Герхард Шерфлинг - Западня на сцене
Клаудиа молча шла вслед за мужем. Она вдруг почувствовала себя настолько униженной, что хотелось завыть во весь голос. Просто необъяснимо, до какой степени усложнилась в последнее время их с Эберхардом семейная жизнь. Как мало радости и от работы, и от сцены. Наверняка в чем-то виновата и она сама; сейчас она смотрела на мужа другими глазами — без слепого обожания и излишних иллюзий. И уже не впервые пыталась представить себе, как будет жить, если они разойдутся. Сценическую карьеру заново не начнешь — поезд ушел; но разве обрести внутреннее равновесие и умиротворенность — это мало?.. И в то же время она прекрасно отдавала себе отчет в том, что не сможет отнять у Эберхарда его дочурку.
У доски объявлений их остановил заведующий постановочной частью.
— У нас неприятности, — обратился он к главному режиссеру. — Баша стычка с рабочим сцены Крампе при перестановке декораций их обозлила. По крайней мере большинство. Сидят сейчас в столовой и пьют. Черт знает, откуда у них выпивка.
— А мне-то что прикажете делать? — выпятил подбородок Пернвиц. — Может быть, упасть перед этими неумехами на колени и просить прощения?
— Это меня не касается, — сухо ответил Буххольц. — Я отвечаю за то, чтобы сегодня вечером генеральная репетиция прошла без сучка без задоринки. Будем надеяться. — Он слабо махнул рукой и направился к лестнице, ведущей в столовую.
— Хамство какое, — выдавил из себя Пернвиц. — Что он о себе возомнил?!
А Клаудиа тем временем демонстративно уставилась в расписание репетиций на доске объявлений.
В своей застекленной будочке у входа на сцену сидел вахтер и читал газету. С улицы вошли две молодые женщины с театральными костюмами через руку. В открытую дверь дул сырой холодный ветер с улицы.
Клаудиа подняла воротник пальто, натянула перчатки.
— Пойдем наконец, — сказала она Пернвицу, что-то искавшему в портфеле…
— Черт знает что! — выругался он и покачал головой. — Куда-то запропастилась моя меховая шапка… Подожди, я сейчас вернусь.
Сквозь стеклянную дверь Клаудиа видела, как он обогнал обеих женщин и исчез в направлении сцены. Большая стрелка на электрических часах слегка щелкнула и снова остановилась. Без двенадцати минут три.
Три часа… Гулко отзвучали удары курантов монастырской церкви. Газета выскользнула из рук заснувшего вахтера и с шелестом упала на пол. Промчавшаяся за окном машина подняла тучи брызг.
Клаудиа поймала себя на том, что смотрит на циферблат настенных часов как загипнотизированная. С досады прикусила губу. Где же Эберхард? Не может быть, чтобы он так долго искал шапку. Или это просто уловка, чтобы еще раз увидеться с Мансфельд? «Глупая ты гусыня, — выругала она себя. — У Эберхарда пропасть других возможностей встретиться с этой дамочкой. Кроме того, ему самому не терпелось поскорее увидеть сияющие глазки Биргит и прогуляться, держа ее за ручку, по предновогоднему базару».
Послышались громкие голоса, с лестницы спускалась чуть ли не половина драматической труппы. Оживленно переговариваясь, они проходили мимо Клаудии, и большинство — в особенности мужчины — с улыбкой кивали ей. Один из них, высоченный герой и резонер Герхард Штраус, подчеркнуто театральным жестом положил ей руку на плечо и своим громким раскатистым голосом произнес:
— Целую ваши руки, о прекраснейшая из певиц. Мы были на репетиции, и нам, как всегда, понравилось, да еще как! Жаль, что твой муж, этот дилетант, не поручил тебе главной роли. При всем моем уважении к Мансфельд, она — пустое место.
Наклонив голову, он смачно поцеловал ее в щеку. Поцелуй явственно отдавал пивом.
— Я не потому это говорю, что втайне люблю тебя, — он даже повысил тональность, — а потому, что это — святая правда! — и собрался было опять ее поцеловать.
Клаудиа рассмеялась и не без труда высвободилась из его объятий.
— Благодарю за комплименты, — сказала она. — А твое мнение передам Эберхарду.
Старый актер забавно изобразил смертельный испуг.
— Упаси бог! — воскликнул он. — По теперешним правилам он может затребовать меня для участия в одном из очередных мюзиклов. Где мне с моим слабым здоровьем это вынести… — Он с явным удовольствием погладил свое округлое брюшко. — Такую фигуру грех портить!
Веселье актеров было неподдельным и заразительным. На какое-то время грустные мысли оставили Клаудиу. Приятно чувствовать, что в тебе видят не только актрису, но и женщину. Но когда последний из них попрощался и ушел, беспокойство ее усилилось. Эберхарда нет больше двадцати минут. Как быть? Пойти искать его? Или уйти? Биргит уже наверняка стоит в своем красном пальтишке у окна и доводит своими вопросами воспитательницу до белого каления. А что, если Эберхарда встретил и задержал директор? Или все-таки эта Мансфельд?
Клаудиа с решительным видом направилась к будочке вахтера. Старик, которого разбудили громкие голоса актеров, помаргивал, вопросительно глядя на нее.
— Мне нужно вернуться в гримерную, — объяснила она. — Если муж спросит, я совсем ненадолго.
На ступеньках у дамских гримерных она чуть не столкнулась с режиссером Штейнике. По контракту он обязан был ставить не только драматические спектакли, но и музыкальные. Но получал только те оперы и мюзиклы, которые не хотелось ставить главному. Многие считали его режиссером способным, но Клаудиа терпеть его не могла за чрезмерную слащавость, чуть ли не приторность. В последнее время он подчеркнуто старался оказать ей внимание; если уж быть совсем точной — как раз с того момента, как Эберхард связался с Мансфельд. Считал, наверное, что ей потребуется галантный утешитель, и по возможности поскорее…
Штейнике остановился, протянул ей руку.
— Перед премьерой не принято хвалить, — сказал он. — Но сегодня вы были просто восхитительны.
Он улыбался, а его карие глаза исподтишка ощупывали ее фигуру.
— Благодарю, — Клаудиа застегнула пальто на груди. Эти глаза чем-то напоминали ей липкий свекольный сироп, который она с детства терпеть не могла. — Я ищу мужа.
— В дирекции его нет, — поспешил сказать Штейнике. — Если хотите, — голос его прозвучал совсем приторно, — спросите фройляйн Мансфельд. Она, наверное, еще в своей уборной.
— Вы как будто упомянули мое имя? — Беритт Мансфельд спускалась по лестнице в своем новом замшевом пальто, покачивая бедрами. Остановилась почти вплотную к молодому режиссеру. — Нет, я не ослышалась, вы говорили обо мне!
— Фрау Бордин ищет своего мужа, — объяснил Штейнике. — Вы не знаете, где он?
— Я? С какой стати?! — Певица смотрела тем не менее на Клаудиу без тени смущения. — Я думала, вы с ним уже давно в городе.
Клаудиа ничего не ответила. Выходит, он все-таки заходил к ней.
— Вы не будете против, Клаудиа, если я помогу вам в ваших поисках? — Штейнике вяло наслаждался двусмысленностью ситуации. — Для вас мне времени не жалко.
Беритт Мансфельд одобрительно поглядела на него.
— Что ж, мои милые-красивые, не стану вам мешать. Мне давно пора… Желаю приятно провести время!
Клаудии стало до того обидно, что она едва не расплакалась. Но пусть этот Штейнике не воображает, ее слабости он не увидит! С напускной небрежностью проговорила:
— Ваше предложение заманчиво, но излишне. Наверное, муж условился с кем-то и вот-вот подойдет.
И с улыбкой, скорее похожей на судорожную гримасу, начала спускаться по лестнице. Заметив, что он собрался последовать за ней, свернула направо и скользнула на сцену…
Клаудиа не знала, сколько времени прошло. Настырный Штейнике заглянул все-таки на сцену, но не разглядел ее в углу. Было совсем тихо, лишь в трубах центрального отопления тихонько журчала вода. Чувство оскорбленного самолюбия понемногу оставляло ее. А что, между прочим, ей было ожидать от Эберхарда? Как ни крути, он один из тех мужчин, которые при виде округлых форм и миленькой мордочки способны потерять голову. В этом отношении ее первый муж был совсем другим. Даже тогда, когда они расстались, потому что ни о чем, кроме театральной карьеры, и думать не желала… А потом эта встреча в Ростоке… Странно, что именно сейчас, чуть ли не десять лет спустя, она вспомнила об этом.
От несильного порыва сквозняка по занавесу пошли мелкие волны. Клаудии вдруг почудилось, что она на сцене не одна. Прищурившись, силилась разглядеть, нет ли кого за едва освещенными кулисами. Но нет, все тихо, и никого не видно. Потом где-то — не то вверху, не то внизу, в машинном отсеке, — послышался неясный сосущий звук, и снова все стихло. У Клаудии мурашки по спине побежали. Она до ужаса боялась крыс, даже больше, чем пауков и прочую нечисть. По словам рабочих сцены, в старом здании театра водится порядочное количество этих мерзких длиннохвостых грызунов. Тогда уж лучше Штейнике со всеми возможными последствиями…
