Загадка золотого кинжала (сборник) - Лондон Джек
– Мы, – самодовольно обнажил в улыбке мелкие зубы Филипп Делла Гарда, – выше общественного мнения. Лет двести назад мы разбирались бы с Парикмахершей без помощи суда, но теперь…
Теперь, по мнению всего семейства Делла Гарда, следовало опозорить мерзавку публичным разбирательством – а вердикт присяжных значения не имел.
– Понятно, – только и сказал Кеддлер. – У вас есть ее фотография?
И лишь увидев фото, он осознал, что ему предстоит идти по следу той, что владела его мечтами, своей «Девушки на лодке». Он нахмурился, и лицо его приняло странное выражение.
– Сделаю что смогу, – сказал он.
Когда он покинул Рим, оставив своих нанимателей странно недовольными, Филипп Делла Гарда – считавшийся среди знакомых чем-то вроде спортсмена – принял решение.
– Quis custodiet ipsos custodes?[3] – вопросил он. – Я отправляюсь в Лондон.
* * *На аэродроме в Париже Кеддлера поймал журналист и взял интервью – которое, по удивительному стечению обстоятельств, прочла, сидя в Баттерси[4], Мона Делла Гарда:
Среди знаменитостей, предпочитающих воздушный транспорт для путешествия по континенту, оказался и известный частный детектив Джон Кеддлер. Как он сам заметил, авиация стала для него неоценимым благом. Например, когда он был вызван в Рим по делу об убийстве Делла Гарда, ему удалось совершить путешествие всего за сутки, тогда как сухопутным транспортом дорога заняла бы четыре-пять дней. Сейчас знаменитый детектив снова направляется в Лондон и, по его словам, надеется в скором времени передать маркизу в руки правосудия.
Разумеется, ни о Делла Гарда, ни о своих надеждах Кеддлер ничего не говорил. Он буркнул рекламному агенту авиационной компании хмурое: «Добрый вечер» – тем интервью началось и закончилось. Но Моне неоткуда было это знать, и она впала в дикую панику.
Ныне священный гнев оставил ее, и в силу вступила кровь шестнадцати законопослушных и богобоязненных парикмахерских поколений, ценивших человеческую жизнь и полагавших убийство явлением из мира газетных статей, столь же далеким от повседневности, как луны Сатурна.
– Вот интересно, мисс, читаете ли вы те клятые статьи в газетах? – спросила миссис Флеммиш, квартирная хозяйка.
То была провинциалка родом из Западного Девона, с вечно засученными рукавами и неукротимой энергией, у нее плита сияла ярче, чем корпус лимузина. Мона вышла на нее случайно и ныне жила в совершенном комфорте: миссис Флеммиш свято верила любому слову своих сестер по полу и ни разу не усомнилась, что мисс Смит – юная журналистка (Моне надо было как-то объяснить свой лихорадочный интерес к ежедневной прессе).
– Д-да, – кивнула она и побледнела.
Она часто бледнела последнее время; это делало ее еще более хрупкой и даже болезненной на вид и заронило в добрую хозяйку подозрение, что у ее гостьи – легочная хворь.
– Интересно, кто такой этот «Папа», который все пишет какой-то М. и просит ее телефагриговать… то есть телеграфировать… Вы не знаете, мисс, где это – Лонг-Айленд?
– В-в Америке, – быстро ответила та. – Близ Нью-Йорка.
– У-у! Небось из дому сбежала, – задумчиво заключила миссис Флеммиш. – Девки есть девки, даже в Америке. Но пусть бы отцу-то написала, да, мисс?
Мона кивнула.
Написать, да – отправить письмо. И это письмо уже было в пути – но оно разминется с адресатом посреди океана, потому что мистер Харрингэй в великом расстройстве сел на борт первого же корабля, шедшего в Англию.
Если бы можно было связаться с преданным Пьетро! Бедняга был в Лондоне, искал ее – безумие, конечно, ведь за ним наверняка следили. Как он мог найти ее и при этом не выдать?
Идея пришла на третий день после прибытия Кеддлера в Англию, и подали ее опять газеты: какой-то журналист нашел Пьетро среди бродяг и нищих на набережной Темзы и вытянул из него «неплохую историю». Может быть, он всегда там ночует? Стоило поискать. Мужская рука была бы сейчас очень нелишней в деле Моны, даже рука бедного преданного слуги.
– Вечером я должна кое-куда сходить, – сказала она хозяйке.
Та скривилась.
– Я б на вашем месте не выходила нынче, туман же поднимается, сами понимаете. Клятый этот лондонский туман. Читали про итальянскую леди-то в сегодняшней газете?
– Н-нет. – У Моны замерло сердце. – А что, есть свежие… то есть что за леди?
Миссис Флеммиш уселась в обитое цветастым хлопком кресло и зашуровала кочергой в камине.
– Они на нее детектива натравили. Как думаете, может, ее папаша объявления в газету шлет?
Мона с трудом, но взяла себя в руки и почти спокойно ответила:
– Может быть.
Миссис Флеммиш все смотрела в оранжевые и красные глубины камина.
– На ее месте, была б я богатая молодка, я бы уж знала, что делать, – вот те крест, знала бы.
Мона заинтересованно сдвинула брови – неожиданно было бы получить ключ к выходу из сложной ситуации от этой тетки, но…
– И что бы вы сделали?
– Замуж бы вышла за местного, вот что! Мой муженек был умница, как все эти валлийцы, и работал у адвоката в конторе. Он мне часто говорил: нельзя жену англичанина привлечь за преступление, совершенное за границей.
Мона сморгнула. Такая идея ей в голову не приходила – а если бы такое и случилось, она бы никогда не пошла на это. Даже самый безумный ученый не станет повторять эксперимент, который чуть было не стоил ему жизни.
– Денежки-то у нее всяко есть… – Кочерга ловко скользила между поленьев, охотясь за переливающимся разными цветами угольком. – Купит себе мужа, потом разведется, ее по-любому никто и после развода тронуть не посмеет.
Мона стояла и задумчиво кусала свои алые губы; только когда миссис Флеммиш обернулась, она кивнула самой себе и резко ожила.
– Я пойду, – сказала она. – Ключ возьму с собой.
* * *Бледно-желтый туман окутывал улицы, на которых даже сейчас было полно людей, – шел Адвент[5], как легко было понять по праздничным витринам. Пятна золотого света, прорывавшегося сквозь туман, отмечали большие магазины, а вдоль тротуара выстроились киоски, странно выглядевшие в неверном, дрожащем свете керосиновых фонарей.
Она сглотнула, вспоминая иные недели Адвента, которые прежде были в ее жизни, и ускорила шаг. Вдали, над сереющей пустотой реки, проступила мрачная громада моста.
До Вест-Энда она добиралась на такси, вышла в самом темном углу Трафальгарской площади и отправилась пешком к Нортумберленд-авеню. Она успела миновать сияющее огнями крыльцо Гранд-отеля и скрыться в тумане, когда молодой человек, поджидавший там машину, осознал, кого он видел, и в изумлении вскрикнул.
Она услышала голос, оглянулась и, с ужасом узнав Филиппа Делла Гарда, побежала – быстро, не глядя, сквозь густой туман; пересекла оживленную трассу и нырнула в улицу Грейвен.
Филипп Делла Гарда!
Он ненавидел Лондон в любое время года. Привести его сюда в декабре могло только одно, в страхе думала Мона. Они поймают ее и утащат в Италию, чтобы навсегда заточить в тюрьму. Об итальянских тюрьмах ходили жуткие слухи – как известно, убийц там заживо хоронят в подземных камерах, куда не достигает ни свет солнца, ни человеческий голос, с ними запрещено говорить даже охранникам и священникам, и так, во тьме и молчании, они медленно сходят с ума…
Кажется, она кричала; страх только усилился оттого, что она оказалась в плотной, непроходимой мгле, ныне казавшейся символом грядущей участи.
Замужество ее спасет!
И безумная паника с безумной надеждой вкупе погнали ее вниз по Стрэнду. Она вглядывалась в лица мужчин, которые появлялись из тумана и в нем исчезали, не подозревая о ее великой задаче. Кто-то искоса подмигивал, кто-то, напротив, встречал ее изучающий взгляд холодно и сурово, а она пыталась решить свою судьбу в считаные мгновения, пока мужчина был еще на свету.
