Гэл Годфри - Дьявольский эликсир
Прюденс знала, что ее история дико неправдоподобна. Она была уверена, что никто не поверит ей, даже если она принесет присягу. Это убеждение придавало нерешительность ее манерам, неуверенность ее тону, который клеймил ее в глазах всех присутствующих как дерзкую, но неискусную лгунью.
— Ишь, могла бы выдумать что-нибудь и получше! — шептались в зале, когда, отвечая на вопрос председателя, она заявила, что ребенок, переданный ею миссис Браун, — ее сестра.
— Вы хотите сказать, ваша сводная сестра? — уточнил председатель. — Она гораздо моложе вас.
— Нет, сэр. Она моя сестра. Моя старшая сестра.
Это странное заявление было встречено взрывом хохота.
— Ваша старшая сестра?
— Да.
— Ваши родители живы?
— Нет.
— Когда же они умерли?
— Моя мать умерла шестнадцать лет тому назад, отец — на три года позже.
— И все-таки вы говорите, что этот ребенок — ваша старшая сестра?
— О, сэр, милорд, ваша честь, — в слезах пролепетала Прюденс, — уверяю вас, что говорю правду. Я знаю, что мне никто не поверит, но это правда.
За судейским столом раздался легкий смех, и кто-то шепнул:
— Странная иллюзия! Конечно же, она сумасшедшая.
Прюденс, услышав эти слова, гордо приосанилась.
— Нет, — возразила она, — я не сумасшедшая, и это не иллюзия. Вы позволите мне рассказать всю правду, сэр? Ребенок, которого я передала этой дурной женщине, — моя сестра, и она старше меня. Мы купили омолаживающий эликсир, о котором писали в «Лейдис Пикториал». Сестре следовало выпить немножко, но, к несчастью, она приняла слишком большую дозу, и верите вы мне, или нет, но в ту же ночь я нашла ее превратившейся в этого маленького ребенка, что теперь находится перед вами.
Громкий хохот заглушил ее слова. Прокурор отнесся к сказанному весьма сурово.
— Не знаю, мисс, каково может быть состояние ваших умственных способностей, — проговорил он, — хотя я, конечно, посоветовал бы вашим родственникам заняться этим вопросом, — но мы не можем допустить, чтобы время суда тратилось на выслушивание столь нелепых показаний. Помните, пожалуйста, что вы находитесь под присягой, и отвечайте правдиво на задаваемые вам вопросы.
— Я говорю правду, — зарыдала Прюденс.
Она дошла до крайнего отчаяния, и теперь ее уже не волновали последствия.
— Можете посадить меня в тюрьму, если хотите, но я не могу сказать ничего другого. Сестра купила эликсир у миссис Гельдхераус, на Гендель-стрит, номер 194, двадцать седьмого июня этого года, в три часа пополудни. Она испробовала его в тот же вечер и, вероятно, случайно разбила флакон. Не желая потерять ни капли чудодейственного средства — по крайней мере я так предполагаю, потому что меня там не было, — выпила все, что осталось. Я услышала ночью ее крик и обнаружила, что она превратилась в младенца. Я не могла оставить ее в пансионе, потому что это повредило бы моей репутации. Все расспрашивали меня об Августе, и потому я поручила ее подсудимой, посчитав ее хорошей, честной женщиной.
— А где теперь миссис Гельдхераус? Она вас знает? Она может что-нибудь рассказать о состоянии ваших умственных способностей?
— Увы! — пролепетала Прюденс, заливаясь горючими слезами. — Она отправилась в Париж. Когда к ней приехала моя сестра, она собиралась оставить Лондон.
Прокурор многозначительно взглянул на председателя. По его мнению, свидетельница была безнадежно больна. Простая лгунья никогда бы не выдумала столь неудачной и нелепой истории.
— Можете сесть, — резко сказал он.
— Вы позволите мне еще одно слово? — спросила несчастная Прюденс.
Она прямо смотрела в глаза председателю. Он был человек мягкосердечный, и что-то в ее страдающем, залитом слезами лице тронуло его.
— Ну, — спросил он, — в чем дело? Говорите короче.
— Не позволите ли вы, чтобы сестру-ребенка принесли сюда?
Женщина, которой поручили Августу, выступила вперед и показала свою странную питомицу публике. Увидев ее, «добрая миссис Браун» удивительным образом переменилась: она принялась горячо и взволнованно что-то шептать своему защитнику, ударяя по скамье кулаком. В следующий миг тот уже вскочил со своего места.
— Господин председатель! Уполномоченный своей клиенткой, я заявляю, что она отказывается нести всякую ответственность за представленного суду ребенка. Она его совсем не знает и никогда в жизни его не видела. Она поручает мне сказать, что тому ребенку, которого передала ей эта леди, не было еще и месяца. Обращаюсь к свидетельству всех присутствующих на суде матерей, этому ребенку по крайней мере два или три года.
Слова эти возбудили сильное волнение.
— Это тот ребенок, которого вы ей поручили, или не тот? — спросил председатель.
— Да, милорд, то есть господин председатель, это тот самый ребенок, это моя сестра, я везде ее узнаю. Глаза у нее все те же, и бородавочка на лбу, но сестра выросла, это правда.
Салли энергично протестовала со своего места.
— Господин председатель, — сказал ее адвокат, — я отрицаю, что это тот же младенец. Свидетельница уже показала, что не заслуживает доверия, когда навязывала суду какую-то нелепейшую басню. Все мы люди опытные в таких делах, понимаем ее мотивы. Но все же зачем настаивать на том, что ребенок, который на два года старше, и есть ее ребенок? Признаюсь, я не понимаю.
— Этот ребенок был поручен вашим попечениям? — спросил председатель няньку из работного дома.
— Да, ваша честь. Их всех признали в лицо, когда их к нам привезли. Я на каждого навязала карточку с именем. Эта девочка, кажется, Августа. Она ни разу не оставалась без моего присмотра.
— Какого приблизительно возраста она была, когда появилась у вас?
— Да недель эдак трех, может, месяц, господин председатель, только теперь мне кажется, — она запнулась, — что она гораздо старше. Да, по правде сказать, может, уж темновато было, когда ее к нам привезли.
— Это очень странно, — заметил председатель. — Кто давал показания о предполагаемом возрасте ребенка?
— Должно быть, подсудимая, господин председатель, и две ее соседки установили личность детей и назвали имена, под которыми они были известны.
— Покажите мне ребенка.
Августу поднесли ближе к председателю.
— Ну, — сказал он нерешительно, — я не вполне компетентен, но этой девочке, мне кажется, года три. Когда она родилась? — обратился он к Прюденс.
— Пятьдесят три года тому назад, двадцать первого апреля 18… года.
Новый взрыв хохота стал реакцией на ее ответ, но председатель рассердился. Женщина становилась совершенно несносной, ведь нетрудно было понять, что она вовсе не до такой степени помешалась, как прикидывается.
— Мисс, — проговорил он строго, — вы, вероятно, догадываетесь, к какому заключению я прихожу из-за нелепости ваших показаний. Предупреждаю, в ваших же интересах желательно говорить правду.
Во всякое другое время суровый тон и грозный вид председателя напугали бы бедную Прюденс до полусмерти. Теперь, однако, она не обратила на него никакого внимания, так как во все глаза смотрела на Августу, которая, несомненно, вела себя крайне удивительно. К ужасу няньки, она изгибалась, вытягивалась и корчилась в ее руках. При последних словах председателя вдруг раздался треск, и дождь из пуговиц пролился над головами судей — это грязное розовое платьице Августы и фартучек из работного дома, натянувшись до упора, громко лопнули по швам.
— Смотрите, смотрите! — крикнула Прюденс вне себя от волнения. — Проходит! Говорила я вам! Она растет! О, погодите минутку, ваша честь! Она скоро заговорит! Она подтвердит все, что я сказала. Августа, милочка, ради бога, говори, если можешь! Мне не верят!
У няньки, с ужасом наблюдавшей за происходящей метаморфозой, на лбу проступил пот, и она отказалась от попыток удержать на руках ребенка, вес которого неимоверно увеличился. Она посадила его на скамью рядом с собой и не сводила с него испуганных глаз.
Все видели, что происходило что-то необычайное. Августа давилась, кашляла, хрипела, бледнела, багровела, покрывалась сыпью, которая мгновенно пропадала. Казалась, она с каждой минутой становилась старше на месяц. Коклюши, родимчики[15], корь, и тому подобное проносились над ней с быстротой молнии. Она снова преодолевала многотрудный, но на этот раз быстрый путь к зрелости. В зале все как один встали. Заседание было прервано. Члены суда поднялись на скамейки. Растерянный председатель, ошеломленный неожиданным поворотом дела, вытирал очки с выражением человека, который видит конец света.
Женщины, приставленные к детям, окаменели от страха и пальцем не смели прикоснуться к чудесному существу. Первой опомнилась нянька. В ней пробудилось чувство приличия, и, сняв свою длинную накидку, она закутала в нее уже изрядно повзрослевшего ребенка, с каждой секундой все больше выраставшего из своего платья.
