Сергей Саканский - Чужая рука
Пилипенко играл в зубах неприкуренной сигаретой: постоянно ее посасывая, словно малыш пустышку, он надеялся сократить число дневных сигарет, а затем и вовсе бросить курить.
Охранник на проходной театра хорошо знал и Жарова, и Пилипенку, они прошли за кулисы и без проблем отыскали гримерную Косаревой.
Актриса встретила их холодно. Это и вправду была женщина с типичным лицом и телом современной красавицы: крупный волевой рот, чья прямоугольная форма была утверждена довольно уместными штрихами помады, длинные руки и ноги, общая худоба, скрывающая умопомрачительные диетологические ухищрения.
Женщина была одета в драное рабочее трико для репетиций, ничуть не заботясь о том, что сквозь прорехи просвечивает, где тело, где белье. Она подняла локти, закручивая волосы в жгут, и со шпильками в зубах проговорила:
– Мне больше нечего вам сказать, господа.
При этом она покосилась на Жарова, чуть задержав взгляд в его глазах. Его сердце колотнулось… Конечно же, она узнала в нем известного в городе журналиста.
– А вы-то тут при чем? – сердито спросила Косарева. – Ах, да. У вас криминальный, как его…
– Курьер, – напомнил Жаров.
– У меня к вам не так много вопросов, – сказал Пилипенко, засовывая свою сигарету за ухо. – Известно, что капитан Парщиков служил в Афганистане. Он что-нибудь рассказывал об этом периоде своей жизни?
Жаров едва сдержал свое изумление: Афганистан уже был как-то упомянут при допросе, но какое это вообще могло иметь отношение к делу?
– Не помню, – сказала Косарева.
Похоже, что и ее озадачил такой поворот разговора.
– Ветераны обычно часто возвращаются в мыслях к войне.
– Безусловно.
Пилипенко помолчал. Сигарета за ухом, в сочетании с дужкой очков, раздражала его. Он достал из кармана пачку, безуспешно пытаясь засунуть сигарету обратно. Бросил эту затею и снова обратился к Косаревой:
– Вы не знакомили Парщикова с покойным Лазаревым?
– Нет, зачем это нужно?
– Может быть, они еще до того были знакомы?
– До чего? Впрочем, не знаю. Вряд ли, – Лиля усмехнулась в нос. – Где им встречаться? В Доме Офицеров?
– В Ялте, – постукивая сигаретой о пачку, проговорил Пилипенко, – нет Дома Офицеров.
– Вот и я о том же, – дернула худыми плечами Лиля. – Бывший офицер и работающий художник, декоратор нашего театра. Совершенно разные круги. Между прочим, у нас не курят.
– А я и не курю, – сказал следователь. – Еще один вопрос, последний, мы уже уходим… Вы общаетесь с соседями Парщикова? С теми людьми, матерью и сыном, у которых он снимает комнату?
Реакция Косаревой была более чем неожиданной: она побледнела. Жаров ясно увидел, как краска опала с ее щек, словно у женщины выпили кровь.
– Нет, – спокойно ответила актриса, уже через секунду профессионально справившись со своим лицом. – С хозяйкой я только здороваюсь, а мальчика так и вообще никогда не видела.
– Что ж, – пожал плечами Пилипенко, снова вставляя сигарету в рот, – больше мне не о чем вас спросить. Разве что… Это может не иметь никакого отношения к делу, но…
– Так спрашиваете, наконец! – раздраженно произнесла Косарева.
Пилипенко повел своей сигаретой, словно указкой, в сторону некой вещи, лежавшей на гримерном столике.
– Что это за фигурка? Если я не ошибаюсь, то это куколка вуду.
– Совершенно верно – это вуду. И, разумеется она не имеет и не может иметь никакого отношения к вашему делу.
Жаров давно заметил маленькую, размером с флэшку, куколку, надетую на простой шнурок, подобный тому, какие продают в придачу к дешевым нательным крестикам. И вновь что-то странное мелькнуло в облике актрисы. Жаров заметил: когда она взяла фигурку, у нее сильно дрожали пальцы. Косарева протянула куколку следователю, тот озадаченно повертел ее в руке.
– Да ведь у нее просто-напросто ваше лицо! – с изумлением воскликнул Жаров, заглянув через плечо друга.
– Ну и что? – взвилась актриса. – Это мой оберег, я ношу его вот здесь, как раз в ложбинке между грудей.
Она выхватила куколку из рук следователя и мгновенным жестом накинула себе на шею. Амулет действительно лег точно меж ее маленьких острых грудей, провалившись в вырез лифчика и закачавшись в уютной тени. Жаров почувствовал, что его лицо стремительно краснеет.
– Больше вопросов нет? – холодно осведомилась Косарева.
Уходя, Жаров попытался поймать взгляд женщины, но она смотрела мимо. На крылечке следователь, наконец, прикурил свою многострадальную сигарету.
– Ты заметил? – спросил Пилипенко.
– Конечно. Но что это может значить? Почему она так перепугалась, когда речь зашла о его соседях? И какое значение может иметь эта куколка?
– Не знаю. Но что-то тут явно происходит. Я просто пытался нажимать в этой беседе разные кнопки вслепую. И одна почему-то сработала. Но вот что за механизм она запускает, пока не известно. Это я насчет соседей. А с куколкой еще более любопытно.
– Что… с куколкой? – проговорил Жаров, почему-то испытывая страх.
– Когда мы осматривали машину Парщикова, я обнаружил там такую же. Болтается перед стеклом, как обычная фигулька, которые вешают, чтобы водитель не заснул. Так вот, у той куклы было лицо капитана Парщикова.
– Это, по крайней мере забавно. Похоже, оба верят в вуду или просто так играют… Ну, а про Афганистан ты ее зачем?
– Парщиков был контужен в Афганистане, – сказал Пилипенко, глубоко затягиваясь. – Весьма важное обстоятельство. Именно это и насторожило меня при ее первом допросе.
– Не вижу тут никакого смысла.
– А я таки напротив, вижу. Я уверен, что Косарева знает, как Парщиков это сделал. И знает она именно потому, что контуженный офицер разговаривает во сне.
* * *В управление Пилипенко не вернулся: друзья обосновались в редакции и до глубокой ночи пили виски из представительского фонда. Сначала выбрали самую представительскую бутылку – семнадцатилетней выдержки. Когда она закончилась, перешли к менее представительской – двенадцатилетней, что было похоже на обыкновенную виноградную чачу, которую гонят хозяйки в степном Крыму. Конец вечера Жаров помнил смутно, утром проснулся в редакции, на своем кожаном диванчике, принял шесть таблеток антипохмелина и весь день безуспешно пытался работать, ползая в кресле на колесах, словно инвалид. Во второй половине дня неожиданно позвонила Лиля Косарева, как оказалось, просто поболтать. Она чувствовала смущение за свою вчерашнюю холодность и, в конце концов, все это кончилось уговором попить как-нибудь кофе.
– Можно прямо сейчас, – с замиранием в груди произнес Жаров.
– Почему бы и нет?
Жаров был, как назло, в своем вельветовом костюме, в котором Лиля видела его вчера. Ему казалось, что если человек ходит всегда в одном и том же, то выглядит он как-то глупо. К тому же после вчерашнего, он этот костюм так и не снимал. На сей раз пришлось положить под язык две таблетки антиполицая – от запаха…
Они встретились у почтамта. Лиля держала в руках маленький дамский зонтик, раздумывая, раскрывать или нет – ведь дождь лишь чуть-чуть накрапывал.
Они зашли в кофейню ресторана «Сочи», и Жаров заказал две двойных чашечки.
С самого начала он ожидал какого-то подвоха: не очень-то ему верилось, что актрису интересует его персона. Однако разговор шел о чем угодно, только не о недавнем убийстве. Жаров предложил выпить по рюмке коньяку, чего ему сейчас явно не хватало, Лиля была не против.
Слово за слово, он проводил ее домой, на Московскую улицу. У подъезда выяснилось, что вечер можно и продолжить, поскольку у Лили в холодильнике есть коллекционная бутылка Массандры.
Жаров не верил, что все это взаправду происходит: красавица-актриса увлекала его к себе, и непонятно, чем может кончится этот вечер.
– У меня беспорядок, – вздохнула женщина, – не обращайте внимания.
На столе валялась куколка вуду, Лиля взяла ее двумя пальцами и переместила с глаз долой. Жаров с удивлением заметил, что это была фигурка человечка с пистолетом руке.
– Это ваше хобби? – спросил он.
Лиля смутилась, краска залила ее лицо.
– Так, мастерю потихоньку… – пробормотала она.
И тут Жаров увидел книжку. Проследив направление его взгляда, Лиля как бы невзначай накрыла ее газетой. Это была книга по магии вуду. В сочетании с вооруженной фигуркой все это обретало довольно зловещий смысл…
Лиля задумчиво покусывала ноготь. Казалось, она чувствует, что Жаров ждет от нее разъяснений.
– В наш информационный век, – заговорила она, – людей волнует больше не вещи, а строение вещей. И как ребенок, распотрошив куклу, рыдает, обнаружив в ней труху, так подоплеку тех или иных событий мы обычно принимаем за самые события. В этом есть свое очарование, поскольку мотивы, отношения, среда и прочее – все это жизнь. А к жизни нас приучили относиться как к объекту наших умозаключений.
