Филлис Джеймс - Ухищрения и вожделения
— Ну ладно. Теперь можно. Пошли.
И это тоже было поразительно: он так четко мыслил, рассчитывал, как долго следует выждать. Он буквально волок ее за собой, пока они не остановились над телом отца. И глядя вниз, на по-прежнему протянутую, недвижную руку, на остекленевшие открытые глаза, на огромную красную лужу, медленно впитывающуюся в землю, Элис осознала, что перед ней — труп, что отца больше нет, нет и не будет, и ей уже не придется со страхом ждать, что он опять сделает с ней это, — никогда. Алекс посмотрел на нее и сказал, произнося слова громко и раздельно, словно говорил с умственно отсталым ребенком:
— Теперь он уже никогда не сделает с тобой того, что делал. Что бы это ни было. Никогда. Слушай меня внимательно, я расскажу тебе, что случилось. Мы ушли, а он остался. Мы пошли в сад, лазали на яблоню. Потом решили, что надо вернуться. И нашли его. Вот и все. Все очень просто. Тебе ничего больше говорить не надо. Говорить буду я, ты только не вмешивайся. Посмотри на меня, Элис. Посмотри на меня. Ты поняла?
Ее голос, когда она смогла заговорить, был хриплым и дрожащим, как у старухи. Слова застревали в горле.
— Да. Я поняла.
И снова Алекс схватил ее за руку и тащил за собой, бегом через лужайку, чуть не выдернув руку из сустава. Они ворвались в дом через кухонную дверь с криком, таким громким, что он больше походил на победный клич. Элис увидела, как побледнела мать, будто и она истекала кровью, услышала задыхающийся голос брата:
— С отцом несчастье. Доктора, скорее!
И она осталась в кухне одна. Было очень холодно. Плитки пола под ногами источали ледяной холод. Деревянная столешница, к которой она приникла лицом, холодила щеки. Никто не появлялся. Она смутно слышала, как кто-то звонит по телефону в передней. Слышались другие голоса, чьи-то шаги. Кто-то плакал. Потом — еще шаги и шорох автомобильных шин по гравию.
Алекс оказался прав. Все было очень просто. Никто не задавал ей вопросов, ни у кого не возникло никаких подозрений. Их рассказу поверили беспрекословно. Она не присутствовала на следствии, но Алекс был, правда, он так никогда и не рассказал ей, что там происходило. Потом некоторые из тех, кого это так или иначе касалось, — их семейный врач, поверенный, друзья ее матери — снова пришли к ним в дом. Получилось что-то вроде странного званого чаепития, с бутербродами и домашним пирогом с вареньем. Все были с детьми очень добры. Кто-то даже погладил ее по головке. Чей-то голос произнес: «Трагично, что никого не оказалось поблизости. Присутствие духа и элементарное знание приемов первой помощи — и он был бы жив».
Но вот послушная воле память завершила навязанную ей процедуру. Ночной кошмар утратил свою ужасную власть.
Если повезет, она теперь освободится от него надолго — может, на несколько месяцев. Элис спустила с кровати ноги и потянулась за халатом.
Она только успела залить кипятком чай и стояла, ожидая, чтобы он настоялся, когда услышала шаги на лестнице и, обернувшись, увидела высокую фигуру брата, загородившую собой дверь. Алекс в своем — таком знакомом — халате в рубчик выглядел молодо и казался ей беззащитным и легкоранимым мальчишкой. Пальцами обеих рук он расчесывал спутанные после сна волосы. Удивленная его появлением — он всегда так крепко спал, — Элис спросила:
— Я тебя разбудила? Прости.
— Да нет. Я давно проснулся и никак не мог заснуть снова. Обед слишком запоздал из-за Лессингэма, а есть на ночь вредно. Чай только заварила?
— Он почти готов. Минутку — и можно наливать.
Алекс взял с серванта еще одну кружку и налил чаю себе и сестре. Элис опустилась в плетеное кресло и молча взяла кружку с чаем. Алекс сказал:
— Ветер поднимается.
— Да, уже с час как.
Он прошел к двери и, отперев верхнюю деревянную панель, толчком откинул ее наружу. Элис почувствовала, как в комнату ворвался холод, лишенный запаха, но сразу убивший слабый аромат свежезаваренного чая, услышала сердитый, низкий гул взволнованного моря. Прислушавшись, она подумала, что гул усиливается, нарастает, и представила себе, поежившись от воображаемого и потому не такого уж неприятного страха, как рушатся наконец хрупкие невысокие скалы на берегу, и белопенное неистовство, накатываясь на мыс, разбивается о дверь их дома и швыряет Алексу в лицо рваные клочья пены.
Глядя, как он всматривается в ночь, она ощутила прилив нежности и любви, столь же чистой и незамутненной, как порыв холодного воздуха, освеживший ей лицо. Ощущение было мимолетным, но сила чувства поразила ее. Брат был так близок ей, стал настолько частью ее самой, что у нее не было необходимости, да и не хотелось слишком задумываться над природой ее чувства к нему. Она знала, что ей всегда доставляло радость, когда он жил здесь, в одном с ней доме, приятно было слышать его шаги наверху, есть вместе с ним по вечерам приготовленную ею еду. Но ни она, ни он никогда не предъявляли никаких требований друг к другу. Даже когда Алекс женился, ничего не изменилось. Женитьба его не была для Элис неожиданностью, ей даже нравилась Элизабет; но и развод их нисколько ее не удивил. Она не думала, что Алекс когда-нибудь снова женится, но была уверена, что ничто не изменится в их отношениях, сколько бы жен ни появилось в его жизни. Временами вот так, как сейчас, она усмехалась с грустной иронией, зная, как воспринимают их отношения чужаки. Те, кто полагал, что дом принадлежит Алексу, а не ей, считали, что незамужняя сестра поселилась с ним ради крыши над головой, стремясь избегнуть одиночества и обрести цель существования. Другие, более чуткие, но столь же далекие от истины, становились в тупик, видя полную независимость брата и сестры друг от друга: оба приезжали и уезжали, как кому заблагорассудится, и ни брат, ни сестра не вмешивались в дела друг друга. Элис помнила, что Элизабет как-то сказала ей в первые недели после помолвки:
— Вам не кажется, что вы с Алексом довольно-таки устрашающая пара?
А она не удержалась и ответила:
— О да, конечно.
Элис купила «Обитель мученицы» до того, как Алекс был назначен директором АЭС, и он поселился вместе с ней, следуя негласному уговору, что это — временное обстоятельство и он переедет, как только решит, что делать: оставить ли квартиру в Барбикане[27] в качестве своего постоянного обиталища или продать ее и купить дом в Норидже и небольшой pied a terre[28] в Лондоне. Алекс по сути своей был человеком сугубо городским. Элис и представить не могла, чтобы ее брат способен был навсегда поселиться вне города. Если бы, получив новое назначение, он переехал в Лондон, она не поехала бы с ним, да он — Элис была в этом уверена — и не ждал бы от нее подобного шага. Здесь, на дочиста вылизанном морем берегу, она нашла наконец место, которое могла назвать своим домом. И то, что ее брат мог появляться здесь и исчезать без предупреждения, нисколько не мешало этому дому оставаться таковым.
Должно быть, думала она, прихлебывая горячий чай, был уже второй час, когда он вернулся от Хилари Робартс. Интересно, что его задержало? Как всегда поначалу, она спала не очень крепко и слышала, как повернулся в замке ключ, слышала, как брат поднимается наверх по лестнице. Потом снова погрузилась в сон. Сейчас было около пяти. Он, видимо, спал всего пару часов.
Как раз в этот момент, словно вдруг почувствовав утреннюю прохладу, Алекс закрыл верхнюю створку двери, задвинул засов, потом подошел и, опустившись в кресло напротив Элис, со вкусом потянулся. Откинулся на спинку и обнял ладонями кружку с чаем.
— Ужасно обидно, что Кэролайн Эмфлетт не хочет уезжать из Ларксокена, — сказал он. — Мне вовсе не улыбается начинать работу на новом месте, да еще такую работу, с неизвестным секретарем-референтом. Кэролайн знает, как я работаю. И я считал само собой разумеющимся, что она поедет со мной в Лондон. Ужасно неудобно.
Не просто неудобно, подумала Элис. Задета его гордость, страдает личный престиж.
Обычно высшие чиновники, переходя на другую работу, брали с собой своих личных секретарей. Нежелание секретаря расстаться со своим начальником было лестным подтверждением преданности ему лично. Элис с сочувствием отнеслась к огорчению брата, но вряд ли именно оно не дало Алексу заснуть в эту ночь.
А он продолжал:
— По личным мотивам — во всяком случае, так она говорит. По-видимому, имеется в виду Джонатан Ривз. Бог его знает, что она нашла в этом парне. Он даже и техник не больно хороший.
Элис с трудом сдержала улыбку.
— Сомневаюсь, что он интересует ее как техник, — сказала она.
— Ну, если он интересует ее как мужчина, то она гораздо менее разборчива, чем я мог бы предположить.
Алекс вовсе не плохо разбирается в людях, думала Элис, как в мужчинах, так и в женщинах. До сих пор он очень редко ошибался в своих суждениях, во всяком случае — по большому счету. А уж если речь шла о научных способностях человека — практически никогда. Однако в том, что касается необычных комплексов и иррациональных мотивов человеческого поведения, Алекс не разбирается совершенно. Разумеется, он знает, что вселенная сложна, но считает, что она подчиняется определенным законам; впрочем, подозревала Элис, брат вряд ли употребил бы слово «подчиняется», поскольку оно подспудно предполагает сознательный выбор. «Так, — заключил бы он, — функционирует физический мир. Он доступен человеческому разуму, и в какой-то степени человеческому контролю». Люди же приводили его в замешательство, поскольку способны были на неожиданные поступки. В наибольшее замешательство его приводило то, что и сам он способен был время от времени совершать неожиданные поступки. Он чувствовал бы себя вполне как дома, если бы оказался в елизаветинском XVI веке и мог распределять людей по категориям, соответственно четырем основным типам темперамента: холерики, меланхолики, сангвиники, флегматики — по свойствам, отражающим влияние планет, под знаком которых эти люди родились. Надо только установить этот факт — и все расставляется по своим местам. Однако же его постоянно удивляло, что человек может быть способным ученым и в то же время абсолютным идиотом в отношениях с женщинами, может проявлять здравомыслие в каких-то определенных областях жизни и вести себя как неразумный ребенок — в других. Вот теперь он и дуется из-за того, что его секретарша, которую он отнес к категории людей умных, здравомыслящих и преданных своему делу, предпочла остаться в Норфолке с любимым человеком, который у Алекса ничего, кроме презрения, не вызывает, вместо того чтобы последовать за своим боссом в Лондон.
