Найо Марш - Маэстро, вы убийца!
— Понятно. Теперь вернёмся к вашим поездкам в Лондон и обратно. Не доводилось ли вам сидеть в автобусе по соседству с Соней Глюк?
— Ню-ют. Как можно — после того, как она опоганила портрет мисс Трой! Я бы к ней больше на пушечный выстрел не подчапал. Жаль, конечно, что её укокошили, но всё-таки жутко сволочная была девка. Динковая стервоза. Обращалась со мной, как с куском дерьма. И к Асси вечно придиралась. Вот мисс Трой — другое дело. Ух, какая женшеня! Вы знаете, что она оплатила мою путешествию на корабле?
— В самом деле?
— Угы. Она увидела мои пейзажи в Суве. Я ведь приехал туда из Асси, чтобы на работу устроиться. Клёвая была должность. Коммивояжёр на кондитерской фабрике. Я ведь и костюмчик себе приобрёл с первого жалованья, и краски. А потом поцапался с боссом и уволился. Вот так, значит, а мисс Трой разглядела мой талант и привезла меня сюда. Соня же, вреднюка, уверяла, что я её — мисс Трой — приживальщик. Адольф.
— Альфонс, — со вздохом поправил Аллейн. — Нда, не лучший способ, чтобы охарактеризовать такое бескорыстное благодеяние.
— А? Угыы! Вот и я ей сказал.
— Удалось ли вам подружиться с кем-либо из учеников мисс Трой?
— Ну, Ли, например — вполне приличная деваха. Скромная, да и разговаривает по-человечески.
— А как насчёт мужчин?
— Малмсли я на дух не выношу. Типичный мешок с дерьмом. Французик ещё под стол пешком ходит, а Гарсия — чокнутый. Они меня не любят, — с неожиданной враждебностью отчеканил он. — И я плачу им той же деньгой.
— Монетой, — поправил Аллейн. Потом спросил: — А мистер Пилгрим?
— Он — другое дело. Чумовой парнюха. Хоть его старик и лорд, мы с ним ладим. Мы с ним кореша, водой не обольёшь.
— А с натурщицей он тоже ладил?
Хэчетт вдруг заметно съёжился и увял.
— Не знаю, — угрюмо буркнул он.
— Вы не слышали, чтобы они говорили друг о друге?
— Нют.
— Не замечали, чтобы они разговаривали?
— Нют.
— Значит, про натурщицу вам рассказать больше нечего? Кроме того, что вы с ней ссорились.
Серые глаза австралийца сузились, он вдруг по-волчьи оскалился.
— Это ведь не значит, что я её замочил, — процедил он.
— Разумеется.
— Стал бы я тут петь, что мы с ней цапались, если бы сам её пришил? Вы что, за олуха меня держите?
— Нет, конечно. Напротив, как умный человек, вы вполне могли попытаться таким образом отвести от себя подозрение.
Оливковая физиономия заметно побледнела.
— Ага, и вы туда же! Зря вы так со мной. Я же с вами начистоту держусь. Одну динкуху толкую.
— Надеюсь.
— Ню-ют, в вашей стране все выворот-нашиворот. Травят у вас иностранцев. Стоило мне динково сказать, что мы цапались с Соней, и вы уже сразу готовы меня чуть ли не в убийцы записать.
Аллейн вздохнул и устало улыбнулся.
— Разлюбезный мой мистер Хэчетт, — сказал он. — Если вы станете повсюду выискивать, на кого бы обидеться, уверяю вас — от обидчиков отбоя не будет. Разве я хоть раз назвал вас убийцей?
— Я ведь вам одну динкуху толкую, — упрямо повторил австралиец.
— В этом я пока не абсолютно уверен. Мне показалось, что минуту назад вы намеренно умолчали кое о чём. Помните — когда я спросил вас об отношениях натурщицы с мистером Пилгримом?
Хэчетт смолчал. Он только упрямо, по-лошадиному, повёл головой из стороны в сторону и глубоко затянулся.
— Что ж, — пожал плечами Аллейн. — Тогда на этом — все.
Однако Хэчетт не встал.
— Не понимаю, с чего вы это взяли, — угрюмо пробурчал он.
— Неужели? Я вас больше не задерживаю, мистер Хэчетт. Мы проверим ваше алиби, а потом я попрошу вас подписать протокол нашей беседы. До свидания.
Хэчетт медленно поднялся, и прикурил новую сигарету от докуренной. Выглядел он бледным и подавленным.
— Не знаю я про Пилгрима, — буркнул он. — Не сука же я, чтобы петь легавым про своего кореша.
— Значит, вы предпочитаете взамен окутать его завесой подозрения и предоставить нам делать выводы самим? В таком случае, я бы сказал, что вы оказываете мистеру Пилгриму медвежью услугу.
— Слушайте, при чем тут медведи? Выражайтесь по-человечески — я не понимаю, что вы плетёте.
— Пожалуйста. Спокойной ночи.
— Пилгрим — чумовой малый. Чтоб он замочил эту лахудру? Ха!
— Послушайте, мистер Хэчетт, — устало сказал Аллейн. — Либо сейчас же расскажите, что вам известно, либо уходите — в противном случае я попрошу, чтобы вас выдворили. Если же вы снова попытаетесь убедить меня в ангельской невинности мистера Пилгрима, мне захочется упрятать вас обоих в каталажку.
— Во блин! — сплюнул Хэчетт. — Говорю же вам, что он тут не при чем. А чтобы вы наконец это уразумели, докажу — хрен с вами! Прямо сейчас.
— Отлично, — похвалил Аллейн. — Я слушаю.
— Дело в том, что Соня была на сносях, а набрюхатил её Пилгрим! Ясно?
Глава 10
УИК-ЭНД ОБРУЧЁННОЙ ПАРОЧКИ
Наступившую оглушительную тишину нарушило осторожное покашливание Фокса. Аллейн взглянул на него, а потом быстро перевёл взгляд на Хэчетта. Австралиец затравленно озирался по сторонам, как будто опасался, что его вот-вот закуют в наручники.
— Откуда вам это известно, мистер Хэчетт? — осведомился наконец Аллейн.
— Видел своими глазами. На бумаге.
— Как и где?
— Дело было вот как. У нас с Бейсилом Пилгримом типа одинаковые рабочие халаты. Когда я только приехал, я сразу обратил внимание, что у него клёвый халат. Ну, полный отпад. Цвета хаки, с длинными полами и здоровенными накладными карманами. Пилгрим сказал мне, где его купил, и я заказал себе такой же. Держал в чулане, как и все остальные. Доставили его в прошлый вторник. А утром в среду, значит, напяливаю его и вдруг зырю — пилгримовского халата на месте нет. Что ж, кумекаю, наверное, в доме оставил. Вот, значит, а днём после перерыва сую я клешню в карман, а там — листок бумаги. Я разворачиваю и читаю — мало ли, вдруг это счёт из магазина или ещё что. Ну вот, значит, а там написано: «Поздравляю с помолвочкой! А что, не сказать ли твоей крале, что у неё будет пасынок? Я буду в студии в десять вечера. Советую заглянуть». Вроде бы так. И подписано — «С».
— И как вы поступили с этой бумажкой?
— Эх, блин, я даже не представлял, что делать. Сначала у меня даже чавка отвисла. Надо же было так вляпаться. В общем, почапал я снова в чулан, смотрю — халат Пилгрима уже на месте. Вот, значит, я типа засунул бумажку ему в карман и свалил оттуда. Вечером смотрю — он ходит, как в воду запущенный. Ну, думаю — прочитал, значит, ханыга.
— Понятно.
— Послушайте, мистер Аллейн, вы уж извините, что я вам нахамил. Вечно у меня так — вспыльну, а потом готов рвать на себе волосы. Ну вы только ничего особенно не думайте. Эта Соня, она на всех подряд набрасывалась. Динковая лярва. Просто в открытую предлагала полялякаться. Бейсил, небось, разок не устоял, польстился, и вот — влип. Но он всё равно чумовой малый. Слушайте, мистер Аллейн, если он узнает, что это я…
— Хорошо, хорошо, — улыбаясь, замахал руками Аллейн. — По возможности, попробуем вас не впутывать.
— Спасибочки, мистер Аллейн. Да, но вы не…
— Нет, в кандалы мы вашего мистера Пилгрима пока не закуём, — заверил Аллейн.
— Да, но…
— Ступайте, мистер Хэчетт. И, послушайте совета старого служаки — не спешите вешать людям ярлыки: «мешок с дерьмом», «козёл вонючий», «лярва» и тому подобное. Вы знаете, что такое комплекс неполноценности?
— Ню-ют.
— И то хорошо. Тем не менее, мне кажется, что вы от него страдаете. Не торопитесь с выводами. И ещё — наберитесь терпения. Дайте людям время, чтобы к вам привыкнуть, и тогда, не сомневаюсь — сложностей в общении у вас наверняка поубавится. Извините за эту викторианскую проповедь. А теперь, ступайте.
— Буу зде, мистер Аллейн.
Хэчетт зашагал к двери. Однако, едва открыв, обернулся.
— Спасибо большое, — прогнусавил он. — Покуха.
И сгинул.
Аллейн откинулся на спинку кресла и от души расхохотался.
— Ну, наворотил, — покачал головой Фокс. — Австралиец, что с него взять. Мне приходилось с ними общаться. Вечно подозревают, что над ними насмехаются. Ох, и публика!
— Потрясающая личность, — прогудел из угла Найджел. — Тарзан в Нью-Йорке. — Даже его кошмарный акцент — какой-то неестественный. Полу-кокни, полу-янки.
— Чисто австралийский, — улыбнулся Аллейн. — Тамошний диалект американизируется буквально на глазах.
— Кошмарный тип. Немудрёно, что от него все нос воротят. Как бы втолковать ему, что у него не пасть, а мусорный ящик. Только рядом с таким чудовищем и понимаешь, что молчание — золото. Абориген с кистью.
— Я не могу с тобой согласиться, — покачал головой Аллейн. — Он и вправду неотесан, но я не вижу причин, почему его нельзя перевоспитать. Что вы думаете по поводу этой записки, Фокс?
