Эллери Квин - Две возможности
И вновь статья была подписана Мальвиной Прентис.
Эллери встал и подбросил угля в камин. Ему стало как-то зябко и сумрачно из-за этой райтсвиллской корреспонденции.
Кто послал ему вырезки из «Архива»? И почему?
Прежде всего Эллери подумал об Эмелин Дюпре. Худая, длинная и несгибаемая, как шляпная булавка, Эмелин проживала в доме номер 468 по Хилл-Драйв за два дома от жилища великих Райтов и представляла городское искусство и культуру, давая уроки танцев и актерского мастерства райтсвиллской интеллигентной молодежи. Ее вполне заслуженно прозвали городским глашатаем, так как кончик языка Эмелин обычно бил в колокол дурных новостей. Но, подумав, Эллери решил, что это затея более изощренного ума. Эмелин Дюпре работала языком, не в ее стиле задумать столь зловещую историю.
А то, что за всем этим кроется нечто зловещее, Эллери чуял нутром. Но что именно? В Райтсвилле его хорошо знали в качестве криминалиста. Однако где тут преступление? Правда, Джон Спенсер Харт совершил преступление, но сам же раскрыл свою тайну. Может быть, здесь имеет место тайное преступление? Может, анонимный отправитель вырезок знал или подозревал о какой-то нечестной игре? Но в сообщениях, вышедших из пишущей машинки Мальвины Прентис, не содержалось никаких намеков на подобный вариант. Люк Мак-Кэби умер от сердечного приступа — он давно страдал сердечной недостаточностью, а даже если это было не так давно, смерть в семьдесят четыре года не является чем-то необычным. Что касается самоубийства Харта, то причина была вполне убедительной; кроме того, «Архив» сообщал, что записка жене, безусловно, написана его рукой, — вдова и сын идентифицировали почерк на дознании, проведенном коронером Траппом, а от его опытного глаза не ускользала ни одна мелочь.
После всех этих размышлений Эллери сунул конверт вместе с содержимым в ящик для всякого хлама.
Возможно, это всего лишь запоздалая первоапрельская шутка.
И все же маленькая тайна назойливо тявкала у его ног.
Пятница, 7 апреля
Когда спустя три дня пришел второй конверт, Эллери разорвал его, не стыдясь своего нетерпения, и сразу понял, что отправитель тот же самый. Размер и бумага конверта, адрес, грубо написанный карандашом, райтсвиллский штемпель, отсутствие обратного адреса — все было абсолютно идентичным.
На стол выпала единственная вырезка из «Архива» от 3 апреля.
«Городской пьяница исчез».
Тома Эндерсона больше не было.
Эллери нахмурился.
Расследование, проведенное шефом полиции Дейкином, установило «почти с полной точностью», что Эндерсон мертв. Его пальто и шляпа были найдены утром в воскресенье, 2 апреля, на краю скалы Малютки Пруди, что торчала среди болот, расположенных, как припоминал Эллери, к востоку от Лоу-Виллидж, служивших рассадником москитов и пугалом для местных малышей. «На краю утеса, — заявил шеф Дейкин, — были обнаружены явные признаки борьбы», во время которой Эндерсон, должно быть, свалился вниз. «Архив» указывал, что трясина у подножия скалы Малютки Пруди была бездонной и моментально всасывала любой предмет. Предложение осушить болото было отвергнуто как безнадежное. «Кто же боролся с Томом Эндерсоном на краю скалы Малютки Пруди? — горячо вопрошал «Архив». — Кто сбросил его в эту жуткую бездну? Это вопрос, на который Райтсвилл хочет получить немедленный ответ. Покойный оставил дочь Риму Эндерсон, двадцати двух лет».
Подпись: «Мальвина Прентис».
Эллери отложил вырезку.
Здесь возникала новая загадка. Какова связь между убийцей городского пьяницы — если это убийство — и сагой о Себастьяне Додде?
Здесь, несомненно, должна быть связь. В самой первой вырезке не указывалось на какие-либо взаимоотношения между Эндерсоном и Люком Мак-Кэби — центральной фигурой статьи. А во второй и третьей заметках Эндерсон не упоминался даже мимолетно. И внезапно — в четвертой статье — Эндерсон появился снова, на сей раз в роли главного героя. Но изолированно. Не было никаких ссылок на Мак-Кэби, Харта, доктора Додда или хотя бы Гарри Тойфела.
Тем не менее, все они были как-то связаны между собой — возможно, здесь замешан и городской вор Никола Жакар. Кому-то же в Райтсвилле пришло в голову связать их друг с другом. Аноним что-то подозревал или располагал какой-то информацией. У него были причины верить, что городского пьяницу Эндерсона столкнули со скалы, и что это убийство явилось следствием событий, о которых сообщалось в первых трех статьях «Райтсвиллского архива».
В чем же дело? Хотел ли аноним дать понять, что Мак-Кэби и Харт также были убиты? Или один из них?
К тому же Том Эндерсон не являлся обычным пьянчугой. До того как его сгубил алкоголь, он был образованным и респектабельным человеком. Даже будучи пьяным, как чосеровская обезьяна,[6] и раскачиваясь на трухлявом деревянном пьедестале памятника жертвам Первой мировой войны на фоне кирпичных фабрик, осевших двухэтажных домов, убогих магазинчиков с обманчиво зазывными витринами, вроде универмага Сидни Готча, в мрачной тени старой хлопкопрядильной фабрики — ныне «Райтсвиллского производства красителей», — даже тогда городской пьяница вызывал жалость, а не смех и отвращение. Эллери мог поклясться, что он не был ни в малейшей степени источником зла. И если он умер насильственной смертью, то зло было где-то рядом, а не в нем.
Самым удивительным было то, что у Эндерсона оказалась дочь. «Покойный оставил дочь Риму Эндерсон, двадцати двух лет». Весьма скудная информация, Мальвина! Неизвестно, была ли она уборщицей в одном из отелей Хай-Виллидж или работала на ферме в долине, а может быть, местом ее трудовой деятельности служил публичный дом на Баркинг-стрит? Имя Рима раздражало Эллери, так как оно, непонятно почему, казалось знакомым, но никак не вписывалось в визуальные воспоминания о райтсвиллских трущобах и притонах. Оно ассоциировалось с утонченностью, одиночеством, зеленью леса… Но Эллери был уверен, что не встречал в Райтсвилле никого с таким именем.
«В любом случае, — подумал он, — это ни к чему меня не приведет».
Эллери бросил конверт в тот же ящик, что и первый.
«Утро вечера мудренее», — сказал он себе.
Суббота, 8 апреля
Следующим утром, когда Эллери покончил со второй чашкой кофе, в дверь позвонили. Открыв дверь, Эллери увидел на пороге ребенка. В прихожей и в коридоре было темно, поэтому ему пришлось напрячь зрение. Очевидно, девочка облачилась в одежду матери — которая, несомненно, была незаурядной личностью! — и отважно старалась справиться с волнением.
— Да? — ободряюще улыбнулся Эллери.
— Эллери Квин?
Он всмотрелся в тени коридора, так как голос принадлежал взрослой женщине, и недоуменно спросил:
— Это вы сказали?
— Меня зовут Рима Эндерсон. Не могла бы я поговорить с вами?
Чтобы прийти в себя, Эллери понадобилось несколько минут. Мировая литература изобилует героинями, наделенными авторами такими свойствами, которыми не обладает ни одна реальная женщина. Но перед ним стояла девушка из плоти и крови, словно шагнувшая со страниц книги. Как Эллери вскоре узнал, фактически так оно и было.
В Риме Эндерсон ощущалась удивительная цельность. Словно природа создала ее из одного куска какой-то ценной породы, девушка была стройна и изящна, словно фарфоровая статуэтка. Она вошла в прихожую совершенно бесшумно, заставив Эллери подумать об эльфах и колибри…
Но, разглядывая Риму при свете, он убедился, что в ней нет ничего хрупкого. Она походила на миниатюрный, но зрелый фрукт. Ребенок, волнующий как женщина… Этот парадокс особенно подчеркивали ее глаза, бесхитростные и безмятежные, как у маленькой девочки, но в то же время во взгляде было что-то загадочное, чего никогда не встретишь у детей. Девушка была полна свежести и очарования.
В музыкальном голосе Римы слышалось нечто таинственное и многозначительное. Это был голос ручейка или дриады.[7] Так оно и есть, подумал Эллери. Она — нимфа, живущая в середине дерева. Затем он вспомнил, кто такая «Рима». Так звали женщину-ребенка, полудевушку-полуптицу из венесуэльских джунглей в книге, которую он читал лет двадцать тому назад.
А теперь Рима сидела в его квартире!
Но где же старый Нуфло — ее дедушка? И его собаки Сусио и Голосо? У него были все основания ожидать их увидеть, как и дерево мора, колибри и маленькую шелковистую обезьянку.
— Имя Рима вам дали, когда вы родились?
— Да.
Его дал ей отец — городской пьяница. Он назвал дочь Римой в честь героини У.Г. Хадсона[8] и сделал ее настоящей Римой. Формировать ребенка по образцу литературной тезки довольно жестоко, но поэтично. Эллери внезапно увидел Тома Эндерсона в новом свете. Возможно, шеф Дейкин и «Архив» все-таки не правы. Такой человек мог встать на краю скалы Малютки Пруди и взлететь подобно Икару.[9]
