Джон Карр - Зловещий шепот
— От Фэй Сетон.
— Неужели? — удивилась она.
— Позже я обо всем вам расскажу, но сначала надо кое-что выяснить. Где сейчас находится ваш брат?
— Он в Канаде. Три года он был в плену у немцев, и мы считали его погибшим. Его отправили в Канаду лечиться. Джим старше меня, до войны он был очень известным художником.
— И как я понимаю, другом Гарри Брука.
— Да. — Голос Барбары стал мягче и спокойнее, но четче и выразительнее. — Он был другом этого гнусного мерзавца Гарри Брука.
— Стрэнд! — завопил проводник. — Поезд до Эдгвора!
Майлз не особенно прислушивался к его словам, не больше, чем к визгу колес при торможении поезда или к стуку дверей на остановках. Единственное, чего бы он не хотел упустить ни за что на свете, были слова «Кемпден-Таун».
— Я хочу вам кое-что сказать, — проговорил с неохотой, но решительно Майлз, — прежде чем сообщу о случившемся. Слушайте. Я верю в невиновность Фэй Сетон. Мое убеждение не разделяет почти никто: ни моя сестра Марион, ни Стив Куртис, ни профессор Риго, ни даже, кажется, доктор Фелл, хотя я точно не знаю, на чьей он стороне. И поскольку вы были первым человеком, который предостерег меня в отношении нее…
— Я предостерегла вас в отношении нее?
— Да. Разве не так?
— Конечно, не так! — простонала Барбара Морелл.
Она отодвинулась от него, темные своды тоннеля пролетали мимо окон; она сидела в полной растерянности, словно не веря своим ушам.
Майлз интуитивно почувствовал, что сейчас все опять перевернется вверх дном; что дело примет какой-то новый и не лучший оборот. Барбара смотрела на него, приоткрыв рот, и он видел, как она что-то постигает, как светлеют ее серые глаза.
Встретившись с ним взглядом, она слегка улыбнулась и уныло махнула рукой.
— Значит, вы думали, что я?..
— Да. Я был совершенно уверен.
— Послушайте. — Она положила руку ему на плечо и, глядя прямо в глаза, сказала: — Я отнюдь не собиралась предостерегать или настраивать вас против нее. Наоборот. Я подумала, не смогли бы вы ей помочь. Фэй Сетон — человек…
— Я слушаю…
— Фэй Сетон — несчастный человек, которого облили грязью и… совсем затравили, как вы сами видели и слышали. А я только хотела узнать, могла ли она совершить преступление, так как ничего конкретного мне не было известно. Впрочем, ее бы уже осудили, если бы она кого-то убила. Но из рассказа профессора Риго можно было понять, что к убийству она вообще не причастна, и я просто не знала, что делать дальше. — Барбара с досадой пожала плечами. — Вы, наверное, помните, что в ресторане «Белтринг» меня интересовали только подробности убийства. Все, что происходило до того, все эти обвинения в безнравственности и… в смехотворных злодействах, из-за которых крестьяне чуть не забили ее камнями, меня вовсе не занимали. Это была заранее подстроенная западня, до мелочей продуманная низкая интрига, чтобы ее опорочить! — Барбара почти кричала от волнения. — Я это знаю! И могу доказать! У меня есть целая пачка писем, рассказывающих, как с ней обошлись! Ее жизнь стала сущим адом из-за гнусных лживых слухов, которые не только очернили ее в глазах судебных властей, но едва не сломали ей жизнь. Я могла ей помочь. Я могу ей помочь. Но я слишком труслива! Я слишком труслива!!!
Глава XV
— Лейкастер-сквер! — нараспев выкрикнул проводник.
Один или два человека вышли, и длинный полупустой поезд продолжал путь. Солдат-австралиец храпел, звонок звенел на каждой остановке, извещая проводника в головном вагоне, что можно закрывать двери. До Кемпден-Тауна было еще довольно далеко.
Майлз уже не следил за остановками, он снова очутился в кабинете на втором этаже отеля «Белтринг» и смотрел на Барбару. Она не спускала глаз с профессора Риго там, за столом; он вспоминал, как менялось ее подвижное лицо во время рассказа, какое недоброжелательное и презрительное выражение оно приняло, когда Риго передал, как Говард Брук проклинал и оскорблял Фэй Сетон в Лионском кредитном банке.
Теперь Майлз оценивал каждое слово, каждый жест с иных позиций, в новом свете.
— У профессора Риго очень острый глаз, — продолжала Барбара, — он фиксирует каждую деталь в отдельности, но не способен схватить суть вещей и явлений. Ни разу, ни единого разу он не пожелал или не смог взглянуть в самый корень событий. Я чуть не заплакала, когда он в шутку назвал себя слепым филином, потому что в определенном смысле это абсолютно верно. В течение всего лета профессор Риго опекал Гарри Брука, читал ему мораль, учил уму-разуму, но так и не разглядел его нутра. Гарри со своей спортивной фигурой и смазливой внешностью, — сказала Барбара, брезгливо поморщась, — выглядел довольно привлекательно, хотя был просто-напросто жестоким, бездушным парнем, который решил настоять на своем.
(Бездушным… бездушным… Где недавно слышал Майлз это определение?)
Барбара кусала нижнюю губу.
— Вы помните, — сказала она, — Гарри вбил себе в голову, что будет художником?
— Да, помню.
— И что по этому поводу у него были стычки с родителями? И что после каждого скандала, как подметил профессор Риго, он или лупил в ярости по теннисному мячу, или сидел на теннисном корте бледный от злости?
— Помню, конечно.
— Так вот, Гарри знал, что с этим его страстным желанием родители не согласятся ни за что на свете. Они его боготворили и именно поэтому никогда не отдали бы развратной богеме, как они полагали. А сам Гарри не был в достаточной мере мужчиной, чтобы плюнуть на кучу отцовских денег и действовать на свой страх и риск… Мне противно говорить об этом, — прибавила Барбара, помрачнев, — но это чистая правда. Еще задолго до того, как к ним приехала Фэй Сетон, Гарри с ослиным упрямством начал строить всякие планы, чтобы сломить сопротивление родителей. Когда появилась Фэй и стала секретаршей отца, ему показалось, что вот наконец есть реальная возможность добиться своего. Я… я совсем не знаю эту женщину, — задумчиво проговорила Барбара. — Я могу судить о ней только по письмам. Я, конечно, могу ошибаться, но мне она кажется приветливой и бесхитростной, действительно неопытной, немного романтичной и без особого чувства юмора… Гарри Брук нашел к ней подход. Сначала он вознамерился влюбиться в Фэй…
— Вознамерился влюбиться?
— Да.
Майлз смутно ощутил, как его взбудораженные, беспорядочные мысли начинают выстраиваться в логичный ряд, такой логичный, что…
— Тоттенхем-Курт-роуд! — выкрикнул проводник.
— Минуточку, — сказал Майлз. — Знаете, есть старая грубоватая пословица из жизни собак: если «она» не захочет, «он»… и так далее…
— Знаю, — кивнула Барбара, слегка покраснев. — Эта пословица применима и к людям и тем чаще приходит на ум, когда женщина замкнута и недурна собою, когда у нее есть привычка опускать глаза или она увлекается игрой в гольф. Вот тогда все точно знают — кто кого соблазняет. План Гарри был страшен своим цинизмом. Он стал забрасывать отца анонимными письмами, содержащими подлую клевету на Фэй Сетон…
— Анонимными письмами, — повторил Майлз.
— Он распускал о ней грязные сплетни, связывал ее имя с кем попало. Его родители и так не хотели, чтобы он рано женился, а тут, напуганные скандальными слухами, стали требовать, чтобы он с ней порвал. Следуя своему плану, Гарри сочинил историю, весьма далекую от истины: он уверял, что она сперва отвергла предложение стать его женой и что ее отказ, по всей вероятности, связан с какой-то неблаговидной тайной. Он разыграл душещипательную сцену перед профессором Риго, а бедняга Риго развесил уши и преподнес эту выдумку нам. Помните?
Майлз кивнул.
— Могу сказать, — заметил он, — что, когда вчера вечером я коснулся этого эпизода, она…
— Как она реагировала?
— После, после! Продолжайте!
— Итак, скандальная ситуация усугублялась, и родители Гарри все настойчивей требовали, чтобы он отказался от брака. Гарри, демонстрируя свое благородство, не соглашался. Чем сильней он противился, тем упорней они стояли на своем. Наконец, со слезами на глазах, он уступил, заявив: «Хорошо, я порву с ней, но если я на это пойду, вы пошлете меня в Париж учиться живописи». Могли ли они на этот раз отказать ему? Конечно, нет. Любящие папа с мамой ухватились за компромисс как утопающий за соломинку… Но этим дело не кончилось, план Гарри имел продолжение, — добавила Барбара. — Анонимные письма очень тревожили отца, который, однако, оберегал супругу от своих переживаний. А в округе затея Гарри представить Фэй Сетон девицей легкого поведения почти провалилась: крестьяне — народ работящий, надо урожай собирать, а тут какие-то толки да пересуды про приезжую мадемуазель. Если болтовня работе не помеха, крестьяне рады позубоскалить, но не более. Вы знаете этот характерный французский жест: пожать плечами и небрежно обронить: «Ну и что?» Так все и шло. — Барбара невесело усмехнулась: — Вы также знаете, что не кто иной, как профессор Риго, просвещал Гарри в области криминалистики, и я умолчу, кто (он сам нам об этом рассказал) невольно натолкнул Гарри на мысль использовать то, чего крестьяне действительно боятся, — их суеверный страх перед нечистой силой заставит не только выслушать с интересом любую напраслину, но и завопить о ней во весь голос. Казалось бы, глупая, но опасная проделка удалась. Гарри просто-напросто подкупил того шестнадцатилетнего парня, чтобы он представил на всеобщее обозрение царапины на шее и наговорил всяких ужасов про вампира… Вы теперь понимаете?
