Александр Трапезников - Мышеловка
Кроме того, у меня было несколько увлечений, которым я отдавался всей душой и которые заменяли мне некоторые неудобства в семейной жизни и неурядицы в работе. Я страстно любил различные пиротехнические спецэффекты, применяемые на съемках, изучал их, разрабатывал сам, покупал всякие дымовые шашки, кровавые накладки с капсулами, взрыватели и прочее. Некоторые, признаюсь честно, воровал в киномастерских. Вообще любил всевозможные технические новинки, способные вызвать неожиданный эффект. Часть из них я захватил с собой сюда, в Полынью. На всякий случай. Для смеха. Но смеяться, по-видимому, нам доведется не скоро…
Когда мы в Москве получили эту идиотскую телеграмму, то вначале ничего не поняли. Белиберда какая-то. «ПОХОРОНЫ — ДОМА — НАСЛЕДСТВО — ДЕД — АРСЕНИЙ». Чьи похороны, и почему они состоятся дома, а не на кладбище, и какое наследство имеет в виду наш чудаковатый дедуля, подписавший эту телеграмму? Мы гадали целый вечер, но так ничего и не сообразили. Я предлагал взять бутылку коньяка, чтобы «соображение» потекло быстрее, но меня никто не поддержал. На всякий случай мы отправили дедуле свою телеграмму, где просили разъяснить суть его послания. Но, к сожалению, как теперь ясно, к этому времени дедуля был уже мертв. И ответа на наш запрос не последовало. Но через две недели пришло письмо от Лидии Гавриловны Краб, жившей в соседнем от дедули доме и с которой он более-менее дружил. Между ними было что-то вроде пасторального романа. Она с неподдельной горечью писала, что наш дедуля утонул еще два месяца назад, но никто этому не верил, поскольку тело не было найдено, хотя одежда осталась на берегу, и только теперь, недавно, утопленника прибило к камышам, страшно разбухшего и изъеденного раками, и тогда самые худшие опасения подтвердились, а похороны уже состоялись на местном кладбище… То, что письмо пропитано искренними слезами, было ясно и дураку. Потом поселковый совет прислал нам справку о его смерти, а из уездной нотариальной конторы последовало официальное извещение, что наследником всего движимого и недвижимого имущества Арсения Прохоровича Свирнадского являюсь я — Вадим Евгеньевич Свиридов… Таким образом, все окончательно прояснилось лишь к июлю сего года. Делать нечего — надо было собираться и ехать в Полынью, чтобы поклониться праху моего деда да вступить во владение недвижимостью. Мама с отцом отбывали в зарубежную командировку, Милена согласилась приехать лишь через неделю, и я отправился в сей неведомый край один.
Надо объяснить, что представляет из себя этот поселок — Полынья. Расположен он где-то посередине между Москвой и Брянском, в достаточно глухом и уединенном месте. Чтобы добраться до него, надо вначале проехать на поезде, затем пересесть на рейсовый автобус, который довезет вас до небольшого уездного городка, и лишь потом своим ходом по проселочной дороге протопать километров десять. Слева будут скалы, справа — болотистая топь. Так вы попадете в Полынью, и если пройдете поселок насквозь, то упретесь в широкое озеро, которое как бы замыкает его с третьей стороны. Вот и получается, что та дорога, по которой вы шли, является единственным путем сюда.
Можно, конечно, переплыть озеро (где, кстати, и утонул мой дед) на лодке, но далее идут вообще непроходимые леса, к которым опять же примыкает болото. Да, не слишком веселенькое местечко оставил мне в наследство дедуля. Так думал я вначале, когда стоял на пустынной центральной улице и мне казалось, что из-за всех оконных штор ближайших домов меня с подозрением разглядывают притаившиеся там жители. Гадают, наверное, что это за турист с рюкзаком и двумя чемоданами решил смутить их сельский покой? И не следует ли его тотчас же, без лишних разговоров, бросить в болото…
Но потом Полынья показалась мне не такой уж и отвратительной. Я узнал, что в поселке есть и телефонная связь, и продуктовый магазинчик, в котором можно было купить все, что угодно (продукты туда поставлялись раз в неделю), и своя пекарня, и кузница, и медпункт с единственным доктором и медсестрой, и начальная школа с таким же единственным учителем, ведущим все предметы, и газетный киоск со старыми журналами, и местный милиционер, и даже свой, выбранный сельским сходом староста — глава самоуправления. В общем, все как у людей, только в очень маленьких масштабах. Домов в Полынье было около пятидесяти, а жителей — сто сорок-сто шестьдесят. Многие из них имели «джипы», на которых ездили по надобности в уездный городок N.
Были и достопримечательности. Например, водонапорная башня, с которой можно было обозревать окрестности, а посмотреть на бесконечно синюю прохладу озера, на высоченные, мохнатые пики елей, на страшно и сладко притягивающую зеленую муть болот несомненно стоило. Или взять дворец-особняк с мраморными колоннами некоего «нового русского», нувориша, который сдуру решил обосноваться в Полынье и за полгода выстроил настоящий Тадж-Махал. Или местное уютное кладбище с памятниками и склепами, где человек, умеющий видеть и думать, смог бы прочесть всю столетнюю историю этого поселка. Туда-то я первым делом и отправился…
По дороге меня поразило одно странное обстоятельство: соседство (или соперничество?) двух, казалось бы, несовместимых храмов. Впрочем, если в отношении первого — а это была ветхая, на треть разрушенная церковь — я могу применить это слово с полной, абсолютной уверенностью, то ко второму — какому-то дикому, эклектичному зданию с уродливым куполом, напоминающему то ли католический костел, то ли обезображенную синагогу, то ли вообще языческое капище, — слово «храм» едва ли подходило. Зато внешне оно было в полном порядке и напоминало ухоженного, толстого и глупого ребенка, сосущего шоколадку. Странно, но в то и в другое здание входили и выходили люди. Значит, в них велись службы. У меня не было никакого желания, даже из простого любопытства, заглядывать внутрь уродливого монстра, и я, естественно, оставив у входа свои вещи, вошел в церковь. Помолившись у образа Николая Угодника, я огляделся. Утреннюю литургию вел средних лет священник с усталым, аскетическим, но полным какого-то внутреннего света лицом. Внимали ему человек десять, в основном женщины. Горело несколько свечей… Лики святых с грустной тревогой и надеждой глядели на нас. Тихо плыл голос священника, наполняя души словами Священного Писания, и я, стоя под самым куполом, ощущал и умиротворение, и радость от сознания того, что и меня не покидает благодать Божья… Осторожно выйдя из церкви, я подобрал свои чемоданы и направился к виднеющемуся впереди кладбищу.
Я бродил среди ухоженных могильных холмиков, читая надписи на плитах, памятниках, останавливаясь перед низкими склепами, пока не наткнулся на свежую могилу своего деда.
На металлической табличке рядом с крестом было выгравировано: «Арсений Прохорович Свирнадский, 1929–1997». Но меня поначалу остановила не столько эта надпись, которую я не успел прочесть, сколько странное, отлитое из чугуна и железа надгробие: два скрещенных меча и две руки, держащие их, словно вылезающие из земли. И эти мечи были точь-в-точь как те, которые я позже обнаружу в подвале под лестницей. Забегая вперед, скажу, что вечером я вспомню об этой странной аллегории и призадумаюсь: а чьи руки держат эти мечи? Сейчас же я просто остановился, пораженный столь чудным памятником. Кто установил его? По воле ли моего деда? Я стоял, скорбно наклонив голову, пытаясь вызвать в памяти образ моего предка (или даже выжать из себя слезу), но в голове и на сердце было отчего-то пусто, как в приготовленном для покойника склепе. Душа моя отчаянно противилась жалости. Я вспоминал нашу последнюю встречу пять лет назад, но лицо деда ускользало, расплывалось в какой-то зыбкой дымке, будто у него и вовсе не было лица, лишь контуры тела. Даже звуки его голоса не доносились до меня из прошлого. «Ну вот я и приехал к тебе, дед, встречай!» — подумалось мне. Тотчас же я пожалел о своей глупой мысли, потому что мне почудилось, что земля действительно как-то зашевелилась, стала потрескивать искорками, словно там, на глубине трех метров, кто-то пытался скинуть крышку гроба, подняться из могилы. Мне отчетливо послышался тяжелый вздох — я мог поклясться в этом. Попятившись назад, я споткнулся о другой могильный холмик и чуть не упал. «Нет, — решил я. — Полынья действительно странное место». Но теперь мне почему-то расхотелось так скоро уезжать отсюда. С какой стати? Будь что будет. Я проживу здесь две недели, а потом уеду в Москву вместе с Миленой и моими гостями. Ведь не заберет же меня нечистая сила, даже если она и поселилась в этом поселке? Но я знал и другое: есть на земле такие места, которые являются как бы энергетическим скоплением зла. В таких точках человек всегда испытывает какую-то тревогу, страх, вплоть до мистического ужаса, потому что предчувствует беду. Она витает в воздухе, заполняет дома, ею дышат, ее едят и пьют, отравляя свою жизнь. И Полынья наверняка была одним из таких мест. Зачем же дед поселился здесь, с какой стати? Или он надеялся на свою силу, свой дух, способный предотвратить зло? Изменить мир, хотя бы в рамках одного поселка? Но человек в подобной схватке обречен на поражение. И он проиграл… Он опустился в Полынью, и она поглотила его, как то озеро, в котором он утонул. Сила, помноженная на гордыню, порождает бессилие. И хотя эти слова, стучавшие в моей голове, словно бы предупреждали меня об опасности, я твердо решил: нет, я не уеду отсюда. Я буду хитрее, чем дед, я приму вызов.
