Луи Байяр - Всевидящее око
Не знаю, может, его экстравагантное поведение – следствие строгостей, замучивших Папайю в доме торговца костями. Но факт остается фактом: ему нравится постоянно шокировать людей. Узнав о нашем приезде, профессор должным образом подготовился к встрече: повесил над входной дверью мертвую гремучую змею, а дорожку щедро посыпал лягушачьими косточками. Они вонзились в наши сапоги, словно булавки, и, когда профессор появился на пороге, мы с По ожесточенно выковыривали обломки проклятых костей. Невысокого роста, коренастый, он стоял с отсутствующим видом, будто вышел из дома для метеорологических наблюдений. Увидев профессора, По так и приклеился к нему глазами. От Папайи всегда можно чего-нибудь ожидать. Помнится, когда я приехал к нему впервые, он встретил меня в полном одеянии индейского вождя, размахивая каменным наконечником стрелы. Сегодня, по неизвестным нам причинам (возможно, он и сам толком их не знал), Папайя нарядился как голландский фермер былых времен. Он надел камзол и штаны из домотканого полотна, пояс с оловянной пряжкой и такие громадные сапоги, что в каждом из них уместился бы шестилетний мальчишка. Единственным предметом, никак не вязавшимся с этим нарядом, был орлиный коготь, висевший у него на шее. И разумеется, голландский фермер не додумался бы провести темно-синюю полоску от правого виска к кончику носа. Признаюсь, эту «боевую раскраску» я видел впервые.
Постепенно серо-карие глаза Папайи утратили отрешенность. В них блеснуло внимание.
– О-о, – пробормотал он, сразу же шагнув к По.
Схватив парня за руку, профессор поволок его к двери.
– Вы были правы! – крикнул он мне на ходу. – Замечательный экземпляр. Такой крупный орган!
Папайя словно боялся, что По сейчас вывернется и пустится наутек. Он чуть ли не силой тащил парня в гостиную, забыв про меня. Я не стал торопиться и задержался в профессорской передней. Все та же бизонья шкура, устилавшая пол. Знакомое чучело совки. Индейские плетки и ремни, развешанные по стенам, словно драгоценные реликвии. Когда же я добрался до гостиной, в пламени камина шипели и трещали насаженные на вертел яблоки. По восседал в кресле работы Дункана Файфа[64], а над ним стоял Папайя со своим меднокожим лицом и приплюснутым носом. Профессор довольно потирал кончики пальцев и улыбался. У него недоставало нескольких передних зубов. Остальные имели странный сероватый цвет.
– Молодой человек, не соблаговолите ли вы снять шляпу? – спросил он у По. – Прошу вас, сделайте одолжение.
Кадет нерешительно снял свою невообразимую шляпу и положил на брюссельский ковер.
– Не волнуйтесь, это совсем не больно, – ободряюще добавил он.
Если бы я видел профессора впервые, то усомнился бы в его заверениях. У него тряслись руки, как у юнца, впервые стаскивающего с женщины нижнюю юбку. И этими-то трясущимися руками он держал мерную веревку, обматывая ее вокруг самой выступающей части черепа По.
– Двадцать три дюйма. Не настолько крупный, как я думал. Пожалуй, меня несколько сбили с толку пропорции. Мистер По, сколько вы весите?
Сто сорок три фунта[65].
– А какой у вас рост?
Пять футов восемь дюймов. Точнее, восемь с половиной[66].
– С половиной? Это очень существенное дополнение. А теперь, молодой человек, я был хотел ощупать вашу голову… Не смотрите на меня так. Боли вы не почувствуете, если только мои пальцы случайно не заденут вашу душу. Нужно всего лишь сидеть смирно. Вас это не затруднит?
По настолько оторопел, что не решался даже кивнуть, а лишь моргнул. Профессор шумно втянул в себя воздух и опустил скрюченные пальцы на череп, которого еще не касалась рука исследователя черепов. С землистых губ Папайи сорвался легкий вздох.
– Влюбчивость: средняя, – провозгласил Папайя.
Затем он наклонил ухо к черепу кадета (совсем как фермер, замерший возле сусличьей норы!). Профессорские пальцы двигались все дальше, скрываясь в сальных черных волосах кадета По.
– Способность к выживанию: малая, – уже громче произнес профессор. – Способность к ассоциативному мышлению: полная. Интеллектуальные способности: большие… нет, очень большие.
Здесь По впервые за все это время улыбнулся.
– Любовь к одобрению со стороны окружающих: проявлена в полной мере.
Теперь улыбнулся я (профессор попал в самую точку).
– Стремление иметь потомство: выражено в очень малой степени.
Вот так, читатель, продолжалось исследование черепа моего помощника и кадета четвертого класса Эдгара Аллана По. Папайя определил, насколько он осторожен, насколько доброжелателен и какова его склонность к надеждам. Шаг за шагом череп кадета По раскрывал свои тайны. И не просто раскрывал – сообщал их миру устами Папайи, ибо профессор выкрикивал каждый обнаруженный результат, словно распорядитель на аукционе. Так продолжалось, пока хриплый баритон Папайи не стал звучать тише. Исследование черепа близилось к завершению.
– Мистер По, на вашем черепе я обнаружил бугорки, свидетельствующие о полной оторванности ваших намерений от реальной жизни. Отделы черепа, отвечающие исключительно за животные свойства натуры… я имею в виду нижний задний и нижний боковой отделы… они почему-то развиты недостаточно. Однако скрытность натуры и воинственность развиты у вас в высшей степени. Ваш характер противоречив, и почти наверняка эти противоречия – фатального свойства.
Чувствовалось, По немного струхнул.
– Мистер Лэндор, вы не говорили мне, что профессор – ясновидец.
– Повторите! – рявкнул Папайя.
– Вы… вы не…
– Продолжайте!
– Н-не говорили мне…
– Ричмонд! – выкрикнул профессор.
Изумленный По застыл в кресле.
– Д-да. П-правильно, – заикаясь, проблеял он. – Я д-действи…
– И если я не ошибаюсь, наш молодой друг несколько лет прожил в Англии, – добавил я свою лепту.
По глядел на нас широко раскрытыми глазами.
– Не волнуйтесь, кадет. Вы сами рассказывали о преподобном Джоне Брэнсби из Стоук-Ньюингтона. Признанном авторитете по части правописания. Я навел справки. Место, где обитает этот служитель Господа, находится в Англии.
Папайя радостно хлопнул в ладоши.
– Очень хорошо. Просто замечательно, Лэндор! В речи мистера По британские интонации очень гармонично сочетаются с интонациями лесных областей американского Юга. Теперь посмотрим, можно ли сказать что-нибудь еще об этом молодом человеке. Он, вне всякого сомнения, обладает артистической натурой. Взгляните на его руки. Вы ведь не скажете, что это руки крестьянина или ремесленника.
– Что правда, то правда, – согласился По, заметно краснея.
– Еще могу сказать… – Указательный палец профессора застыл у самого лица По. – Вы, молодой человек, – сирота.
– И здесь вы правы, профессор, – тихо произнес По. Мои родители… я говорю о своих настоящих родителях… погибли во время пожара. Пожар в ричмондском театре. Это было в тысяча восемьсот одиннадцатом году.
– А чего их понесло в этот театр? – не слишком учтиво спросил Папайя.
– Они там играли, мистер Папайя. Они были актерами. Прекрасными актерами. Знаменитыми.
– Ах, знаменитыми, – буркнул профессор, недовольно отворачиваясь от кадета.
Возникла неловкая пауза. По сидел с перекошенным лицом. Профессор расхаживал по комнате, пытаясь остудить свой пыл. Честно говоря, я не понимал, чем Папайю столь рассердило ремесло покойных родителей этого парня. Должно быть, он не любил актерскую братию. Мне оставалось только ждать, что я и делал. Когда обстановка стала более спокойной, я сказал:
– Профессор, возможно, сейчас самое время перейти к тому, ради чего мы потревожили ваше уединение.
– Ладно, будь по-вашему, – хмуро ответил он.
Но вначале он угостил нас чаем из каких-то трав. Свое варево Папайя готовил в стареньком серебряном чайнике. Напиток получился густым, как смола. Он щипал язык и прилипал к горлу. Тем не менее я выпил три чашки подряд, осушая их залпом, как рюмки виски. Увы, спиртного у себя в доме Папайя не держал.
– А теперь, профессор, прошу вас взглянуть вот на это, – сказал я. – Что вы скажете об этой картинке?
Я достал листок с изображением треугольника в круге и положил на профессорский стол. Столом ему служил пароходный кофр, обитый латунью.
– Ответ зависит от того, чьими глазами смотреть на эту картинку, – сказал Папайя. – Если бы вы показали ее какому-нибудь древнегреческому алхимику, он бы воспринял круг как уроборос[67] – символ вечного единства. Призовите сюда средневекового философа, – глаза Папайи скользнули вверх, – и он скажет, что здесь одновременно изображено творение и пустота, которое это творение стремится заполнить.
Профессор вновь взглянул на рисунок.
– А по моему мнению, это не что иное, как магический круг.
Мы с По переглянулись.
– Да, магический круг, – повторил Папайя. – Помню, я видел такой в книге «Le Veritable Dragon Rouge»[68]. Если мне не изменяет память, маг обычно становится… вот сюда… внутрь треугольника.
