Клод Изнер - Убийство на Эйфелевой башне
— Так ты больше не репортер газеты «Время»?
— «Время» я бросил. С тех пор как последний раз был в книжной лавке, произошло так много! Ты забыл о нашем споре?
— Признаюсь, я не принял твоих планов всерьез.
— Ну так вот, старина, я тебя сейчас удивлю. Если бы я приступил к делам, мне мог бы быть весьма полезен твой компаньон.
— Кэндзи?
— Да, господин Мори задел меня за живое своими насмешками. Я совершил рывок — и сейчас перед тобой директор и главный редактор ежедневной газеты «Пасс-парту», у которой блестящее будущее. И еще я готов сделать предложение, которое тебя озолотит.
Виктор с сомнением поглядел на сияющее круглое лицо Мариуса. Он познакомился с ним у художника Мейсонье и поддался очарованию этого неугомонного южанина. Мариус обладал энергией и смекалкой, а свою речь уснащал литературными цитатами. Покорял и мужчин и женщин притворным простодушием, но мог показаться и острым как бритва, поскольку без обиняков произносил вслух то, что каждый привык держать при себе.
— Приходи, познакомишься с моей командой. Народу у нас немного, и соперничать с «Фигаро», тираж которой восемьдесят тысяч экземпляров, нам пока не под силу, но ведь и Александр Великий был маленького роста!
Они протолкнулись к столику, за которым потягивали напитки четверо, два мужчины и две женщины.
— Дети мои, это Виктор Легри, книжный друг, о котором я говорил, эрудит, его сотрудничество драгоценно для нас. Виктор, представляю тебе мадемуазель Эдокси Аллар, бесценную секретаршу, бухгалтера, сочинительницу и утешительницу.
Эдокси Аллар, томная блондинка с длинными ресницами, окинув его взглядом с головы до ног, удостоверилась, что никакого интереса, кроме профессионального, этот человек для нее не представляет, и послала ему кисло-сладкую улыбку.
— Этот парняга, разряженный как денди, — Антонен Клюзель, ас по части информации! — продолжал Мариус. — Да ведь ты его знаешь, я уже приходил с ним в книжную лавку. Выставляешь его за дверь — так он влезает в окно.
Виктор взглянул на молодого человека дружелюбного вида, белокурого, со свернутым влево носом. Толстый неприятный тип рядом с ним, вытаращив глаза, созерцал собственный бокал.
— Справа от него Исидор Гувье, перебежчик из префектуры полиции, ведь нам открыты самые потайные уголки жизни. Наконец мадемуазель Таша Херсон, компатриотка Тургенева, иллюстраторша и карикатуристка.
Виктор пожал руки, но запомнил только имя иллюстраторши, девицы с миловидным личиком, лишенным и следов косметики, с рыжими кудрями, собранными в шиньон и спрятанными под маленькой шляпкой, украшенной маргаритками. Она посматривала на него приветливо; его словно окатило теплой волной. Он старался внимать разглагольствованиям Мариуса, но любое даже самое легкое движение девушки волновало куда больше.
Таша украдкой оглядывала его. У нее было смутное чувство, что он ей знаком. Он казался человеком, который всегда настороже, всегда сам по себе, и при этом и голос, и манеры свидетельствовали о том, что он обладал решительным характером. Где же она видела это лицо?
— Ну вот наконец и Кэндзи Мори! — возвестил Мариус.
Виктор поднялся, и тут Таша осенило: он напоминал ей персонажа одного из полотен братьев Ле Нейн.
— Сюда, господин Мори!
Вновь пришедший непринужденно раскланялся, пока Мариус его представлял. Дойдя до Эдокси и Таша, Мори снял котелок и поцеловал им ручки.
На мгновенье все умолкли. Мариус поинтересовался, любит ли тот шампанское, Кэндзи Мори ответил, что это шипучее пойло не идет ни в какое сравнение с сакэ, но он готов воздать должное и ему. Эдокси Аллар, на которую произвели впечатление манеры этого изысканно вежливого азиата, мгновенно отказалась от своих предрассудков. Другие сидели с таким видом, будто чего-то ждут, и именно от Кэндзи Мори, который, похоже, не догадывался, что нарушил их благодушное настроение.
— Компаньон моего друга Виктора, господин Мори, японец, — торжественно объявил Мариус.
Виктор поймал легкую улыбку Таша, их взгляды встретились, она увидела, как изменилось выражение его глаз. «А я, кажется, в его вкусе», — подумала она. Ей захотелось сделать с его лица набросок: «Рот интересный, чувственный…»
Эдокси, склоняясь к Кэндзи Мори, спросила:
— Вы были в японском павильоне?
— Я не люблю штучки в японском духе, производимые на конвейере, — ответил он с выражением дружелюбной приветливости.
— И все-таки там выставляют очень красивые вещи, — сказала Таша, — например эстампы…
— На Западе мало кто понимает в такой живописи, все это не более чем красивые экзотические открытки, которыми украшают салоны под Генриха II. Вы загромождаете свое жилище таким изобилием предметов, что в конце концов перестаете их замечать.
Таша живо возразила:
— Ошибаетесь! Зачем вы судите так обо всех? Мне посчастливилось видеть выставку японского крепона, организованную братьями Ван Гог. «Волна» Хокусая произвела на меня очень сильное впечатление.
— Кстати о сильных впечатлениях, вам не кажется, что мы находимся на мостике трансатлантического парохода? — зловеще изрек Исидор Гувье. — Не хватает лишь сильного волнения на море, чтобы свалить эту мачту, на которую вы заставили меня залезть.
Все расхохотались.
— Не ругайте Эйфелеву башню, — изрек Кэндзи Мори. — Лучше поймите, что ее семьсот тонн железа — это примерно столько же, сколько весит обычная стена высотой в десять метров.
— Если эта стена так же длинна, как Великая китайская, — ввернула Таша.
Воцарилось молчание. Виктор рассматривал рыженькую симпатяшку. Года двадцать два — двадцать три, не больше. Уверена в себе, это придает ей пикантность. Он почувствовал, как его сердце сперва быстро забилось, потом успокоилось. Антонен Клюзель встал, пробормотав:
— Пойду на галерею, покурю.
Мариус кашлянул, прочищая горло.
— Дети мои, выпьем же за будущее процветание «Пасс-парту» и за нашего нового литературного хроникера, Виктора Легри!
— Эге, погодите-ка, это ловушка, я еще должен подумать! — со смехом вскричал Виктор.
— Хозяин! Срочно!
Все повернулись к Антонену Клюзелю.
— Что стряслось?
— Снаружи, женщина. Умерла.
Мариус вскочил.
— За работу, детки! Таша, мне понадобятся твои рисунки, поживее! Эдокси, рысью в газету, готовим специальный выпуск. Живо, живо! Вы, Исидор, в префектуру, постарайтесь узнать точные причины смерти. Антонен, за мной!
Он повернулся к гостям.
— Господин Мори, Виктор, сожалею, информация ждать не любит. Подумайте над моим предложением! — крикнул он, уже выходя.
Лифт южной стороны неподвижно замер на этаже. Мариус Бонне, Антонен Клюзель и Таша Херсон локтями растолкали живой щит из зевак и наконец добрались до скамейки, на которой лежало распростертое тело женщины в красном платье, с открытым ртом на позеленевшем лице. Взгляд с расширившимися зрачками застыл на голубом воздушном шарике, болтавшемся на ниточке, привязанной к ее запястью. Словно повинуясь таинственному велению, Таша вытащила из сумочки блокнот и бегло зарисовала сценку — покойницу, ее упавшую на пол шляпку, опечаленные и заинтересованные физиономии столпившихся вокруг любопытных.
— Кто-нибудь что-нибудь видел? — спросил Мариус.
— Вы из полиции?
— Я журналист.
— Я, я видела! — закричала женщина приятной наружности. — Да уж это ли не горе-то, за сорок су смерть принять! Дороговато, мсье, два франка за то, чтобы подняться на второй этаж этой башни, особенно если учесть, что высота тут не больше, чем на крыше Нотр-Дам. А прибавьте к этому цену на саму выставку, получится сто су, целый день работы, и кончить вот так…
— Ваше имя?
Мариус захватил с собой записную книжку.
— Симона Ланглуа, портниха. Эту даму я приметила, еще когда она входила. Вид у нее был неважнецкий, у меня ведь тоже случаются головокружения, я и подумала, что, может, все не так уж и опасно, к тому же с ней шли ее детки…
— Ее детки?
— Да, двое мальчиков и девчонка. Самый младший дал ей подержать свой шарик. Я пошла в сувенирную лавку, просто посмотреть, там красиво, да дорого.
— Это они?
Мариус показал на троицу ребятишек, тесно прижимавшихся друг к другу. Симона закивала.
— Когда я вышла оттуда, женщина сидела на корточках. Малышка все трясла ее за плечо, хныкала: «Ну пойдем же наконец, я есть хочу, я помидор хочу!» А у той голова так и болтается — то вправо, то влево…
Портниха говорила с театральными жестами, явно довольная, что оказалась в центре внимания.
— Я подошла к ней, вдруг она и вправду больная. Только ее коснулась — а она уж носом вперед, так и рухнула, как кукла, набитая опилками. Я, кажется, даже заорала. Прибежали господа, подняли. Я как лицо ее увидела, мне дурно стало!
