Край льда - Юмэно Кюсаку
Реакция рядовых оказалась еще жестче. На этой войне им было совсем не сладко: опустошенные, они смирились с судьбой, но, когда приходилось сталкиваться с партизанами или повстанцами (те появлялись как черт из табакерки), солдат, словно стадо на пороге бойни, охватывал ужас. Теперь же, ко всему вдобавок, в их рядах появилось двое предателей, что было совсем невыносимо. Изменники не являлись рядовыми, но это обстоятельство не умаляло произведенного эффекта: окажись те поблизости, их бы расстреляли заживо.
В штабе, конечно же, царила суматоха. Мы недоуменно смотрели на изменившиеся лица людей из тайной полиции, жандармов и работников банка, когда ответственный дежурный приказал оставить в одной из комнат третьего этажа лишь десять стульев, а остальные перенести в танцевальный зал на четвертом этаже. Затем в наспех сооружен ном поисковом штабе (пока назовем его так) собрались шестеро жандармов. На почетном месте сидел поручик, слева — фельдфебель, справа — младший унтер-офицер, еще присутствовало три ефрейтора. Все они были известны как толковые специалисты.
Поначалу черные петлицы вызывали у меня уважение. Поэтому, когда офицеры расселись и в комнате воцарилась напряженная атмосфера, мне показалось, что они вот-вот поймают преступников. Конечно, сам я в ту пору еще не был ни в чем виноват...
Как только комиссия собралась, вызвали одного из моих товарищей, а после полудня удрученный ефрейтор позвал меня.
— Эй, Уэмура, заменишь его. — Фельдфебель наорал на меня и потребовал человека, который хорошо знает Харбин. — Без тебя никак!
Я улыбнулся и бодро взбежал по лестнице, ощущая себя героем детективной пьесы.
В поисковой комиссии, кроме упомянутых персон, сидели прикомандированный к штабу майор пехоты по прозвищу Усатый Дарума, бледный поручик в очках для близоруких — его прислали из тайной полиции, и на почетном месте интендант первого разряда, похоже, ответственный. Они только что закончили допрашивать свидетелей в гостинице «Центральная».
Я занял место у входа, предназначенное для дежурного, и принялся внимательно наблюдать за происходящим. Конечно, мой интерес был продиктован смертной скукой, однако я постарался запомнить каждое услышанное слово. А что, если удастся самостоятельно поймать преступника? Признаюсь, меня посещали честолюбивые мысли, хоть по натуре я весьма замкнутый человек. Присутствуя на совещании поисковой комиссии, я вновь ощутил живой интерес, чего не случалось со мной очень давно.
К утру щупальца поисковой комиссии распространились во все стороны за пределы Харбина: до Пограничной на востоке, Нингуты с Хайлунем на севере, Цицикара и Маньчжурии на западе, Чанчуня и Шэньяня на юге. Оставалось только ждать, когда вор угодит в капкан и прозвенит колокольчик.
Интендант Хосигуро (что переводится с японского как «черная звезда» — прим. пер.) обладал говорящей фамилией. Невысокий горделивый брюнет, он был чрезвычайно привередлив и обидчив. Столь обидчивыми бывают лишь интенданты и музыканты, за что их, как правило, презирают настоящие военные. Хосигуро кричал на всякого, кто не отдавал ему честь (в военное время подобный политес казался излишним), и о нем ходила дурная слава.
А вот к переводчику Тонаси, второму беглецу, окружающие не испытывали ненависти. Рядовые скорее пренебрегали им. Дамский угодник с лицом невзрачным, как блин, он Кончил языковую школу и обладал великолепным послужным списком. Кроме находчивости Тонаси мог похвастаться великолепным знанием русского языка и устного, и письменного. Сразу по прибытии он стал своим среди специалистов, которые работали на третьем этаже. Причем ценили его не только за находчивость, но и за одну забавную черту: при любом упоминании запрещенных в армии «красных» идей, он тут же менялся в лице и начинал ругать на все лады российские реалии. Некоторые рядовые шептались, будто Тонаси знает и китайский, но сам он это отрицал.
Воры навлекли на себя гнев всей армии, однако сообщений о поимке по-прежнему не было. Наступил вторник, и на меня вновь напала харбинская скука. Я сидел в углу поискового штаба, где не изменилось ничего, кроме названия. Надпись на листе бумаге гласила: «Резервная комната военной администрации ***». Глазея в желтые окна — такова особенность Северной Маньчжурии — я не мог сдержать зевоту, что рвалась из глубин моей души. Лишь какое-то время спустя я вспомнил, что нахожусь в комнате не один.
Поначалу я восхищался воспитанностью жандармов. Они, как актеры на сцене, выстроились в ряд и с достоинством приняли картинные позы. Никто из них не выкурил ни единой сигареты. Иногда они вдруг выходили из оцепенения и, вероятно, желая как-то развлечься, отправляли меня в штаб, чтобы узнать, не было ли звонка или телеграммы. Временами они разворачивали карту и сосредотачивались на железнодорожном расписании, которое кто-то принес. Я-то думал, что поезда здесь ходят как придется...
Жандармы пользовались уважением благодаря тому, что доблестно гнались за преступниками, ловили и обезвреживали их. Однако это все, на что они были способны. Жандармы не умели вести расследование и строить логические умозаключения, то есть детективами они оказались никудышными. Хватать и казнить при малейшем подозрении — таков был их метод, но в данном случае этот навык, увы, не пригодился. Впрочем, не хочу их ругать. Во время войны порядок зиждился исключительно на страхе перед черными петлицами — тут уж не до галантности, свойственной японским полицейским.
Сохраняя достоинство, жандармы ждали удобного случая. Преступники наверняка воспользовались железной дорогой, а значит, следовало выставить посты на узловых станциях и проявить некоторое терпение. Многие регионы страны были отнюдь не безопасны для жизни, да и сообщение с ними отсутствовало, что весьма облегчало задачу.
Я представил чинных жандармов-формалистов, притаившихся в засаде на станции, и с трудом сдержал зевок. Но, когда часы на башне дома Каботкина пробили одиннадцать, я не выдержал и широко разинул рот. Я поспешил прикрыться руками и даже слегка наклонился, однако поручик понял, что происходит, и открыто зевнул мне в ответ. «Вирус» мгновенно распространился по комнате, и все члены комиссии — от старших по званию до мелких сошек — принялись поочередно открывать рты. Наконец эстафета зевков завершилась, но ни кто, как ни странно, не засмеялся, и в помещении вновь воцарилась гробовая тишина.
Я уже проклинал ефрейтора, который обрек меня на эту пытку. С тем же успехом можно было дежурить на перроне, мимо которого не идут поезда. Зятем мне и вовсе стало казаться, что я — преступник и окружении жандармов, подвергаемый допросу с пристрастием. Пытаясь развеять скуку, я стал фантазировать, будто и впрямь являюсь вором, которого все ищут, пока наконец, не настало время обеда.
Я раздал членам комиссии бэнто, карри и чай, а затем в мрачном расположении духа спустился и подвал. Там меня встретили повар-китаец, наемный унтер-офицер (казак) и глуховатый уборщик-кореец с женой. И черных, голубых и карих глазах читался горячий интерес.
— Ну как? Поймали?
Отмахнувшись, я сел за стол и, уминая картошку в мундире, подумал: «Как же! Одну зевоту поймали». Пообедав, я вышел из подвала, чтобы вернуться в ад. С тупой бараньей покорностью я лениво преодолел три лестничных пролета, размышляя о бесконечном дне, и, сдерживая зевоту, открыл дверь. К своему удивлению, я столкнулся лицом к лицу с фельдфебелем, который тут же затрещал как пулемет.
— Эй, дежурный! Отнеси это в «Серебряный месяц», что во Втором парке. Ты знаешь, куда идти. Интенданты все изучили. Вернешь счетоводу заведения по фамилии Саками. Если не найдешь его, отдай хозяйке, но больше никому! Понял?
Я принял из рук фельдфебеля плоский квадратный предмет, завернутый в голубую материю.
— Так точно! Я, дежурный Уэмура, должен отнести бухгалтерскую книгу в «Серебряный месяц».
— Кретин! Кто сказал про бухгалтерскую книгу?! — Он уставился на меня, как на ясновидящего. — Содержание этого узелка засекречено! Ясно тебе?
