Раймонд Чэндлер - Вечный сон
Отвернувшись, она порылась в сумочке, вынула оттуда носовой платок, сунула его в рот и стала медленно, методично рвать его зубами на части.
— С чего ты взял, что он что-то против меня имеет? — прошептала она приглушенным из-за платка голосом.
— Могу ответить. Сначала он дает тебе выиграть кучу денег, а потом подсылает грабителя с пистолетом их у тебя отобрать. И тебя это нисколько не удивляет. Ты ведь даже не поблагодарила меня за то, что я тебе эти денежки сохранил. Создается впечатление, что все это было разыграно, причем, льщу себя надеждой, лично для меня.
— Что значит «дает выиграть»? Ты что же, считаешь, он может выигрывать и проигрывать по своему усмотрению?
— Конечно. Четыре раза из пяти — если ставит ту же сумму, что и ты.
— Знали бы вы, мистер Детектив, как я вас ненавижу.
— На здоровье. Ты же мне денег не платишь.
Она выбросила разорванный платок из окна:
— Хорошо же вы обращаетесь с женщинами.
— А ты хорошо целуешься.
— И держитесь прекрасно. Одна посадка головы чего стоит. Не знаю только, кого мне благодарить за доставленное удовольствие — вас или моего отца?
— Мне с тобой целоваться понравилось.
— Пожалуйста, увезите меня отсюда, — сказала она медленным, срывающимся от гнева голосом. — Я хочу домой.
— Ко мне домой, детка?
— Будь у меня бритва, я полоснула бы ею тебя по горлу. Просто из любопытства: что из тебя потечет.
— Змеиный яд, — сказал я, включил мотор, развернулся и той же дорогой, через железнодорожный переезд, потом по шоссе, вернулся в Лас-Олиндас, а оттуда — в Уэст-Голливуд. Вивьен со мной не разговаривала. Она сидела молча и совершенно неподвижно. Наконец я свернул в ворота стернвудовской усадьбы и подъехал к особняку. Машина еще не остановилась, а Вивьен уже распахнула дверцу и, даже не попрощавшись, выскочила на ходу. Я видел, как она взбежала на крыльцо и позвонила в звонок. Дверь открылась, выглянул Норрис, Вивьен его оттолкнула, вошла и скрылась из виду. Дверь захлопнулась, а я еще долго сидел и смотрел в одну точку. Потом я развернулся, выехал из ворот и отправился домой.
XXIV
На этот раз в холле было пусто. Никто не ждал меня у кадки с пальмой с пистолетом в кармане. Никто не отдавал мне приказаний. Поднявшись на лифте на свой этаж, я быстро зашагал по коридору. За чьей-то дверью тихонько мурлыкало радио. Я торопился: ужасно хотелось выпить. Так торопился, что, войдя в квартиру, не стал включать свет, а бросился прямо на кухню. И тут только почувствовал какой-то странный запах. Сквозь задернутые шторы в комнату с улицы пробивался слабый свет. Я остановился и принюхался. Пахло духами — сильными, терпкими духами.
Тихо, ни звука. Вскоре, однако, глаза мои привыкли к темноте, и я увидел, что на полу, посередине комнаты, что-то лежит. Я попятился, нащупал большим пальцем выключатель и включил свет.
Кресло-кровать было разложено, и из него доносилось хихиканье. На моей подушке покоилась светлая головка, а под ней чьи-то согнутые в локтях руки. В моей постели устроилась Кармен Стернвуд. Лежала как у себя дома и хихикала. По подушке струился водопад золотистых волос, словно специально для этой цели расчесанных. На меня — как всегда, пристально, будто целясь, — внимательно смотрели серо-голубые глаза. Кармен улыбнулась, показав свои маленькие хищные зубки:
— Здорово я придумала, а?
— Не то слово, — буркнул я, подошел к торшеру, включил его, вернулся к двери потушить верхний свет и снова возвратился через всю комнату к торшеру, под которым на низком столике стояла разложенная шахматная доска. На доске были расставлены фигуры. Мат в шесть ходов. Решить эту задачу, как, впрочем, и многие другие, я не мог. Я окинул глазами позицию и сделал ход слоном, а потом только скинул шляпу и пальто. Все это время до меня доносилось тихое хихиканье, похожее на мышиную возню за стенкой.
— Держу пари, ты никогда не догадаешься, как я здесь очутилась.
Я вынул сигарету и тупо уставился на нее:
— Держу пари, что догадаюсь. Ты проникла через замочную скважину — как Питер Пен[8].
— Кто это такой?
— Один мой знакомый. Когда-то вместе в бильярд играли.
— Ну, ты даешь, — сказала она, захихикав.
— А где ж большой… — начал было я, но Кармен меня опередила. Напоминать ей про большой палец было излишне; она вынула правую руку из-под головы и принялась сосать палец, поглядывая на меня своими очень круглыми и очень лукавыми глазами.
— А я голая, — сообщила она, когда я, покурив, смерил ее долгим взглядом.
— Господи, я ведь так и думал, — откликнулся я. — Мне уже давно не дает покоя эта мысль. Ты просто меня опередила. Не скажи об этом ты, я бы и сам через минуту сказал: «Держу пари, что ты совершенно голая». А вот я всегда сплю в калошах, чтобы можно было поскорей вскочить и убежать, если ночью дурные мысли преследуют.
— Ну, ты даешь! — Она опять прыснула и, по-кошачьи потершись щекой о подушку, вынула из-под головы левую руку, взялась за кончик одеяла, а затем, выдержав паузу, откинула его.
Действительно, лежит в чем мать родила. При свете торшера ее гладкая кожа отливала жемчугом. Да, сегодня ночью генеральские дочки взялись за меня всерьез.
— Смотришься ты неплохо, ничего не скажешь, — признал я, снимая с нижней губы крошку табака. — Только я все это уже видел. Я ведь не первый раз застаю тебя голой. Помнишь?
Она захихикала и укрылась одеялом.
— Так как же все-таки ты сюда попала? — спросил я.
— Меня управляющий впустил. Я предъявила ему твою визитную карточку. Я ее у Вивьен украла. Управляющему я соврала, что ты мне назначил встречу и велел, если тебя не будет, подождать. Здорово я его одурачила, да? — Очень собой довольна.
— Здорово, — согласился я. — Все управляющие одинаковы. А теперь, когда я знаю, как ты сюда попала, расскажи мне, сделай милость, как ты намереваешься отсюда уйти.
Она опять захихикала:
— Уйти? А я никуда уходить не собираюсь… Мне и здесь хорошо. С тобой.
— Послушай. — Я вынул изо рта сигарету. — Не заставляй меня снова тебя одевать. Надоело. Я очень ценю твой благородный жест, но воспользоваться им, увы, не могу. Джек Потрошитель никогда не подводит друзей, а ведь я — твой друг и не желаю тебе зла. Если же я приму твое предложение, мы не сможем оставаться друзьями. Пожалуйста, очень тебя прошу, оденься.
Она отрицательно покачала головой.
— Слушай, — не сдавался я. — Ты совершенно не думаешь обо мне. Я понимаю, тебе хочется продемонстрировать, какая ты испорченная, но ведь я это и так знаю. Ведь это я обнаружил…
— Выключи свет, — перебила она, хихикая.
В сердцах я швырнул сигарету на пол и растер ее ногой, потом достал носовой платок и вытер потные ладони. Попробую еще раз:
— Дело не в соседях, не думай. Им ведь наплевать. В любом многоквартирном доме заезжих шлюх всегда хватает, и, если их будет на одну больше, здание не рухнет. Дело тут в профессиональной этике. Понимаешь — в моей профессиональной этике. Я же работаю на твоего отца. Он — больной человек, слабый, беспомощный. Он ведь мне доверяет — а я возьми и выкини такой номер! На что это похоже? Пожалуйста, Кармен, оденься.
— Тебя зовут не Джек Потрошитель, а Филип Марло. Меня не проведешь.
Я посмотрел на шахматную доску. Слоном я пошел зря. Я вернул слона обратно. Слоны в этом окончании решающего значения не имеют. Не их это партия.
Оторвавшись от доски, я снова взглянул на Кармен. Она лежала, прижавшись бледной щекой к подушке, и смотрела перед собой большими, ввалившимися и пустыми, словно колодец во время засухи, глазами. Маленькая ручка с совершенно одинаковыми, узкими пальчиками беспокойно теребила одеяло. Где-то в глубине души она, вероятно, усомнилась в неотразимости своих чар, хотя сама еще об этом не знала. Женщинам, даже хорошеньким, очень нелегко свыкнуться с тем, что их тело лишено притягательности.
— Я иду на кухню сделать себе коктейль, — сказал я. — Хочешь выпить?
— Угу. — На меня внимательно смотрели спокойные, немного озадаченные глаза. В них зародилось сомнение, и вкрадывалось оно так же незаметно, как крадется в высокой траве выследивший дрозда кот.
— Если оденешься — получишь коктейль, договорились?
Она опять приоткрыла рот и, не ответив, тихонько зашипела, а я пошел на кухню, достал бутылку виски и шипучку и смешал два коктейля. С удовольствием дал бы ей что-нибудь покрепче, глицерин или дистиллированную серную кислоту. Когда я со стаканами вернулся в комнату, она даже не пошевелилась, но шипение прекратилось. Глаза были снова пустые, на губах заиграла прежняя лукавая улыбочка. Внезапно она села на кровати, откинула одеяло и потянулась за стаканом:
— Дай.
— Оденешься — дам.
Я поставил коктейли на шахматный столик и закурил:
