Энтони Гилберт - Профессиональное убийство

В нашем разговоре смущался только я. Беннетт, наверное, думал, что гораздо постыднее подавать в суд на жену и ее любовника, чем самому рассчитаться с ними и получить за это срок. Каждый человек, сказал он мне хвастливо, вправе свести счеты с тем, кто соблазнил его жену. Я посмотрел на миссис Беннетт. Как она восприняла его слова? Но она лишь молча шила, не поднимая головы. Беннетт заметил направление моего взгляда и поспешно объяснил, что та жена умерла, пока он сидел в тюрьме, — тактичная женщина, несмотря на дурное поведение, — а это другая жена. Тот, в кого он стрелял, добавил Беннетт, станет хромать всю жизнь, никогда не сможет работать в доке.

— Рэнделл? — произнес он. — Он всегда был не таким, как остальные. Настоящим, знаете ли, джентльменом. Сторонился нас, хотя угодил в тюрьму за воровство. Выходя на волю, не взял никаких документов. Наверняка имел влиятельных друзей. В общем, год назад я работал в Ромертоне каменщиком и увидел его: идет с наглым видом по деревне. Опять настоящий джентльмен. Не догадаешься, что он сидел в тюрьме. Остановился поговорить со сквайром. Я прошел мимо, глядя ему прямо в лицо, но он меня не узнал. Никто не подумал бы, что мы хлебали одну баланду. Я, конечно, промолчал, но, когда увидел его снова, подошел и сказал: «Привет, Рэнделл. Делаешь успехи, да?» Он разозлился. В конце концов, может, он родился джентльменом, только это не дает права обходиться с человеком по-свински. Он посмотрел на меня, когда я сказал: «Снова встал на ноги, что ли?», и, клянусь, никогда я не был так близок к смерти, как в ту минуту. Ни разу не видел в человеке такого желания убить.

— Что он там делал? — спросил я.

— Устроился работать секретарем в большом доме у джентльмена-инвалида по фамилии Керби. Я не завидовал его удаче, и с какой стороны ни взгляни, работа эта хорошая, нетрудная, только я не понимал, с какой стати из-за этого так задирать нос.

— Долго вы пробыли в Ромертоне?

— Около двух месяцев.

— И когда уходили, Рэнделл жил там?

— Конечно. Для него это было теплое местечко. Я иногда думал: «Хорошо тебе, но если твой хозяин узнает правду…»

— Вы не говорили это Рэнделлу?

Беннетт густо покраснел.

— За кого вы меня принимаете? — возмутился он. — За паршивого шантажиста? Люди так не вспыхивают, если для подобного предположения нет никаких оснований. Мне стало любопытно, сколько Рэнделл платил Беннетту после их встречи в Ромертоне. Прежде всего каменщик не может позволить себе жить на такую широкую ногу, как Беннетт, без какого-то дополнительного дохода. Я втянул его в беседу. На войне он не был, так что никакой речи о военной пенсии не могло быть; он говорил о скверной погоде, в которую класть кирпичи нельзя; сетовал на безработицу, мол, она и его коснулась, хотя, когда работа была, она хорошо оплачивалась. В настоящее время, сказал Беннетт, работы нет.

— Хозяева, видимо, думают, что семейный человек может в любую минуту сняться с места, — пожаловался он, — и ехать куда угодно. Холостякам это годится. А оставлять жену на несколько недель нельзя. Я знаю. Пробовал. Поэтому когда мне говорят, что в Рединге есть дело для каменщика — новая церковь или еще что, — я не соглашаюсь. Через неделю-другую работа будет на месте разрушенной канатной фабрики, прораб обещал мне.

— А пока живете на капитал?

— Нет уж, никаких квартирантов, — заявил Беннетт. — Говорю же вам, квартиранты у меня уже были.

Он сказал, что арендная плата за дом составляет двадцать семь шиллингов в неделю. Пожалуй, дом того стоил. Но человек, у которого средняя зарплата шестьдесят шиллингов, не может платить столько и жить на широкую ногу, как жил Беннетт. Кроме того, одежда миссис Беннетт шилась не бесплатно, и они упоминали о помощи какой-то девушке. На мой взгляд, все это свидетельствовало о постоянном получении дохода из другого источника, и этим источником, казалось мне, являлся Рэнделл. Несмотря на все, что говорил оптимистичный капеллан, я не доверял ни тому, ни другому из бывших заключенных. Оба они стремились к успеху и, по-моему, так сильно, что могли хватить через край.

Я отказался от чашки чаю и направился к станции. В конце улицы встретил рабочего, остановил его и спросил, не знает ли он, где живет Беннетт.

— Чарли Беннетт?

— Он самый.

Тот назвал мне номер дома.

— Только его может там не оказаться, — предупредил он. — Чарли пять вечеров в неделю не бывает дома. Кое-кто из нас не отказался бы от его успеха.

— Преуспевает? — небрежно произнес я.

— Достаточно, чтобы купить жене шелковое платье и оставлять десять шиллингов за вечер в «Порту захода».

— Наверное, у него хорошая работа, — заметил я.

— Не только у него. И все-таки сейчас положение дел скверное, как во время недавней забастовки. Собственно, плохо приходилось большинству из нас. Тем, у кого есть дети, повезло, они работали. Только черные дни не волновали Чарли, хотя его жене ни разу не приходилось надевать фартук и выходить с ведром и метлой, как другим женщинам на этой улице, когда дела идут плохо. Говорит, ему везет на собачьих бегах. Что ж, бывает.

Я понял, что мой собеседник брюзга. Таких людей выдает тон голоса и долгое, гнусавое произношение согласных. Угостил его выпивкой и выслушал его рассказ о невезении, зависти, обманщиках-прорабах — ничему из этого не веря. Я был готов отбросить сорок процентов того, что он говорил о Беннетте, но шестьдесят все-таки оставалось, а это вкупе с моими подозрениями составляло весьма впечатляющую сумму на дебетовой стороне беннеттовского гроссбуха. Возвращался я в сильном беспокойстве. Казалось, я слишком удалился от Плендерса, от тюремного заключения моей красавицы Фэнни и мог лишь надеяться, что потратил время не зря. Но иначе мне пришлось бы сидеть на месте, дожидаясь новостей, и, во всяком случае, я мог утешаться тем, что все-таки что-то делал. Кроме того, мне поднимало настроение воспоминание о рыжем волосе на одежде Рубинштейна. Пока никто не сумел объяснить, откуда он взялся. И хотя знаю, что случайность существует, однако не представлял, откуда взялся волос, когда единственным рыжим, отдаленно связанным с данным делом, был тот таинственный Рэнделл, по следу которого я шел.

Глава четырнадцатая

Бард при народе, историк в тиши,

Овладев мастерством витийства,

Восхищались безмерно от всей души

Благородным искусством убийства.

Когда я вернулся, меня уже ждал Крук. Он сказал, что его эксперт тщательно осмотрел Плендерс. Царапин, которые непременно остались бы при открывании окон инструментом снаружи, не было; отметин, свидетельствующих о том, что дверь открывали не ключом, не оказалось. Но имелась относительно свежая царапина на одной из колонн веранды. Ее мог бы оставить сапогом мужчина.

— Если окно было открыто изнутри… — предположил я.

— Весь вопрос в том, кто это сделал.

— Такая возможность была практически у всех. Мы все находились наверху, наблюдали за Брайди и осматривали выставку.

— И пока все наблюдали за Брайди, любой, знавший, как действует запор, мог открыть его и оставить окно в таком положении, что его легко было распахнуть снаружи?

— Вероятно, это половина ответа, — сказал я, чувствуя, как холодеют руки. А потом рассказал Круку, что узнал о Рэнделле.

— Думаю, это вторая половина, — заметил он.

— Как ты собираешься действовать? — спросил я.

— Когда мы узнаем правду, и окажется, что наша арестантка виновна, вот тогда тебе потребуется адвокат. Благодаря нашим дурацким законам обычно удается вызволить жену, если она действовала с мужем, даже если все замыслы исходили от нее, а он являлся просто орудием. Одна из привилегий мужчин. Не принимай такой мрачный вид, — добавил Крук, похлопав меня по плечу. — Если узнаем, что это правда, могу предложить по меньшей мере два объяснения, которые избавят Фэнни от нежелательного мужа и двух мешков негашеной извести. Трудность в подобных делах заключается в том, чтобы выяснить истину. Дай мне ее, и я придам ей любую желательную форму.

Он подмигнул мне и ушел. Мне этот человек не нравился, но я был доволен, что охотится он не за мной, и глубоко благодарен ему, что он на нашей стороне.

На следующее утро я выехал первым поездом в Ромертон, графство Сомерсет. Джонатан Керби, прежний наниматель Рэнделла, жил в большом каменном доме в верхней части города. Беннетт описал его подробно. Но когда я сказал таксисту, чтобы он вез меня туда, тот вытаращил глаза и заявил:

— В доме нет ни души. Уже давно. Ключи у квартирных агентов. Это Саммертаун и Блисс.

— Тогда везите меня к Саммертауну и Блиссу, — велел я.

Если Керби не продал дом, они предположительно должны поддерживать с ним связь, а я готов был ехать даже в Африку, если придется, чтобы пообщаться с ним и отложить судебное разбирательство до моего возвращения.