Смертная чаша весов - Перри Энн

Фон Рюстов сделала паузу, зорко наблюдая за ответной реакцией собеседника.

– Для Вальдо это означает хлеб на столах у подданных и возможность спать в своих собственных постелях, не опасаясь за свою жизнь, – продолжила она. – Думаю, он хотел бы также, чтобы поданные могли читать и писать, а еще веровать, как они хотят… но это, впрочем, уже чересчур. – В ее зеленых глазах мелькнула непонятная печаль. – Никто не может похвастаться, что имеет все, чего ему хотелось бы. Но мне кажется, что Вальдо гораздо более реально смотрит на вещи. Он не хочет видеть, как все мы тонем, сопротивляясь приливу, который все равно поглотит нас, что бы мы ни делали.

– Ну а Гизела? – спросил сэр Оливер, стремясь вернуть к теме разговора не только ее, но и свои мысли.

– У Гизелы совсем нет патриотических чувств, – сказала графиня, словно выплюнув эти слова, и лицо у нее стало замкнутым и ожесточенным. – Если б она была патриоткой, то никогда бы не стремилась стать герцогиней. Она хотела титул только для себя, а не для блага окружающих, не во имя независимости или, напротив, объединения Германии, не во имя еще какой-нибудь политической или национальной цели. Только для собственного блестящего положения.

– Вы ее не любите, – мягко заключил Рэтбоун.

Зора рассмеялась, и выражение лица у нее резко изменилось. Тем не менее за этим смехом угадывалась беспощадность.

– Я питаю к ней отвращение, но это к делу не относится. И никак не влияет на справедливость того, о чем я говорю, – объявила она.

– Но ведь ваше отношение заставит и присяжных отнестись к вам предвзято.

Женщина немного помолчала. Сэр Оливер ждал. Из конторы не доносилось ни звука, и в кабинете опять стал слышен непрестанный шум уличного движения.

– Вы правы, – согласилась графиня. – Как противно быть вынужденной обсуждать такие несомненные вещи, но я понимаю, что это необходимо.

– Гизела! Вернитесь, пожалуйста, к Гизеле. Почему она могла желать смерти Фридриха и убить его? Не потому ли, что он стоял за независимость, даже ценой войны?

– Нет – и все же опосредованно это связано с политикой.

– Предельно ясно, – сказал адвокат с едва заметным сарказмом. – Пожалуйста, объясните, что вы хотите сказать.

– Но я стараюсь! – Во взгляде фон Рюстов промелькнуло нетерпение. – Есть довольно значительный слой населения, который захочет бороться за независимость. Этим людям нужен вождь, вокруг которого они, может быть, сплотятся.

– Понимаю! Фридрих был перворожденным принцем. Но он отказался от трона и жил в изгнании.

Графиня наклонилась вперед, и лицо ее вспыхнуло от возбуждения.

– Но ведь он мог бы вернуться!

– Мог? – В голосе Оливера опять прозвучало сомнение. – А как насчет Вальдо? И герцогини?

– Вот именно, – ответила Зора, почти торжествуя. – Вальдо стал бы бороться против независимости, но ему нужна не корона, ему нужно избежать войны с Пруссией и любым другим княжеством, которое прежде других захватило бы нас. Герцогиня же объединилась бы с Фридрихом в борьбе за независимость.

– И значит, Гизела тогда смогла бы тоже стать герцогиней после смерти Карла, – подчеркнул Рэтбоун. – Разве вы не сказали, что она хотела именно этого?

Посетительница посмотрела на него сияющими глазами. Они были очень зелеными и сверкали, как бриллианты, но лицо ее выражало подчеркнутую сдержанность.

– Герцогиня не потерпела бы присутствия Гизелы в стране. Если бы Фридрих вернулся в страну, то вернулся бы один! Рольф Лансдорф, брат герцогини и чрезвычайно могущественный человек, тоже был сторонником возвращения Фридриха. По его мнению, Вальдо – человек слабый, он может привести страну к крушению, но и Рольф никогда не согласился бы на возвращение Гизелы.

– Фридрих вернулся бы без Гизелы ради благополучия страны? – по-прежнему с сомнением спросил юрист. – Он ведь однажды бросил страну ради Гизелы? Мог бы он поступить таким же образом снова, вот в чем вопрос…

Дама пристально поглядела на Рэтбоуна. Лицо у нее было необыкновенным – так много в нем было убежденности, чувства и силы воли. Когда графиня говорила о Гизеле, оно становилось некрасивым, нос ее казался слишком большим и длинным, а глаза – чересчур далеко расставленными, но если разговор заходил о родине, о любви и о долге, она становилась прекрасной. В сравнении с нею все другие женщины казались себялюбивыми и пресными. Рэтбоун не слышал уличного шума за окном, стука копыт и восклицаний торговцев, не замечал, как солнце светит в окно, не думал, что за дверью его кабинета присутствуют Симмс и другие… Он думал сейчас только о маленьком немецком государстве, о борьбе за власть, за существование, о любви и ненависти в семье герцога и о страсти, которая сжигала сидевшую перед ним женщину, делая ее более волнующей и такой до самых глубин существа живой и трепетной. Адвокат не мог вспомнить другой подобной женщины и почувствовал, что кровь в его жилах потекла быстрее, отзываясь на ее внутренний жар.

– Мог бы Фридрих снова поступить подобным же образом? – спросил Рэтбоун еще раз.

По лицу Зоры скользнуло странное выражение – это одновременно была боль, жалость и почти что сконфуженность. В первый раз за все время беседы она отвела взгляд, словно не хотела дать собеседнику проникнуть в ее затаенные чувства.

– Фридрих всегда верил в глубине души, что однажды страна призовет его обратно, и, когда настанет время, она примет и Гизелу, – сказала Зора. – И оценит ее по достоинству – как он сам ее оценивал, конечно, а не за то, что она представляет собой на самом деле! Он жил этой мечтой. Он обещал ей, что когда-нибудь эта мечта осуществится. И каждый год он повторял ей это снова.

Графиня опять посмотрела Рэтбоуну прямо в глаза.

– Это ответ на ваш вопрос. Фридрих не представлял себе возвращения, предав свое служение Гизеле. Он рассчитывал вернуться в Фельцбург с триумфом и рука об руку с ней. Но она неглупая женщина. Она знала, что этого не будет никогда. Он вернется, а ей откажут во въезде, и она претерпит публичное унижение. Фридрих будет удивлен, взволнован, сбит с толку, но Рольф Лансдорф и герцогиня позаботятся о том, чтобы он не отказался от трона во второй раз.

– Вы уверены, что так бы все и произошло? – тихо спросил Оливер.

– Ну, мы никогда этого уже не узнаем, не так ли? – отозвалась Зора со странной холодной улыбкой. – Фридрих мертв.

Ее слова неожиданно потрясли юриста. Теперь убийство уже не казалось ему столь бессмысленным и невозможным. Люди убивают по неизмеримо менее важным причинам.

– Понимаю, – ответил он очень серьезно. – Это очень сильный аргумент, за который присяжные – а это обыкновенные люди с улицы – просто ухватятся. – Адвокат сложил ладони треугольником и облокотился на стол. – Но скажите, почему присяжные, поверив, что имело место убийство, должны заподозрить в нем злосчастную вдову, а не какого-нибудь последователя кронпринца или другого влиятельного немецкого деятеля, верящего в объединение Германии? Ведь у них тоже для этого были сильнейшие побудительные мотивы? За корону или при ее утрате совершалось и совершается бесчисленное количество убийств! Неужели Гизела скорее пошла бы на убийство, чем на необратимую, в случае смерти Фридриха, потерю трона?

Сильными тонкими пальцами графиня ухватилась за ручки кресла и наклонилась вперед. Лицо у нее напряглось.

– Да, – сказала она непоколебимо. – Ей нет никакого дела до страны или кого-нибудь из нас. Если б Фридрих вернулся, он бы отказался от Гизелы. По собственной ли воле или из-за постороннего вмешательства этого мир никогда не узнал бы, да и не стал бы никто интересоваться причиной… Но тогда мечта была бы утрачена, великая легенда любви разрушена. Гизела стала бы жалкой, даже смешной фигурой, женщиной уже не первой молодости, которую бросили после двенадцати лет брака.

Лицо фон Рюстов обострилось, а голос охрип.

– Напротив, теперь, когда он мертв, она снова героиня великой семейной драмы. Она в центре всеобщего восхищения и зависти. В ней есть некая тайна, некая притягательность. И пока она сохраняет приличия, Гизела вольна расточать благосклонность своим воздыхателям. Она окутана очарованием, как одна из величайших персон в мировой истории любви; о ней будут слагать песни, о ней будут рассказывать предания… И какая бы женщина в глубине души не позавидовала такой судьбе? Это же род бессмертия! И главное – то, что ее стали бы вспоминать с почтением, реверансами, и никто бы над ней уже не смеялся. А кроме того, – неожиданно свернула на другую тему графиня, – она обладает теперь его личным состоянием.