Cергей Кузнецов - Семь лепестков
– Ну, так за чем дело стало? – спросил Альперович
– Ромка не хочет, – пожала плечами Женя, – но это даже неважно. Я ведь всем довольна. Но если бы на то была моя воля, я бы все это отменила и сделала как-нибудь по-иному.
– Ты знаешь как? – спросил Андрей.
– Просто отменила бы. – Женя помолчала и потом продолжила, – Ты знаешь, я была влюблена в тебя в школе? В десятом классе.
– Нет, – ответил Альперович.
– Я знаю, что ты не знаешь. Ты меня не замечал. Но я часто думала потом, а что было бы, если бы я тебя все-таки соблазнила? Если бы у нас был с тобой роман и мы, скажем, поженились бы на втором курсе?
Она посмотрела на него, словно ожидая ответа, и, не дождавшись, сказала:
– Это был бы пиздец, я думаю.
Оба они рассмеялись, Женя нарочито развязно, Альперович – немного принужденно. Пальцы его отбивали привычную чечетку по тусклой поверхности стола.
– То есть ты чудесный, и милый, и замечательный и действительно мой близкий друг – но не могу представить сейчас, чтобы я спала с тобой. И то же самое – с Ромкой, но по-другому. Не в смысле «спать», спать с ним вполне можно, нет. В смысле исполнения желаний. Некоторым желаниям лучше не сбываться – потому что когда они сбываются, это как будто крышка захлопывается, понимаешь?
Альперович кивнул.
– Ничего ты не понимаешь, – сказала Женя, – мужчинам такое трудно понять. Но если бы у меня был цветик-семицветик, я бы попросила все назад. Чтобы ни брака, ни машины, ни дачи.
– У тебя есть маникюрные ножницы? – вдруг спросил Альперович.
С недоумением Женя полезла в сумочку и вытащила косметичку.
– Да, а зачем?
Альперович протянул руку к букету искусственных цветов, стоящих на столе и вытянул стебель с полураскрывшимся пластмассовым бутоном. Женькиными ножницами он аккуратно срезал все лепестки, кроме трех и протянул покалеченный цветок ей.
– Ну, давай, – сказал он.
Женя пожала плечами. Взяв у Альперовича ножницы, она надрезала лепесток и скороговоркой пробормотала про себя: «Летилетилепесток…бытьпомоемувели». Дернув, она отделила пластиковый обрывок от черенка и бросила на пол со словами:
– Вели, чтобы все вернулось назад.
Потом, наподдав лепесток носком туфли, она улыбнулась, словно сама не веря в то, что все происходящее имеет хоть какой-то смысл.
– Прекратите мусорить, – закричала из-за стойки буфетчица, – пришли, ничего не съели, а цветы ломают.
– Пойдем отсюда, – сказала Женя.
– Иногда хочется, – заметил Альперович, вставая, – позвонить ее начальнику и сказать, чтобы выгнал ее к ебеной матери. И ведь я знаю, что я смогу так ему сказать, что он выгонит, – он вздохнул, – но ведь не буду я этого делать. Поэтому у нас всегда и будет совок.
Дождь кончился, и гром громыхал уже где-то вдалеке. Они вышли на улицу. Оторванный лепесток остался лежать на грязном полу хинкальной.
Утром, по дороге от Романа к метро, Антон привычно думал о том, какая все-таки гадость алкоголь. Каждый раз, когда он видел людей в утреннем похмелье, он размышлял о том, насколько преступно продавать алкоголь, запрещая траву. Кто бы стал пить, привычно рассуждал Антон, если бы марихуана была легализована и продавалась на каждом углу? Ни похмелья, ни запоев. Лигалайз нужен не тем, кто курит, а тем, кто пьет. Только марихуана может спасти алкоголика. Впрочем, говорят, еще калипсол хорошо помогает.
Антон постарался как можно скорее покинуть квартиру Романа, оставив того мрачно сидеть на кухне с бутылкой утреннего пива.
– Надо сходить за водкой, – угрюмо говорил он, – потому что лучше всего похмеляться тем, что пил вечером.
Все-таки никакого сравнения с травой, думал Антон. Жесткий и мерзкий отходняк. Хуже, вероятно, только от героина. Но, слава Богу, хотя бы этого опыта у него никогда не было.
В метро он перебирал все вещества, которые ему приходилось пробовать в своей жизни. Да, от перуанского Сан-Педро рвало прямо в процессе приема, от калипсола казалось, что сердце выскочит из грудной клетки, под кислотой он однажды подумал, что разучился дышать. Даже под травой его пару раз вытошнило – вероятно, в неблагоприятные дни. Но, как правило, наутро он чувствовал себя всего лишь немного сонным и уставшим – ничего подобного алкогольному похмелью, этому облому без кайфа, ему испытывать не приходилось.
Страшно хотелось дунуть. Дома у него был заныкан кропаль гашиша, но до дома надо было ехать через весь город. Между тем, Антон уже неделю собирался заехать в книжный на Лубянке, где по слухам появился новый том Кастанеды. Трава не вызывает зависимости, подумал он, значит, я спокойно подожду до вечера. Сначала куплю книжку, а потом уже поеду домой. Тем более, что кропаль был все равно несерьезный и лучше было бы домой не ехать, а позвонить дилеру Валере и взять у него грамма три… или еще лучше – стакан шишек.
Антон нашел телефон-автомат и набрал валерин номер. Дома никого не было, и он подумал, не сбросить ли сообщение на пейджер, но в последний момент сообразил, что неясно, куда Валера будет перезванивать. Деловым в этом смысле было не в пример легче: у них были мобильные телефоны. Но, с другой стороны, они ничего не понимали в наркотиках, кроме, разве что, кокаина. Может стоит попробовать коксу сейчас, подумал Антон, когда у меня много денег? Впрочем, нет. Все, что он слышал, убеждало его, что игра не стоит свеч. Лучше все-таки взять кислоты и потратить на нее все выходные. А для быстрого и жесткого прихода всегда можно съесть в LSDance две или даже три таблетки «экстази».
Без травы мир был какой-то не такой. Антон помнил, что существует множество оттенков зеленого, и умел ими наслаждаться, гуляя по городу. Он помнил, что поезда в метро подобны чудовищам, способным испугать или подарить силу. Даже то, что время между станциями бесконечно растяжимо, а лица прохожих воистину прекрасны, он твердо знал. Но сейчас эта память и это знание оставались абстрактной памятью и абстрактным знанием – словно он прочитал об этом в книге, а не испытал когда-то сам. Это были пустые, мертвые слова – и чтобы они стали плотью, надо было пыхнуть.
Он вышел на «Лубянке» и еще раз позвонил Валере. Дома все еще никого не было, и Антон начал волноваться. «Может, пойти к первой аптеке и чего-нибудь взять там?» – подумал он. Калипсол наверняка должен был быть – но чтобы вмазаться, пришлось бы все равно ехать домой. А если добраться до дома, то можно было и дунуть. К тому же, последнее время его совсем уже не тянуло на калипсол. Сколько же можно умирать, в конце концов!
На пороге книжного он задумался. Может, ну его – маленького Карлито? Это ведь тоже всего-навсего слова. Лучше поехать домой, не тратя времени попусту. В последний момент он, впрочем, пересилил себя и поплелся в магазин, проклиная толчею и давку у прилавков.
Никакого Кастанеды в магазине, разумеется, не оказалось. «Хорошо Горскому, подумал Антон, он всего Кастанеду по-английски прочел. А мне как быть? Ведь не переведут – так и буду все знать только в его пересказе. А разве ж это знание? Впрочем, может как раз это оно и есть».
Размышляя о том, что лучше – плохой перевод человека, который никогда ничего в этой жизни не видел, или пересказ Горского, Антон поплелся к метро. Да, лучше всего прямо сейчас поехать к Валере, решил он. Может быть, он просто спит и не слышит телефона, и надо разбудить его звонком в дверь. Для очистки совести Антон еще раз позвонил из метро (безрезультатно), а потом поехал на «Рязанский проспект». Проходя мимо ларьков, он подумал, что надо бы разменять доллары, и некоторое время искал обменник. «Вот ведь были времена, – подумал Антон, – когда валюту меняли в любом киоске… лафа была все-таки два года назад. И трава была дешевле, и бабулек от первой аптеки никто не гонял».
Он еще раз позвонил Валере из уличного таксофона, но никто не подходил, так что Антон не был особо удивлен, когда никто не ответил на его звонки в дверь. Он восемь раз нажал кнопку, подождал, пока последняя трель затихнет, и, ругаясь на себя, пошел прочь.
В метро Антон сообразил, что можно же заехать к Алене – у нее наверняка найдется трава. Он позвонил ей из автомата, она на его счастье была дома. Антон сказал, что приедет через пятнадцать минут – благо она жила на следующей остановке.
Алена встретила его в халате и с завязанным горлом. Судя по пропавшему голосу, ее скосила ангина. Она сказала, что в доме пусто и предложить она может разве что чай.
– А дунуть у тебя ничего нет?
– Вчера последний косяк ушел, – ответила она.
Больше всего Антону хотелось сказать «Ну ладно, тогда я пошел», но он удержался. Сказав «лежи, я сам заварю», он пошел на кухню и оттуда позвонил на пейджер Валере, оставив аленин телефон. Две чашки чая он отволок в комнату и сел напротив Алены в кресло. В телевизоре крутилась кассета с кроликом Роджером – одним из тех фильмов, которые особо хорошо идут под травой, но при этом вполне радуют и без нее. Как и многие его друзья, Антон знал этот фильм почти наизусть. Впервые они с Пашкой смотрели его у Горского – еще до того, как Горский стал инвалидом. Ту, первую кассету он до сих пор любил больше всего: почему-то оригинальная звуковая дорожка была на итальянском, зато перевод был отличный.
