Жорж Сименон - «Дело Фершо»
— Чувствуется, что ваш тесть много пережил. Я всегда говорю, что такие люди много лучше других. Это сразу видно по глазам.
Старая акула — вот кем он был! Точнее — крокодилом, который позволяет течению нести себя вперед, словно бревно, о чем он так хорошо рассказывал Лине, чтобы произвести на нее впечатление.
— Ты не ешь?
— Я не голоден.
Он стоя проглотил чашку кофе с молоком, а затем спросил:
— Мне идти на вокзал?
Почему было не прихватить с собой Лину? Разве он не имел права пойти с женой? Она же вела себя как член семьи, словно Фершо действительно был ее отцом!
На улице он зашел в кабачок выпить рюмку спиртного. Он поступал так все чаще, особенно по утрам: это придавало ему в собственных глазах больше апломба.
Только, выпив одну рюмку, ему хотелось еще и еще, так что приходилось идти на всякие хитрости, чтобы, отстав от спутников, перехватить в каком-нибудь встречном заведении следующую порцию спиртного.
Он первым прочитал газеты в большом кафе напротив вокзала, где опять выпил. Они еще накануне ждали откликов на пресловутое досье Меркатора. Фершо нервничал, не находя ничего в газетах, и, вероятно, думал, что его враги сумели замять дело.
Сегодня бомба взорвалась.
«Дьедонне Фершо нападает».
«Скомпрометированы бывший председатель Совета министров и другие высокопоставленные лица».
«Где документы?»
Все газеты с разными комментариями воспроизводили информацию, появившуюся в маленькой бульварной газете. Там речь шла о бывшем председателе совета министров, занимавшем раз десять — двенадцать разные министерские посты, ныне — вице-председателе одной парламентской фракции, получившем несколько лет назад крупные суммы от иностранного правительства в обмен на свободу действий своих финансистов в Габоне.
Пока упоминались только инициалы. Приводились цифры. Сообщалось, что корешки чековых книжек и документы находятся в надежном месте.
Во всех газетах лейтмотивом звучало одно и то же:
«Не ожидает ли нас новая Панама?»
Затем следовало несколько ставших традиционными строк:
«Все усилия полиции обнаружить Дьедонне Фершо остаются тщетными. Есть основания полагать, что он находится в Бельгии. По последним сведениям, удалось напасть на верный след».
Наконец, только в одной политической газете с не очень солидной репутацией был задан вопрос:
«Почему медлят с арестом Эмиля Фершо?»
Мишель рассчитался, сунул газеты в карман плаща и направился к набережной. Вскоре он увидел направляющихся к нему тихим шагом Фершо и Лину. Видимо, Фершо рассказывал ей, смешной анекдот: она громко смеялась. Но, заметив мужа, резко оборвала смех. Наверное, вспомнила утреннюю сцену? Боялась его выходки?
— Досье Меркатора опубликовано, — объявил Мишель.
Обычно Фершо поднимался к себе в комнату, чтобы спокойно прочитать газеты. Сегодня, несмотря на важные новости, он продолжил прогулку, лишь задав несколько вопросов. Были ли названы имена? Что и какая именно газета писала? Упоминалось ли о брате? Есть ли о нем что-нибудь в «Тан»? И под каким заголовком?
Он молча выслушал ответы, засунув руки в карманы и приглаживая языком бороду, к которой еще никак не мог привыкнуть.
— Завтра или послезавтра, я думаю, вам придется снова съездить в Брюссель.
Он посмотрел на Мишеля так красноречиво, что тот перевел его слова следующим образом:
«Следует ли мне посылать его в Брюссель? Не воспользуется ли он этим, чтобы предать меня?»
Мишель возразил:
— Я, конечно, поеду, если вы прикажете, но не очень-то стремлюсь к этому.
Призывая мужа к спокойствию, Лина дотронулась до его руки.
Мог ли Фершо не думать о возможном предательстве? Ведь Мишель мог поехать в Брюссель или Париж, к братьям Блестейнам или к Эмилю Фершо, обратиться непосредственно к полиции или к враждебной стороне.
Как было бы им не вознаградить его за поимку Дьедонне Фершо, который платил ему восемьсот франков в месяц и мог бросить в любую минуту!
Пришла бы Мишелю эта мысль, если бы Фершо не поглядывал на него подозрительно? И только сегодня, а довольно часто. Начиная с того дня, когда он вернулся из Брюсселя, и хозяин остался при убеждении, что Мишель что-то от него утаил.
Лина ничего не понимала, объясняя все мужской ревностью со стороны человека, который только начинал жить; к тому, что уже прожил длинную жизнь.
— Еще пишут о вашем брате. Одна из газет требует его ареста.
Фершо тотчас назвал газету, давая понять, что он в курсе дела и что совершенно сознательно втягивал брата в эту историю.
Что было им троим делать в десять утра в городе, в котором шла размеренная жизнь, где никому до них не было дела? На набережной их толкали люди, занятые разгрузкой и погрузкой судов, они дышали угольной пылью, наблюдая, как быстро засыпают этот уголь электрокраны, наталкивались на веревочные ограждения, на твердый и замерзший железный лом.
У них была возможность покинуть пределы города, пройтись вдоль пляжа навстречу ветру и волнам, но Фершо передвигался с трудом и быстро продрог. Улицы, рынок, женщины с непокрытыми головами, рабочие дорожной службы — все это тоже составляло убогий фон их утренней прогулки.
Полиция всюду разыскивала Фершо, а он, прихрамывая, медленно брел вдоль тротуаров, задевая ящики с овощами или лотки с мясом. Лина и Мишель не решались нарушить его молчание.
Ноги сами привели их к маленькому кафе поблизости от дома. Они уже привыкли к его запаху, к опилкам на влажном полу и хозяину, начищавшему кофейник.
Они уселись за свой обычный столику, потребовали красную салфетку, карты, фишки, минеральную воду для Фершо и кофе с вином, которое Мишель пил, не вызывая недовольства жены.
Лина играла плохо. В «Воробьиной стае» и Кане Фершо во время игры был сварлив, придирчив и нетерпелив, если партнер медлил с ходом.
— Трефы козыри.
— Нет.
Лина нерешительно разглядывала свои карты, не зная, брать ей или нет.
— Твой ход, — сказал ей Мишель.
— Я не знаю, с чего ходить… Брать или нет?.
На этот раз Фершо молчал, не выражая никакого недовольства.
— Поступай как хочешь, но играй.
— Если ты будешь меня торопить, я сыграю не правильно.
— Думаешь, весело ждать, пока ты пойдешь?
Начиная игру, она разглядывала карты с гримасой избалованного ребенка. Теперь же ее руки немного дрожали, казалось, что она вот-вот заплачет — верхняя пухлая губка ее надулась еще больше.
— Ты будешь играть?
Почему, ну да, почему она подняла глаза на Фершо, словно призывая его на помощь? И тот спокойно произнес:
— Не спешите, Лина. У нас нет никакого другого дела весь день.
— Вот именно, не спеши! Все равно пойдешь неверно.
Разве не имел он права относиться к жене как ему заблагорассудится?
— Послушай, Мишель…
Она показала карты, готовая бросить их на стол.
— Не поддавайтесь на слова вашего мужа. Я вижу, у вас есть девятка треф и валет. Надо брать…
Руки у Мишеля дрожали. Ему хотелось бросить карты и уйти. Искушение было так велико, что он только чудом удержался и ничего не сказал. Затем сыграл сам, посматривая на партнеров. Гроза грохотала где-то рядом и никак не решалась разразиться. Лина выиграла партию.
— Видите! Не надо терять голову и оглядываться на мужа.
Она благодарно улыбнулась. Они сыграли еще партию, и дурное настроение Мишеля, который проиграл, усилилось, особенно после того, как он не заказал каре дам, о чем Фершо не замедлил ему напомнить.
Казалось, Фершо видит карты Лины.
— Снимите. Теперь, если у вас есть бубновый туз, ходите им. Если нет, ходите самой сильной картой. У вашего мужа козырей больше нет.
Так продолжалось около часа. Выпить кофе зашла дочь рыбака в черной блестящей плиссированной юбке.
Она стояла у стойки, высокая, стройная, светлоглазая, и с открытым ртом смотрела на них.
Играя, Мишель поглядывал на нее. Ему показалось, что она смотрит только на него, и он призывно ей улыбнулся. Та отвернулась и заговорила с хозяином.
Мишель находился в таком состоянии, когда для вспышки достаточно было любого повода. Фершо протянул руку и, не глядя, взял карту Лины, показывая, что играть надо ею.
Мишель встал и бросил свои карты на стол — ему уже давно хотелось это сделать.
— Если вы решили вдвоем играть против меня одного…
Он направился к вешалке, взял шляпу, перекинул через руку плащ и вышел.
— Хотел ли он произвести впечатление на вошедшую девушку? Было и это. В его чувствах было все — отвращение, нетерпение, унизительное сознание своего ничтожества, желание возвыситься в собственных глазах.
На улице он растерялся, не зная, куда идти. А так как не хотел, чтобы видели его нерешительность, то побрел к дому г-жи Снук. Инстинкт подсказывал ему, что дальше идти опасно, что тогда будет трудно вернуться.
Он вошел в дом, поднялся к себе, запер дверь на ключ и бросился на постель.
