионером, но из кожи лез вон, чтобы прослыть олдовым… и вот теперь он в самом деле всем олдовым олдовый, но только ни прежних олдовых больше нет, ни Системы самой.
Андрей выпил и задумчиво продолжил:
– Понимаешь, самое главное, что я понял году в девяностом – это что нельзя сочетать рефлексию и действие. И надо выбрать что-то одно. Ну, и я выбрал действие. И чтобы этот выбор был окончательным, я сделал несколько символических жестов – например, отнес в «Букинист» почти все свои книги. А ты знаешь, как я любил книги когда-то? Но книги – это рефлексия, а я выбрал действие. А когда ты выбираешь действие – рефлексия уже не нужна. Вот видел я на днях человека, который залез в долги и, испугавшись, убежал со всеми деньгами. В том числе – с частью моих денег. И он мне сказал, что поначалу ему казалось, что главное – это разобраться с бандитами, а то, что он кинул друзей – это не так уж важно, это он как-нибудь потом исправит. А теперь он понимает, что с бандитами все равно разобраться нельзя и его все равно убьют, и поэтому лучше бы ему было вовсе не кидать друзей, а сразу сдаться. Вот это – рефлексия. Но она живет совсем отдельно от действия, потому что я уверен, что повторись все сначала, он бы сделал то же самое. Потому не надо лицемерить перед собой – и если выбираешь действие, надо его выбирать на самом деле.
– А Витя выбрал рефлексию? – спросил Антон.
– Думаю, у него рефлексии никогда и не было. А поэтому если он что и выбрал, то не знает – что. То есть в некотором смысле это все равно, что он вообще ничего не выбирал. Вот Лерка выбрала рефлексию – и уехала в Англию.
– А Женя? – осторожно спросил Антон.
– Женя? – Альперович задумчиво постучал пальцами по столу, – За Женю всегда выбирали другие. Она только брала то, что ей предлагали. Неудивительно, что она так умерла по-глупому. Даже любовника ей выбрал я.
Антон замер.
– А кто был ее любовником?
