Михаил Михеев - Сочинский вариант
Конечно, я тут же простила Петра Иваныча, мы пошли на кухню, и я угостила мужчин жареной индейкой, которую успела купить по пути домой. Петр Иваныч вытащил было коньяк, но вспомнил, что Максим на машине и ему нельзя. Мы пили кофе, Петр Иваныч задирал нас — «молодежь» — рассуждениями на моральные темы. Максим отшучивался за себя и за меня. А я просто смеялась, слушая их пикировку и глядя на них.
Давно мне не было так хорошо и безмятежно-весело.
Уже наступал вечер. Перед тем, как зажечь свет, я глянула в окно и увидела желтую «оперативку» с огоньком на крыше. Она остановилась перед нашими домами, из нее выскочили два милиционера и побежали куда-то за угол. «Оперативка» проехала еще немного и опять остановилась.
Город жил своей вечерней жизнью. И не всем, видно, было так хорошо и беззаботно, как мне…
2
На другой день мне позвонил полковник Приходько.
— Все верно,— сказал он.— Показали список фальшивых фактур Аллаховой. Надо было вам на нее поглядеть. Не ради какого-то удовольствия, конечно, человековедения ради. Поняла, что молчать бессмысленно. Добавила еще с десяток фактур по своим личным делам.
— И много получается?
— Много… Еще раз спасибо вам, Евгения Сергеевна!
— Мне-то за что? Башкову спасибо скажите.
— Скажу! Как только найдем, обязательно скажу.
Дома у нас, как и на улице, было холодно. Вместе с горячей водой выключили и отопление. Петр Иваныч возмущался, звонил в домоуправление, там ему посоветовали обратиться в теплосеть, тем дело и закончилось. Теплее в комнатах не стало.
Вечером попробовали сыграть в шахматы — не пошло, ссыпали свои черно-белые полки обратно в коробку.
Долго читала в постели. Петру Иванычу тоже не спалось, я слышала, как он брякал стаканами на кухне, должно быть, пил свой облепиховый сок. И конечно, как только уснула, зазвонил телефон.
— Вас девичий голос спрашивает,— сказал в дверь Пётр Иваныч.
— Девичий?
— Так мне ухо подсказывает.
Я нехотя натянула халат.
— А еще что оно вам подсказывает?
— Она непорядочная девушка.
Я никак не могла разыскать вторую туфлю.
— Это — почему?
— Порядочные девушки не звонят в одиннадцать часов. В одиннадцать часов они спят.
— Разве?… А она это слышит?
— Нет, конечно!
Я нашла, наконец, свою туфлю и выбралась в коридор. Пока Петр Иваныч меня ждал и говорил со мной, он держал трубку в кармане пижамы.
— Это я, Жаклин. Здравствуйте!
Я не очень даже удивилась. За эти дни столько свалилось на меня всяческих неожиданностей, что я начала к ним привыкать. Повысился порог восприятия, как объясняли нам на лекциях по психологии.
Жаклин перешла на таинственный шепот, я попросила ее говорить погромче.
— Я из автомата говорю. Вы не обижайтесь на меня… Ну, за баню, ладно?
И сразу же выпалила:
— Папочка наш объявился!
Вот тут я уже не знала, что ей сказать. Неужели Башков спрятался у сына, а Жаклин таким ходом решила поправить в глазах милиции свои покосившиеся делишки? Она вполне могла это сделать. Да, но в таком случае она обратилась бы, вероятно, не ко мне…
— Вы меня слушаете?
— Да-да, слушаю. Он сейчас у вас?
— Нет, он просил вам позвонить. Ему нужно с вами встретиться.
— Зачем?
— Не знаю.
— Почему он сам мне не позвонил?
— Боится выйти на улицу.
— Где он меня ждет?
— Я вас провожу. Я говорю из автомата возле остановки «восьмерки». Знаете?
— Знаю. Ждите меня там. Буду через десять минут.
Петр Иваныч, разумеется, всполошился.
— Это еще куда? Двенадцатый час — не рабочее время.
— Не все у людей укладывается в рабочее время.
— Одевайтесь потеплее!
Я надела джинсы и толстый шерстяной свитер. Тот самый, в котором была на море. Мне в нем всегда везло… Но что надеть на ноги? Сапоги? Тогда джинсы придется выпускать поверх сапог, нехорошо!
— Надевайте ботинки!— посоветовал Петр Иваныч.— Ботинки налезут на шерстяные носки.
Я вытащила из угла туристские ботинки. Уж не помню, по какому случаю их купила, а надевала всего раз или два. Это были тяжелые ботинки на резиновой рубчатой подошве, с твердым, как копыто лошади, каблуком… А ведь могла надеть и сапоги на мягкой микропорке… Сколько еще бывает в нашей жизни таких вот не-предугадываемых случайностей, от которых зависит иногда многое…
На улице было темно и холодно. Ветер забрасывал за воротник колючие снежинки. Земля была мерзлая и скользкая, и я почему-то подумала, как неприятно упасть и лежать, прижавшись щекой к этой скользкой холодной земле.
Мне было несколько беспокойно, но и не идти я не могла. Слишком много вложила сил, нервов, переживаний в эту чужую изломанную судьбу, чтобы отказаться от сомнительной встречи… Как Жаклин могла все так верно рассчитать, чтобы выманить меня из дома, не знаю до сих пор. Воистину, нет у женщины более лютого врага, нежели женщина!…
Еще издали я заметила темную фигуру возле телефонной будки. Вначале мне показалось, что там двое, но, подойдя поближе, увидела одну Жаклин, в дубленке и мохеровом беретике. Она вышла мне навстречу.
— Пойдемте, это недалеко.
Мы прошли квартал, свернули в туннель между домами. Жаклин уверенно направилась к рядам индивидуальных гаражей. Я не могла понять, куда она идет, но послушно следовала за ней, скользя и запинаясь на рытвинах и замерзших застругах, следах автомобильных колес.
Свет с улицы сюда не проникал, между гаражами было темно.
Откуда-то сбоку вышли две мужские фигуры, пересекая нам дорогу. Жаклин ойкнула и остановилась. Фигуры подвинулись ближе и материализовались в двух добрых молодцев. Лица их в темноте я разглядеть не могла. Один был повыше и потоньше, второй пониже и пошире, шел вперевалочку, засунув ладони рук в карманы светлых тренировочных брюк.
Они остановились перед нами. Подвинулись ближе. Остро пахнуло водочным перегаром.
Тот, что повыше, протянул руку к Жаклин:
— Подай-ка сумочку!
Жаклин отступила, повернулась ко мне.
А я смотрела на молодцев, и какая-то ненатуральность чувствовалась во всей этой уголовной ситуации. Что именно — понять я не могла, но фальшь ощущалась. Почему-то я ждала, что они скажут: «Девушки, мы пошутили, идите спокойно!»
Тот, что повыше, вырвал у Жаклин сумочку и повесил себе на левое плечо.
— Ребята, что вы, ребята…— залепетала Жаклин.
И это показалось мне тоже ненастоящим.
— Тихо, мымра!— Высокий шагнул ко мне.— Девочка, пошарь в кармашках, на бутылку нам не хватает. Кому говорю!
Он ухватил меня за воротник, я резким движением освободилась.
— Скажи, она еще брыкается.
Вдруг второй схватил меня сзади за локти и заломил руки за спину. Я запоздало рванулась. Но держал он крепко.
Высокий не спеша взял меня за отвороты куртки, неожиданно и сильно ударил ладонью по лицу.
Боли я не почувствовала.
Только сверкнуло что-то перед глазами.
Жаклин за моей спиной твердила сбивчиво: «Ребята, что вы, ребята… возьмите сумочку, только не бейте…»
Высокий ударил еще раз. Я успела чуть нагнуться, и попал он не по лицу, а по голове, прямо по свежему еще шраму.
Вот тут-то мне стало больно.
Возникло ослепляющее ощущение ярости. Я дернулась изо всех сил, но тот, сзади, был тяжелее меня. А длинный левой рукой стянул на моем горле отвороты куртки, чтобы я не могла повернуть голову. Я подумала, что, пожалуй, достану зубами до его руки. Тут что-то блеснуло на его пальце — красноватая искорка, как отблеск тлеющей сигареты.
Я узнала кольцо.
И тут же узнала высокого. Тот самый, кто остановил машину Башкова-младшего возле Дома офицеров, разговаривал с Жаклин, потом уехал вместе с ними и Саввушкиным.
Все стало понятным.
Меня заманили в ловушку, решили проучить. Изобьют и оставят лежать здесь, между гаражей, на холодной мерзлой земле. Это — месть за ушедшее денежное благополучие, за отобранную машину, и режиссура, конечно, Саввушкина…
Что делать?… Что-то нужно сделать…
Высокий готовился ударить еще раз, я втянула голову в плечи, насколько позволял сдавивший мне горло ворот куртки, нагнулась вперед… и увидела ногу того, кто меня держал сзади, ногу в светлой брючине… Ведь на мне ботинки! Я уже не следила за высоким. Пусть бьет!…
Я согнула колено и что есть силы ударила каблуком по ноге в светлой брючине.
Я почувствовала, что попала. Не хотела бы я быть на его месте, каждый, кто хоть раз ушибал переднюю часть голени, где незакрытая мышцами кость, знает, как это больно. Может быть, я даже сломала ему ногу. Он только охнул глухо, со свистом втянул воздух. Он уже не держал, он сам держался за меня.
А высокий все еще не понимал, что произошло, все еще тянул меня за отвороты куртки, да и реакция у него была плоховатая.
