Жорж Сименон - Негритянский квартал
— Из Европы вы плыли на «Вердене»? Он придет сюда через час, и вы сможете повидать своих попутчиков. Почти все они останавливаются у нас.
У Дюпюша заболела голова.
— А в Панаме много французов?
— Во-первых, наш хозяин, владелец отеля, и его сыновья. Собственно говоря, они корсиканцы, но это все равно. Потом братья Монти. Они держат кафе в негритянском квартале и буфет на ипподроме. Французы есть еще в Кристобале, но о них даже говорить не стоит.
— Правда, что здесь живут беглые каторжники?
— Всего двое или трое, но это самые мирные и спокойные люди… Ваша супруга прилегла?
— Да, отдыхает.
У Дюпюша не хватило мужества подняться. Когда собеседник на минуту покинул его и отошел к своей конторке, он вдруг почувствовал себя невыносимо одиноким и с трудом дождался его возвращения.
— Давно здесь живете? — спросил он.
— Вот уже сорок лет, как я в Южной Америке.
— Что будете пить?
— Ничего. Чем больше пьешь, тем невыносимей жара.
Дюпюш весь вспотел, но жажда по-прежнему томила его. После некоторого колебания он заказал себе еще одно перно и счел нужным извиниться:
— Понимаете, во Франции настоящий перно давно запрещен. А между тем он доставляет столько удовольствия…
Дюпюш забыл послать матери открытку, как обещал.
С тех пор как он сидел в кафе с этим незнакомым человеком, город начал ему казаться более гостеприимным. Его уже не удивляло, что собор напротив деревянный, а не каменный. Вполне естественным находил Дюпюш и то, что костюм на нем самом из белого полотна, а бармен — негр.
И, напротив, совершенно не правдоподобным представлялось то, что всего три недели назад в церкви святого Иоанна в Амьене состоялась его свадьба с Жерменой. «Газетт д'Амьен» сообщила об этом на следующий день:
«Наш выдающийся земляк Жозеф Дюпюш, блистательно сдав последние экзамены на звание горного инженера, отправляется в Южную Америку, чтобы высоко держать там французское знамя.
Ему и его мужественной молодой супруге мы желаем от всей души…»
Г-жа Дюпюш приехала на вокзал с приятельницей, чтобы не чувствовать себя одинокой после того, как уйдет поезд. Она привезла им на дорогу пирог, но им не хотелось есть, и Жермена выбросила его за окно.
— Бедная мамочка!..
Отец Жермены знай твердил:
— Прежде всего, не забывайте ежедневно принимать хинин!
Он был почтовым служащим и устроил Жермену работать телеграфисткой. Отведя зятя в сторонку, он прошептал с трагическим лицом:
— И ни в коем случае не вздумайте обзавестись ребенком, ясно?.. У вас еще хватит времени.
Потом завтрак в Париже с Гренье. Потом поезд Париж — Марсель, посадка на пароход «Верден». Среди пассажиров был чиновник с Маркизских островов. Несмотря на высокий чин, он сразу подружился с ними.
— Мне думается, АОКЭ в неважном положении, — вздохнул собеседник Дюпюша. — Вы четвертый директор за последние десять лет.
— А, так вы знаете это общество?
— Я знаю обо всем, что происходит в Южной Америке. Например, что сыну одного крупнейшего владельца плантаций какао, который перед войной зарабатывал пять миллионов в год — пять миллионов золотом! — теперь не на что купить пароходный билет.
В окно Дюпюш увидел Педро, шофера. В его машине сидели три пассажира с «Вердена». Они остановились и принялись фотографировать собор.
Но зачем теперь были Дюпюшу эти люди? Они уезжали, а он оставался здесь, в Панаме!
— Скажите, а жизнь тут дорогая?
— Не дороже, чем в Кристобале. И, уж конечно, здесь дешевле, чем в Вашингтон-отеле. Я думаю, вам предложат полный пансион на двоих за пятнадцать долларов в сутки. Когда Че-Че вернется, он вам скажет точно.
— Пятнадцать долларов в сутки… — повторил Дюпюш, стараясь, чтобы голос его звучал естественно. У него оставалось всего восемьдесят долларов.
Вошли двое мужчин.
— Вот братья Монти, о которых я вам говорил.
Монти подсели к их столу.
— Господин Дюпюш, инженер из Амьена.
— Очень приятно! Что будем пить?
В зале было уютно и тихо, совсем как в провинциальном кафе.
— Пикон-гренадин.
— Два пикона-гренадина.
— Вы ехали на «Вердене»? Судовой комиссар — наш приятель.
Волнение Дюпюша почему-то усилилось. Он выпил еще. Ему опять захотелось поговорить. Он описал завтрак с Гренье, показал контракт. Восемь тысяч жалованья в месяц, доля в прибылях. Новые знакомые, однако, слушали без особого интереса.
— Это то самое общество, которое постоянно меняет директоров? — спросил один из Монти.
Эти люди знали все! Они говорили о Гуаякиле так, словно это пригород Панамы, о Перу, Чили, Боготе и других городах, про которые Дюпюш и не слыхал. Казалось, они беседуют о чем-то таинственном и непонятном.
— Луи получил известия из Бельгии.
— Ну и какие?
— Она не приедет. Он в бешенстве.
Дюпюш сидел среди них с тяжелой головой и блуждающим взглядом. Вероятно, кто-то угостил его сигарой, потому что, вернувшись в номер, он обнаружил незажженную сигару у себя во рту. Жермена спала.
Волосы у нее растрепались, лицо блестело, платье задралось выше колен, обнажив мускулистые, сильные ноги.
Дюпюш растянулся рядом, она проснулась.
— Что нового? — спросила жена.
— Какие могут быть новости!..
Жермина недовольно нахмурилась.
— От тебя пахнет спиртным.
— С чего ты взяла? Дай мне спать.
— Куда ты ходил?
— Никуда. Был внизу.
Дюпюш слышал, как она вытащила у него бумажник и пересчитала деньги.
— Пил ведь, правда?
— Одно перно. С шикарным типом, который может нам пригодиться.
Он с трудом выговаривал слова и не мог поднять веки.
— Гуаякиль… Богота… Бонавантар… Большой Луи…
Сквозь сон он услышал, как постучали в дверь, потом с шумом внесли и поставили чемоданы. Жермена шепнула ему на ухо:
— Жозеф! Послушай, Жозеф… Проснись же на минутку!.. Сколько надо дать на чай?
— Не знаю…
Он все еще спал, во рту оставался неприятный вкус.
Потом Дюпюш вдруг приподнялся и сел на кровати. В комнате было темно, за окном горели огни, и откуда-то издалека доносились обрывки военного марша.
— Жермена! — окликнул он.
Никто не отозвался.
Он крикнул громче, уже с тревогой:
— Жермена!
— Что тебе?
Оказывается, она сидела в тростниковом кресле на балконе.
— Надеюсь, протрезвел? — сухо спросила она.
Дюпюш поднялся и сделал несколько шагов к окну.
Павильон в центре площади был иллюминирован, вокруг неторопливо прогуливалась нарядная толпа. Стало прохладнее, от деревьев исходил какой-то особый аромат.
— Который час?
— Десять.
— Ты так и не обедала?..
Он заметил разбросанные по комнате чемоданы.
— А, хорошо. Значит, багаж привезли.
Он был растерян и не знал, что сказать, что делать.
— Все-таки надо бы пообедать.
— Я не голодна.
Уже несколько месяцев Дюпюш не пил и не мог понять, почему это случилось с ним сегодня. Он чувствовал, что жена сердита на него, и ему стало стыдно.
— Прости, Жермена. Я очень нервничал. Меня угостили…
— Оставь меня в покое.
— Жермена, уверяю тебя…
— Замолчи! Ты бы послушал, как ты храпел…
— Клянусь тебе, я не мог отказаться.
— Еще раз прошу: оставь меня в покое.
И тут неизвестно почему Дюпюш вдруг взорвался.
Лампу в комнате они так и не зажгли, лицо Жермены было слабо озарено светом, проникавшим с улицы. Внезапно она показалась Дюпюшу чуть ли не врагом.
— Ну конечно, оставить тебя в покое! Тебе наплевать, что у нас нет денег. Мне одному приходится хлопотать и думать о неприятностях. А если я, не дай Бог, выпью стаканчик…
Не слушая его, она вышла на балкон и уселась в кресло.
— Жермена, поди сюда…
Она не шелохнулась.
— Жермена, прошу тебя…
— Отстань.
Дюпюш разбушевался. Он выкрикивал бессвязные слова: она его не понимает, он одинок и несчастен, Жермена ему не помощница, и лучше бы сидела у своего коммутатора, а не выходила замуж.
В ярости он ударил кулаком о стену, ушиб руку и заплакал.
Видимо, опьянение еще не прошло. Очнулся он в кровати, Жермена лежала рядом, но не спала. Приподнявшись на локте, она внимательно смотрела на него.
Как она догадалась, что он хочет пить?
— Пей, — протянула она ему стакан воды.
Но ему показалось, что лицо ее не выражает нежности.
— Ты больше меня не любишь?
— Пей… Поговорим об этом завтра.
Он заснул опять, но и во сне все время помнил, что утром предстоит неприятное объяснение.
«Она меня больше не любит! Она меня не понимает!»
Ему приснилось, будто из-за аккредитива его посадят в тюрьму. Почему-то тюрьма помещалась в соборе и охраняли ее часовые в такой же форме, какая была на солдатах в павильоне.
Было уже совсем светло, когда в дверь постучали.
Вошел бой с подносом в руках.
— Распишитесь, пожалуйста.
На подносе лежала телеграмма. Дюпюш прочел ее.
