Джорджетт Хейер - Смерть шута
– Клей тебе совершенно безразличен, Адам. А раз так, то мне нечего беспокоиться о Барте, хотя я и считаю, что Лавли гораздо лучше него...
Она увидела, что лицо его перекосилось.
– Погоди, погоди, – сказал он. – У меня еще есть что тебе сообщить.
– Нет, довольно! – воскликнула она от дверей. – Я больше не могу этого выносить!
В ответ раздался звук, похожий на всхлипывание...
– Нет, ты сошел с ума! – прошептала Фейт, оборачиваясь.
– Присядь ко мне! – сказал Пенхоллоу. Она, напряженно держа спину, села на кровать, и он взял ее за руку. – Фейт, девочка моя! Ты сделала из этой Лавли выскочку, но что сделано, то сделано... Но если... Если я узнаю, что ты подначиваешь ее женить на себе Барта, то ты пожалеешь, что родилась на свет... Понимаешь меня?
– Да. Но я вовсе не хочу, чтобы она выходила за Барта. Зачем мне ее подначивать?
– Да потому что ты сентиментальная дура, вот почему! Ну ладно, не надо смотреть на меня как кролик на удава! Не таким уж плохим мужем я был для тебя все эти годы!
– Мне иногда кажется, что ты убил во мне душу... – прошептала Фейт.
Он отбросил ее руку.
– А, черт, лучше уж уйди! «Убил душу»! Как красиво! В какой книжке ты вычитала эту глупость? Ступай! Хватит с меня!
Фейт, пошатываясь, вышла из спальни мужа и поплелась по коридору. Там ее, как всегда, встретил чуть насмешливый портрет Рейчел. «Ну и дура же ты! – казалось, говорили эти сильные губы. – Неужели за столько лет ты не научилась обращаться с Пенхоллоу?»
Отведя глаза от портрета, Фейт подумала, что, помимо бедствий Клея, намерение Лавли выйти за Барта тоже немаленькая неприятность. То, что она дала девочке подняться, это одно дело, а вот то, что она желает чувствовать себя РАВНОЙ с ними со всеми, – это уже совсем другое, как ни крути! И потом, если Лавли с Бартом все же поженятся, Лавли уедет из Тревелина, и у нее, Фейт, останется один близкий человек во всем доме – Клей, и она лишится того ощущения комфорта, которое давало ей присутствие Лавли... Ей всегда можно было по-женски немного поплакаться в жилетку... А вся семья станет обвинять в том, что она дала девчонке так распоясаться, только ее, Фейт.
А потом Фейт подумала, что Лавли, в сущности, и в отношении нее просто вела расчетливую игру, и вся эта мягкость, вся эта кротость и сочувствие к хозяйке были, скорее всего, наигранными. Девчонка просто использовала ее как прикрытие...
Фейт снова пустилась в переживания. Она очень любила попереживать. Однако она всегда мысленно обвиняла всех, кроме себя самой. Выходя за Пенхоллоу, она считала себя нежным и прекрасным созданием – венцом творения Господня, которое муж просто обязан окружить постоянной лаской и всевозможными удобствами. Когда действительность оказалась несколько иной, Фейт сразу же почувствовала себя невинной жертвой и всю жизнь продолжала прилежно и искренне исполнять эту роль. Она никогда не задумывалась о том, что сама должна была бы дать мужу. Фейт была характерным образчиком женщины, которая рассматривает мужа как отца и любовника в одном лице. И у нее не хватало ума, чтобы суметь взглянуть на себя со стороны и поискать причины своих неудач...
Она вышла в сад, где беспокойно расхаживал Клей, с нетерпением ожидающий отчета о её разговоре с отцом. Достаточно было одного взгляда, брошенного на ее лицо, чтобы Клею все стало ясно...
– О Боже! – пробормотал Клей, в отчаянии опускаясь на каменную скамью.
– Я сделала все возможное, мой мальчик! Но он не желает меня слушать...
Он с минуту посидел молча, размышляя, а потом тихо сказал:
– Мама! Я не смогу с этим смириться.
– Да, но, может быть, эта работа окажется все же не такой уж противной? – сказала она, смутно желая утешить сына. – И потом, Клиффорд ведь твой родственник, он очень добр, мягок, и я уверена, что...
– Да нет, дело даже не в этом, хотя и в этом тоже... Нет! Я ЖИТЬ здесь не могу – просто не могу, вот и все!
– Но ведь у тебя есть я, мой милый! И в конце концов, никто не знает, может быть, осталось только немного потерпеть...
Клей, казалось, не слышал ее слов.
– Мама, я ненавижу отца! – сказал он, мучительно кривя рот.
– О нет, нет, ты не должен так говорить!
– Но ведь это чистая правда. И более того, ОН ненавидит МЕНЯ. И эти лошади, бесконечные лошади! Послушать Раймонда, так не уметь взять барьер верхом – преступление большее, чем обчистить банк!
– Я так тебя понимаю, мой мальчик, – сказала Фейт и добавила из сочувствия, но без такта... – Я сама всегда боялась ездить на лошади!
Клей слегка покраснел от смущения, но продолжал:
– Дело не в этом. Я просто не одобряю всего этого, этих преступных развлечений, охоты, дикости... И потом, у меня всегда было своего рода предчувствие, интуиция, что ли, что в этом я найду свой конец...
– О чем ты говоришь, Клей?! – воскликнула Фейт.
– Так, ни о чем.
Но Фейт в ответ на мрачное замечание высказала столько страхов, ахов и охов, что Клею попросту пришлось ее успокаивать и утешать, уже жалея о своих словах. Но он взял с нее обещание, что она никому не расскажет о причине его боязни лошадей, – ведь его братья просто рассмеются, а потом станут издеваться над ним еще более изощренно!
Прибавив эту печаль ко всем прочим печалям, что лежали тяжким грузом на сердце матери, Клей встал и направился побродить и поразмышлять о вечном на лужайку за домом.
В таком расстроенном состоянии застали жизнь в Тревелине Чармиэн и Обри, приехавшие погостить на пару недель и отпраздновать вместе со всей семьей день рождения Пенхоллоу. Ему исполнялось шестьдесят два.
Они приехали поездом в Лискерд, где их встречал на лимузине Джимми. Брат и сестра мало различались по возрасту, Чармиэн было тридцать, а Обри – двадцать восемь, они оба жили в Лондоне, но виделись там крайне редко. А теперь, встретившись по дороге в Лискерд, они сразу почувствовали тягу друг к другу и, выражаясь дипломатическим языком, создали нечто вроде оборонительного альянса против деревенских варваров – остальных членов семьи.
Оба они были шатены, лица их сохраняли черты фамильного сходства с орлиным обликом старика Пенхоллоу; Чармиэн была сложена весьма крепко и даже подчеркивала свой мужеобразный облик коротко стриженными волосами и строгой, мужской одеждой. Обри, напротив, сложения был весьма деликатного и отличался особой любовью к пёстрым пуловерам и хорошим шелковым носкам. Маленькие странности, присущие слабому полу, например, боязнь мышей, делали его еще больше похожим на женщину...
Он считался самым большим интеллектуалом в семье и успел опубликовать два романа, которые, правда, имели весьма и весьма скромный успех. Кроме того, он написал пару дюжин стихотворений в настолько современной манере, что понять их содержание и тему было делом практически невозможным. Сейчас он вместе с одним из своих богемных приятелей понемножку работал над либретто юмористического ревю. Жил он в центре Лондона, на улице Сент-Джеймс в многокомнатной квартире, которую обставил мебелью в турецком стиле. Он еженедельно ездил на охоту, а все остальное время делил между своими друзьями-артистами и друзьями-спортсменами. Один раз он решил попробовать и пригласил на одну вечеринку к себе спортсменов и интеллектуалов вместе. Интеллектуалы тихо собрались и ушли через полчаса, говоря меж собой, что Обри, очевидно, представляет собой диковинный образчик расщепления личности, раз способен водить дружбу с такими людьми, но, может быть, это-то в нем как раз и интересно, хотя бы с точки зрения психоанализа. А спортсмены, оставшиеся допивать, говорили меж собой, что если бы Обри не так любил конную охоту, то они, спортсмены, знали бы более определенно, за кого принимать этого Обри...
Чармиэн, которой удалось обрести независимость от отца благодаря вовремя скончавшейся крестной матери, завещавшей ей солидную сумму, могла оплачивать небольшую квартирку, деля ее с женственной блондиночкой, больше всего похожей на сочный розовый персик. В Тревелине лишь раз видели это неземное существо, объект страсти одинокой Чармиэн, когда она однажды привезла свою спутницу жизни в гости. Естественно, что Пенхоллоу никак не мог ни воспринять, ни тем более одобрить Лайлу Морпет, которая говорила о себе не иначе как: «Я, бедняжечка...» – словно ей было лет пять-шесть, умильно выпучивая при этом розовые губки... Нужда во вторичном показе Л аилы, таким образом, отпадала сама собой.
Брат и сестра, встретившись на Паддингтонском вокзале, прежде всего поспешили обменяться многочисленными колкостями, причем Чармиэн выражалась достаточно определенно и грубо, в духе своего отца, тогда как Обри отпускал изящные, завуалированные, но меткие намеки по поводу необычного образа жизни Чармиэн...
Но к концу своей поездки они сдружились, а когда увидели, что встречать их прислан Джимми Ублюдок, это согласие приняло окончательные формы.
