Батья Гур - Убийство в кибуце
Пока она поворачивала лицо к окну и щурила глаза, Михаэль вспоминал, о чем они говорили в секретариате кибуца тем вечером, когда с Махлуфом Леви и Моше искали бутылочку с паратионом. Дворка без всякого напряжения рассказала, что она делала весь день. До полудня у нее были занятия в школе, а потом она пошла в столовую. Хотя было уже довольно поздно, она легко отвлекалась на всякие идеологические вопросы. Даже тогда она умудрилась прочесть ему небольшую лекцию, в которой чувства ее били через край, несмотря на обычную сдержанность, и объяснить, почему она не любит готовить дома.
«Я противница того, — Михаэль помнил, что она говорила, почти дословно, — чтобы люди запирались в своих домах и питались там. Совместные ужины — это тоже одно из достижений кибуцев». Даже тогда, в секретариате, Дворка была абсолютно уверена, что только ей дано познакомить его с «духом кибуца». Но и тогда ему мешало чувство неловкости, которое он перед ней испытывал, несмотря на необходимость как-то сблизиться с ней и завоевать ее расположение. Когда он в секретариате попросил ее рассказать о совместных ужинах, она стала говорить так, словно перед ней сидел человек, неспособный ее понять. «Кибуц меняется, меняются и традиции в столовой. Люди готовы поступиться общественным ради семейной ячейки».
Когда она говорила о себе, о мельчайших подробностях своей повседневной жизни, ему казалось, что она его допускает в святая святых и делает ему честь, которой он был недостоин.
— Иногда и я грешу и не иду в столовую, но лишь тогда, когда у меня уже нет сил, и я не хочу ничего есть, кроме стаканчика йогурта. Но в остальных случаях я иду туда, потому что это единственная возможность повидаться с людьми и посидеть с ними за одним столом. Можно обговорить все на свете, ради этого, собственно, мы и собираемся. — Тут она замолчала, словно вспомнила, что говорит с чужаком, и еще раз подчеркнула: — Мы — последний бастион, в котором еще нет отчуждения, в мире, пораженном страхом. А вы видели нашу столовую? — неожиданно спросила она.
— Конечно, — с чувством ответил Михаэль, — красивая, современная, вся в мраморе и кафеле и оборудована по последнему слову техники.
На самом деле он просто произнес то, что она от него ожидала, но каково было его удивление, когда, оказалось, что он не угадал ответ и нарвался на вспышку ее гнева:
— Вот из-за этой расточительности и происходит падение нравов среди изобилия. Это плата за пресыщение. — Он посмотрел на нее в замешательстве, а потом стал задавать новые вопросы о том, как она провела день, когда произошло убийство.
Она ему сказала, что намеревалась заглянуть в лазарет после обеда, но по дороге встретила Рики, которая рассказала, что Оснат сделали укол и она сейчас отдыхает. Тогда она решила пойти домой.
— Это между столовой и лазаретом, недалеко от детского сада, — говорила она ему тогда в секретариате, — и я решила по дороге домой заглянуть в садик, потому что у младшего была простуда, а поскольку Оснат заболела…
— И вы заходили туда? — перебил ее Михаэль.
— Нет, в это время там был тихий час, а в детском саду главное — не нарушать распорядок. Появление родителей нарушает режим. По моим подсчетам, воспитательница должна была уже уложить детей спать, и я, чтобы не мешать, решила подождать, пока дети не проснутся.
Даже во время того вечернего разговора в секретариате он настаивал на соблюдении секретности, правда не вдаваясь в объяснения, но уже тогда она встретила его просьбу с поджатыми губами. Он вспоминал все это, пока она сидела перед ним, то открывая, то закрывая глаза. Казалось, что она не столько искала правильный ответ, сколько примерялась, стоит ли вообще отвечать этому чужаку. Спрашивая о ее отношениях с Оснат тогда, в секретариате, он услышал ее печальный ответ: «Недавно мы с ней разошлись по одному идеологическому вопросу».
— Почему же вы не начали с этого разногласия? — Михаэль решил сейчас задать этот вопрос.
Дворка вздохнула:
— Нужно начинать с того, что Оснат родилась не в кибуце, ей не нравилось коллективное обучение, она не жила в доме малютки с другими детьми. И поскольку у нее не было солидной базы… — Дворка замолкла на середине фразы и вдруг, совершенно неожиданно для него, бросила: — Вы знаете, кем был ее отец? — После этих слов она сделала вид, что сожалеет о сказанном. Она намеревалась вновь вернуться к изложению основных принципов, но Михаэль уже зацепился за ее последние слова.
— И кто же был ее отец? — спросил он, быстро вспомнив уверенный ответ Моше о том, что ее отца никто не знал и никаких родственников за пределами кибуца у нее не было.
— Помимо меня и моего супруга, никто в кибуце ничего об этом не знал. Никто не пытался связаться. Но сейчас, когда таить все этой уже не имеет никакого смысла, — тут она перешла на трагический шепот, — я могу сказать, что он был мелким спекулянтом на черном рынке в годы лишений.
Михаэль не скрыл своего удивления и спросил:
— И это все?
Дворка смогла разглядеть в нем это разочарование:
— Конечно, для вас это мелочь. Вы слишком молоды, чтобы это помнить… — Она подождала его реакции на ее слова, но спросить, сколько ему лет, так и не решилась. — Это были настоящие подонки, эти спекулянты в годы лишений. Должна признаться, что обходиться без них тоже было трудно. Кибуц продавал яйца и кур на черном рынке. Мой супруг Иегуда был в то время секретарем кибуца по внешним вопросам. Мы вынуждены были общаться с этим человеком, с этим ничтожеством, с этим мерзавцем, который пользовался ситуацией. Позднее, когда Оснат появилась в кибуце, социальный работник, которая привезла ее, шепнула мне на ухо, что отец Оснат ушел из семьи и не хочет помогать алиментами. Когда она назвала его имя и описала внешность, я сразу поняла, кто это был. Но он больше ни разу не появился в кибуце. Он не интересовался ни своей женой, ни дочерью. Правда, и дочь пошла в отца, и больше не интересовалась своими родителями.
— Где он сейчас? — спросил Михаэль.
— Умер, — сказала Дворка и закрыла глаза. — Когда ее мать в последний раз приезжала в кибуц, она мне сказала, что он умер. — Дворка открыла глаза. — Вы заставляете меня говорить о вещах, о которых я не вспоминала долгие годы. Когда мать Оснат приезжала в последний раз, мы с ней долго беседовали. Трудный это был разговор. — Дворка глубоко вздохнула и отпила глоток воды. — Оснат отказалась с ней встречаться, и никакие уговоры не помогли. Она запретила ей появляться в кибуце. Но у нас никто не знал об этом. Когда девочке исполнилось двенадцать, ее мать снова появилась в кибуце. Тогда Оснат пришла ко мне и попросила, чтобы я избавила ее от присутствия матери. Хотя я ее хорошо знала, но все равно удивилась тому, с какой злобой она сказала, что для нее мать не существует, что она для нее давно умерла. И просила, чтобы я запретила ее матери появляться в кибуце. — Дворка поставила стакан на стол. — Как учитель, как воспитатель, я не раз сталкивалась со сложными ситуациями, острыми проблемами. Но я до этого никогда не видела у детей таких вспышек гнева, не сталкивалась с такой волей, как у Оснат. В ней с раннего возраста чувствовалось упрямство; никто не мог поколебать ее позицию. Непонятно даже, откуда она черпала силы для этого. Если бы только… — На этом месте она умолкла и развела руками.
— Если бы что? — успел вставить вопрос Михаэль.
— Если бы она все эти силы направляла туда, куда нужно, — прошептала Дворка, расслабляя пальцы.
— Но я так понял, что она, как и вы, по образованию педагог, и ее избрали секретарем кибуца.
— Да, — подтвердила Дворка без энтузиазма, — вряд ли я смогу это объяснить человеку, который не знает, что такое кибуц. — Михаэль промолчал. — Мне пришлось объяснить матери, — сказала Дворка, и Михаэль понял, что она собирается рассказать обо всем в своей собственной интерпретации, — что ребенок отказывается видеться с ней и что для всех будет лучше, если мать вообще оставит ребенка в покое. Но эта женщина, — Дворка опять вздохнула и закрыла глаза, словно эта сцена до сих пор была ей неприятна, — эта женщина, — повторила она и открыла глаза, — это надо было видеть!.. — Внезапно у нее пробудился интерес к нему, словно она увидела его впервые: — Наверное, в вашем окружении полно таких женщин.
Михаэль попытался пропустить это замечание между ушей, особенно его резануло слово «окружение».
— Она выглядела как дешевая шлюха — волосы ярко выкрашены, обтягивающее цветастое платье. Помню, на ней были красные туфли на высоких каблуках. Подумать только: конец пятидесятых, а она так вырядилась! Какая вульгарность! Жара, а она вся в косметике. А мы — в шортах и сандалиях. — На ее лице появилось выражение человека, который вглядывается в картину далекого прошлого, пытаясь разглядеть старые краски. В другой ситуации Михаэль бы обязательно улыбнулся. — Но в то же время, — продолжала Дворка, — на нее нельзя было смотреть без жалости. Бедняжка была растеряна, но гордости не теряла. Она собралась с силами и сказала, что если дочь не хочет ее видеть, то и не надо. Ни одной слезинки не вылилось из ее глаз. У нее была та особая твердость, которая отличает низы общества. Интересно, что и Оснат была такой же упрямой, только двигалась в другом направлении.
