Гильермо Мартинес - Незаметные убийства
Глава 18
Я до сих пор храню номер «Оксфорд таймс» за тот понедельник, ведь газета стала сценой для спектакля, специально разыгранного для одного читателя-призрака. Глядя сейчас на выцветшую фотографию мертвого музыканта и нарисованные тушью символы и перечитывая заданные Питерсену вопросы, я вновь чувствую — вернее, мне опять чудится, — будто в мою сторону тянутся холодные пальцы, будто они касаются меня на расстоянии. Я опять и опять слышу дрогнувший голос Селдома, когда в пабе он прошептал, что, пожалуй, до четверга остается еще слишком много времени. Именно теперь, созерцая запечатленные на бумаге символы, я особенно четко представляю себе, какой ужас вызывали у него факты, свидетельствующие о том, что любые его догадки и гипотезы в реальной жизни вдруг начинают жить собственной таинственной жизнью.
Но в то солнечное утро я был далек от дурных предчувствий и с энтузиазмом, к которому, должен признаться, примешалась и доля гордости — а может и доля глупейшего тщеславия, — читал эту историю, хотя заранее знал даже мельчайшие детали.
Лорна позвонила мне совсем рано, в голосе ее звучало крайнее возбуждение. Она тоже только что прочла газету и желала — обязательно! — чтобы мы пообедали вместе и я рассказал ей абсолютно все. Она не могла простить себе — и мне, разумеется, тоже, — что накануне вечером сидела дома, а я поехал туда, на концерт. По ее словам, она меня просто ненавидит за это, но все-таки попытается в полдень удрать из больницы и посидеть со мной в «Парижском кафе» на Литтл-Кларендон-стрит, поэтому я должен под любым предлогом отказаться идти обедать с Эмили. Мы встретились в «Парижском кафе». Мы смеялись и болтали о преступлениях, мы ели crêpes[30] с ветчиной, и нас охватило какое-то совершенно глупое и безответственное веселье, посещающее лишь влюбленных, которых ничто вокруг, кроме них двоих, не волнует. Я рассказал Лорне все, что сообщил нам Питерсен; музыкант перенес очень тяжелую операцию на легких и был обречен. Его врач считал чудом, что тот сумел еще столько времени протянуть.
— Абсолютно то же самое, что и в двух предыдущих случаях — я имею в виду смерть Кларка и миссис Иглтон, — сказал я и стал ждать, как Лорна отреагирует на мое маленькое открытие.
Лорна на миг задумалась.
— Нет, тут ты не совсем прав. Что касается миссис Иглтон… — отозвалась она наконец. — Я видела ее в больнице дня за два или за три до смерти, и она сияла от счастья, потому что результаты последних анализов показали явное улучшение ее состояния — лечение оказалось успешным, и болезнь начала отступать. Мало того, врач заверил ее, что она проживет еще много-много лет.
— Какая разница! — воскликнул я, словно замечание Лорны ничего в сущности не меняло. — Подумай сама, их разговор — врача и миссис Иглтон — происходил без свидетелей, и убийца вряд ли о нем знал.
— То есть, по-твоему, он выбирает людей, которые живут дольше положенного — вопреки диагнозу? Ты это хочешь мне доказать?
Ее лицо мгновенно потемнело, и она быстро указала пальцем на экран телевизора у стойки бара. Лорна сидела как раз напротив. Я повернулся и увидел улыбающееся лицо маленькой девочки с локонами, а ниже — номер телефона. Это было обращение о помощи, адресованное всей стране.
— Ты ее показывала мне в больнице? — спросил я.
Лорна кивнула.
— Сейчас она стоит первой в общенациональном списке — в очереди на трансплантацию, но жить ей осталось не больше двух суток.
— А отец? Как он? — спросил я, потому что хорошо запомнил его совершенно безумный взгляд.
— В последние дни я его что-то не встречала, думаю, ему пришлось снова выйти на работу.
Она протянула руку и сплела свои пальцы с моими, словно желая покончить с грустной темой и побыстрее отогнать прочь совершенно неуместное здесь облачко. Потом подозвала официантку и попросила принести еще кофе. Я стал объяснять ей — и даже набросал на салфетке схему, — в какой именно позе и где стоял ударник на сцене. Потом поинтересовался ее мнением относительно того, что может спровоцировать остановку дыхания. Лорна немного подумала, помешивая кофе.
— Я сразу вспомнила об одном способе, который не оставляет никаких следов: достаточно подкрасться сзади и сильно зажать жертве одновременно рот и нос. Это называется «смерть Бёрка». Уильям Бёрк — ты, наверное, видел его изображение в музее мадам Тюссо… Помнишь? Шотландец, владелец постоялого двора, убивший таким вот образом шестнадцать постояльцев. Зачем? Чтобы продать трупы в анатомический театр. А если у человека вдобавок еще и слабые легкие… Всего несколько секунд — и конец. По-моему, убийца именно так его и задушил — он ведь не подозревал, что луч света снова вернется к ударнику. А когда старик опять оказался на виду, убийца тотчас отпустил его, но дело было сделано: остановка дыхания и, наверное, остановка сердца. А потом весь зал наблюдал, как несчастный поднес руки к горлу, словно его душит призрак… Это типичная реакция человека, которому не хватает воздуха.
— Еще одна просьба, — сказал я. — Ты смогла бы поподробнее расспросить своего приятеля патологоанатома о результатах вскрытия Кларка? Инспектор Питерсен считает, будто нашел собственное объяснение случившемуся.
— Наверное, смогла бы, — отозвалась Лорна, — он уже несколько раз приглашал меня поужинать с ним. Ты полагаешь, мне следует принять приглашение и попытаться выведать у него что-нибудь интересное?
Я засмеялся, а потом быстро проговорил:
— Нет уж! Лучше я поживу с неразгаданной тайной.
Лорна, словно очнувшись, быстро глянула на часы.
— Ой, мне пора возвращаться в больницу, — всполошилась она, — но ты еще ничего не рассказал про серию символов. Надеюсь, это можно объяснить на доступном для меня уровне, я ведь успела совсем позабыть математику…
— Не страшно! Понимаешь, самое поразительное здесь — как раз простота разгадки или, вернее, решения. Серия — это всего лишь числа. Один, два, три и четыре… и символические обозначения этих чисел, принятые у пифагорейцев.
— Братство пифагорейцев? — спросила Лорна таким тоном, как будто название пробудило в ней какое-то смутное воспоминание.
Я кивнул.
— Мы их бегло изучали в курсе истории медицины. Они верили в переселение душ, правда? Насколько мне помнится, у них была в ходу весьма жестокая теория относительно душевнобольных людей, потом ее воплотили в жизнь спартанцы и врачи в Кротоне…[31] Ум почитался высшей ценностью, и они утверждали, что умственно отсталые — это реинкарнация тех людей, что совершили в прошлых жизнях самые тяжкие грехи. Считалось, что надо дождаться, пока они достигнут четырнадцати лет — критического возраста для страдающих болезнью Дауна, и тех, кто выживал, использовали в качестве подопытных кроликов в медицинских экспериментах. Пифагорейцы первыми попытались осуществить пересадку органов… Кстати, у самого Пифагора часть ноги была сделана из чистого золота. И еще они первыми стали вегетарианцами, только вот им запрещалось есть бобы, — добавила она с улыбкой. — А теперь мне и вправду пора бежать.
Мы простились у дверей кафе; мне надо было возвращаться в институт и составлять первый отчет о выполненной в Оксфорде научной работе, так что я целых два часа перелистывал всякие бумаги и выписывал нужные цифры. Без четверти четыре я, как и каждый день, спустился в common room,[32] где математики пили кофе.
В тот день народу собралось гораздо больше обычного, словно никто не остался у себя в кабинете. Я тотчас уловил какое-то особое возбуждение в общем гуле голосов. Когда я увидел их всех — слегка растерянных, явно выбитых чем-то неожиданным из привычной колеи и тем не менее безукоризненно вежливых, — я вспомнил фразу Селдома. Да, вот они передо мной, терпеливо и дисциплинированно дожидаются, пока им нальют кофе. Прошло две с половиной тысячи лет… Пылкие ученики Пифагора. На одном из столиков лежала раскрытая газета, и я не сомневался, что математики обсуждают загадку серии символов. Но, как выяснилось, ошибся. Эмили, вставшая за мной в очередь за кофе, сообщила, сверкнув очами, словно посвящала меня в секрет, пока доступный лишь избранным:
— Кажется, у него получилось. — По тону чувствовалось, что она и сама с трудом в это верит. И, заметив недоумение у меня на лице, пояснила: — Эндрю Уайлс! Вы что, ничего не знаете? Он попросил дополнительно два часа, кроме времени, отведенного на доклад на конференции по теории чисел в Кембридже. Его тема — гипотезы Шимуры-Таниямы. Представляете, если он добился-таки своего, значит, доказана теорема Ферма… Многие математики собираются ехать в Кембридж, чтобы лично присутствовать на его завтрашнем докладе. Возможно, это будет самый важный день в истории современной математики.
Я заметил, что в зал вошел Подоров. Вид у него был, как всегда, насупленный. Он глянул на очередь и, сев в кресло, решил полистать газету. Я направился к нему, с трудом удерживая в равновесии слишком полную чашку кофе и тарелку с muffin.[33] Подоров оторвал глаза от газеты и с презрительной гримасой обвел взглядом присутствующих.
