Джон Карр - Дом на Локте Сатаны. Темная сторона луны
Они обменялись крепкими рукопожатиями. Гэррет заказал мартини и принес напитки на столик, где они сели друг против друга. Чокнувшись с Гэрретом, Ник выпил мартини почти залпом, потом выпрямился на стуле и внимательно посмотрел на приятеля. Под глазами у него обозначились морщинки, придававшие лицу обеспокоенное выражение.
– Ну? – произнес он.
Глава 2
– Что «ну»? – осведомился Гэррет.
– Как дела, везучий сукин сын? С тех пор как мы виделись в прошлый раз, ты, кажется, стал знаменитостью.
– Да, вопреки здравому смыслу.
– Кого это заботит? Благодаря или вопреки тебе «Дворец дяди Тома» отменное шоу. Я видел его дважды, так что прими мои поздравления. Когда они привезут спектакль в Лондон?
– Возможно, никогда. Лорд-камергер не желает давать разрешение.
Гэррет заказал вторую порцию мартини, и оба закурили.
– Кто бы мог подумать, что старина Маколи такой первоклассный киногерой? – усмехнулся Ник, – Помнишь, что писал о нем Литтон Стрейчи? [3] «Вот он – толстый, приземистый, постоянно говорящий – на Парнасе». Что лорд-камергер против него имеет?
– Если помнишь, во втором акте Маколи бросает вызов вице-королю Индии сначала в длинной речи о демократии, а затем в воодушевляющей песне, название которой я забыл.
– «Не трогай их, вице-король, они убьют тебя». Насвистеть мелодию?
– Спасибо, не нужно.
– Но я все же не понимаю, Гэррет, какая муха укусила лорда-камергера.
– Вице-король, представленный в «Дяде Томе» гнуснейшим негодяем, истязающим индусов во славу британского колониального господства, был вполне реальным чиновником, чьи потомки живы до сих пор. Если его имя не заменят на явно вымышленного персонажа, лорд-камергер не разрешит представление.
– Да, не повезло. Но я хотел спросить тебя о другом. Как твоя личная жизнь, старина? Все еще не женился?
– Пока нет. А ты, как я слышал, женат?
– Был женат, – ответил Ник, философски пуская кольца дыма. – Увы, из этого ничего не вышло. Мы с Ирмой давно разошлись, и с тех пор я вольная птица. Люби и бросай – вот мой девиз, пускай не слишком оригинальный. К тому же годы дают себя знать, Гэррет. Если я не буду за собой следить, то обзаведусь брюшком. И, как видишь, у меня волосы редеют на макушке. А вот ты выглядишь как надо, трижды везучий сукин сын, – худой как щепка, шевелюра густая, как прежде.
Они снова чокнулись.
– Не тебе называть кого бы то ни было везучим сукиным сыном, – отозвался Гэррет. «Магнат Баркли – повелитель всего, что мы узнаем». «Возможно, я повелеваю империей, – говорит Баркли, – но при этом отчитываюсь обо всех новостях, которые меня интересуют».
– Цитата в стиле «Тайм».
– Это и есть «Тайм» – подпись под иллюстрацией на обложке.
– Ну и ну! Наверно, им было нелегко хвалить конкурента, но они играют по-джентльменски. А ты все-таки порядочная скотина! Ведь ты был в Нью-Йорке на премьере «Дяди Тома», не так ли? Почему не разыскал меня?
– Я пытался, но мне сказали, что тебя нет в городе.
– Да, думаю, так оно и было. Ведь это происходило осенью шестьдесят второго года – в разгар кубинского кризиса. Все же, что касается того, скотина ты или нет…
– Ладно, Ник, хватит прикидываться. Если тебя что-то тревожит, как ты сказал по телефону, почему бы тебе не сообщить все напрямик?
– Ты действительно этого хочешь?
– Конечно хочу.
Лицо Ника неожиданно стало серьезным. В баре, как всегда, было душно. Луч заходящего солнца проник в помещение сквозь щель между оконными занавесями, коснувшись уголка левого глаза Ника. Он весь напрягся, допил мартини и погасил окурок.
– С тобой я могу говорить откровенно. Большинство людей, не видя друг друга двадцать пять лет, становятся чужими, но для меня ты не посторонний. Я могу тебе доверять. Конечно, я могу доверять и Эндрю Долишу…
– Это семейный адвокат, не так ли?
– Да. Но так как я парень подозрительный, то, пожалуй, могу доверять только тебе. У меня неприятности – это связано с происходящим в Грингроуве, да и в других местах, с дядей Пеном, тетей Эсси и прочими. Остается только надеяться, что я сумею с этим справиться.
– Так что же происходит в Грингроуве?
– Привидения, – ответил Ник, внезапно поднявшись.
– Привидения?
– По крайней мере, выглядит как привидение. Но это не все. Новое завещание. Таинственные женщины из плоти и крови появляются, а потом исчезают, будто никогда не существовали.
– Что за белиберду ты несешь? – резко осведомился Гэррет.
– Ага, задело! – усмехнулся Ник, к которому на минуту вернулась былая жизнерадостность.
– Я спрашиваю, что ты имеешь в виду?
– Дело в том, ваше степенство, что вы выглядели несколько странно, когда я спросил, женаты ли вы. Возможно, как выразились бы ваши коллеги по шоу-бизесу, вы встретили даму?
– Ну…
– Она блондинка, Гэррет? Помнишь маленькую Милли Стивене, которая жила по соседству с тобой в Уотфорде? Ты пятнадцатилетним мальчишкой втрескался в нее по уши. Милли была блондинкой, и ты клялся…
– Кого бы я ни встретил, – мрачно прервал его Гэррет, – это не имеет отношения к теперешней проблеме. Что тебя так беспокоит, Ник? Хочешь еще выпить?
– Нет, спасибо. Я немного не в своей тарелке – весь день почти ничего не ел и не хочу нагружаться перед обедом.
– Хорошо. Тогда сядь и расскажи обо всем подробно.
– По-моему, я писал тебе, – продолжал Ник, опускаясь на стул и беря очередную сигарету, – что между моими родителями и моим достойным дедом не было никаких контактов с тех пор, как отец покинул родные берега?
– Да, писал.
– Это было не совсем точно. Мой отец никогда не писал Кловису, если не считать возвращения его тысячи фунтов с соответствующими процентами, и я тоже, видит бог. Но тетя Эсси иногда присылала несколько строчек моей матери, которая добросовестно ей отвечала. Это бывало нечасто – раз в год или даже в два года, – но давало хоть какое-то представление о том, что творится в доме предков. Старый Кловис, о котором, возможно, лучше упоминать пореже…
– В тот единственный раз, когда я встретился с ним много лет назад, он не показался мне таким уж плохим.
– Естественно – учитывая, что ты никогда не сердил и не раздражал его. Впрочем, есть ли человек, о котором нельзя сказать того же самого? – Закурив сигарету, Ник с невеселой усмешкой посмотрел на собеседника. – Уверяю тебя, он был кошмарным типом. Мы все, Гэррет, странная и, возможно, не вполне нормальная публика, но мой дедуля был выдающийся экземпляр. Исключая минуты исполнения сентиментального обычая во время чьего-нибудь дня рождения (не важно, что это за обычай – насколько я знаю, его соблюдают и поныне), Кловис изводил всю семью чередованиями дурного настроения и приступов ярости. Это выглядело достаточно скверно, когда я и мои родители жили в Грингроуве, ну а потом… Достаточно почитать между строк в письмах Эсси, хотя она и считала старика Господом Всемогущим. Он превращал в ад жизнь всех окружающих, но с особым упорством – жизнь дяди Пена.
– Тем не менее, – прервал Гэррет, – насколько я понял, он оставил все твоему дяде Пену.
– Да, согласно завещанию, составленному в сорок восьмом году и помещенному Эндрю Долишем на хранение в сейф. Кловис не делал из этого тайны. «Ты этого не заслуживаешь, Пеннингтон, но ты мой сын». Даже Эсси все знала о завещании и тоже отмечала, что Пен этого не заслужил.
Ник сделал паузу, поводив рукой в облаке табачного дыма и пылинок.
– Мне всегда нравился дядя Пен, – с вызовом добавил он, – и я не хочу, чтобы его оставили в дураках.
– В каком смысле?
– Имей терпение – сейчас я все расскажу.
– Ладно, валяй.
– Мне нравился дядя Пен, – повторил Ник. – Конечно, он держался несколько театрально. Учитывая его страсть к сцене, думаю, он пожертвовал бы своими ушами, чтобы стать членом этого клуба. Но он обращался со мной, как со взрослым, а это верный способ заручиться привязанностью ребенка. Дядя Пен всегда находил время для разговора со мной, а уж говорить он умел! Он рассказывал мне разные истории – главным образом о привидениях. Хотя дядя Пен не верил ни во что сверхъестественное и смеялся над предположениями, будто мертвые могут возвращаться, его, как и многих людей такого сорта, привлекали разные ужасы. Я хорошо помню, как он тогда выглядел – еще более худой, чем ты, но, в отличие от тебя, хрупкого сложения, да и здоровьем дядя Пен был слаб. Как сейчас, вижу его прогуливающимся по саду и декламирующим стихи. В то время мои представления о поэзии ограничивались Киплингом или «Горацием на мосту» твоего друга Маколи. А это была настоящая поэзия – Ките, Донн, Шекспир. Но Кловис ненавидел поэзию так же, как и театр. Теперь мы знаем, что старый черт втайне восхищался тем, как мой отец умел ему противостоять.
